Аня из Инглсайда

— Я отшлепала бы саму эту женщину, — гневно заявила Ребекка Дью.

— Я так и сказала ей: если она еще раз позволит себе подобное, я отшлепаю ее. "Иногда нам в Инглсайде случается дать ребенку один легкий шлепок, — сказала я, — но отшлепать — никогда. Запомните это раз и навсегда!" Она надулась и обижалась целую неделю, но, по крайней мере, с тех пор ни разу не осмелилась ни одного из них и пальцем тронуть. Зато ей очень нравится, когда их наказывают родители. «Если бы я была твоей матерью…» — говорит как-то раз маленькому Джему. «Ха! Вы никогда не будете ничьей матерью», — перебил ее бедный ребенок, доведенный до этого, мисс Дью, буквально доведенный до этого! Доктор послал его в постель без ужина, но кто, как вы думаете, мисс Дью, тайком принес ему наверх кое-что вкусненькое?

— И кто же? — Ребекка Дью засмеялась от удовольствия, проникнувшись духом рассказа.

— У вас, мисс Дью, перевернулось бы сердце, если бы вы слышали молитву, которую он произнес в тот вечер. Он сам ее придумал — всю до единого слова. «Господь, пожалуйста, прости меня за то, что я надерзил Мэри Мерайе, и, пожалуйста, Господь, помоги мне всегда быть очень вежливым с тетей Мэри Мерайей». Я прослезилась. Бедный ягненочек! Я не одобряю непочтительного или дерзкого отношения молодых к пожилым, мисс Дью, дорогая, но должна признаться, что, когда Берти Шекспир Дрю бросил в нее однажды шарик из жеваной бумаги — он пролетел в дюйме от ее носа, — я перехватила Берти у ворот, когда он шел домой, и вручила ему пакет пончиков. Разумеется, я не сказала ему, за что. Он был ужасно рад, так как пончики не растут на деревьях, мисс Дью, а миссис Вторые Сливки их никогда не делает. Нэн и Ди… я не сказала бы об этом ни одной живой душе, кроме вас, мисс Дью. Доктор и его жена даже не предполагают, что такое возможно, иначе они положили бы этому конец. Так вот, Нэн и Ди назвали свою старую фарфоровую куклу с расколотой головой «тетя Мэри Мерайя», и всякий раз, когда эта женщина отругает их за что-нибудь, они идут и топят ее — куклу, я хочу сказать, — в бочке с дождевой водой. Много у нас было таких веселых утоплений, мисс Дью, в этом можете не сомневаться. Но вы не поверите, что эта женщина сделала однажды вечером, мисс Дью…

— Если речь идет о ней, я поверю всему, мисс Бейкер.

— Она не захотела ничего есть за ужином, так как на что-то разобиделась, но перед тем, как лечь спать, пошла в кухню и съела завтрак, который я приготовила для бедного доктора, съела все, до единой крошки, мисс Дью, дорогая! Надеюсь, вы не сочтете меня язычницей, мисс Дью, но я не могу понять, как это наш добрый Господь не устает от некоторых людей.

— Вы не должны позволить себе потерять ваше чувство юмора, мисс Бейкер, — твердо заявила Ребекка Дью.

— О, я очень хорошо знаю, что, когда жаба попадает под борону, в этом есть своя смешная сторона, мисс Дью. Вопрос в том, видит ли ее жаба. Я очень сожалею, мисс Дью, дорогая, что посмела докучать вам такими разговорами, но возможность высказаться принесла мне огромное облегчение. Я не могла сказать все это миссис докторше, но в последнее время все острее сознавала, что если не дам выход своим чувствам, то взорвусь.

— Как хорошо знакомо мне это ощущение, мисс Бейкер!

— А теперь, мисс Дью, дорогая, — сказала Сюзан, проворно вставая, — как насчет чашечки чая перед сном? И холодной куриной ножки, мисс Дью?

— Я никогда не отрицала, — сказала Ребекка Дью, вынимая свои хорошо пропеченные ноги из духовки, — что, пока мы не забываем о высших ценностях жизни, хорошая еда в умеренном количестве может доставить удовольствие.

12

Гилберт провел две недели в Новой Шотландии, стреляя бекасов, — даже Ане не удалось уговорить его отдохнуть целый месяц, — и Инглсайд встретил первые ноябрьские дни. Темные холмы с тянущимися вдоль них рядами еще более темных елей выглядели мрачными и суровыми в рано опускающемся на землю вечернем сумраке, но Инглсайд цвел огнями каминов и смехом, хотя прилетавшие с Атлантики ветры пели грустные песни.

— Почему ветер не весел, мама? — спросил однажды вечером Уолтер.

— Потому что он вспоминает все скорби мира от начала времен, — ответила Аня.

— Он стонет просто потому, что воздух такой сырой, — презрительно фыркнула тетя Мэри Мерайя, — а моя спина меня просто убивает.

Но бывали дни, когда даже ветер весело резвился в серебристо-серой кленовой роще, и дни, когда воздух оставался неподвижен и было только ласковое осеннее солнце, спокойные тени обнаженных деревьев, протянувшиеся через всю лужайку перед домом, и морозная скованность заката.

— Посмотрите на ту белую вечернюю звезду над ломбардским тополем в углу сада, — сказала Аня. — Всякий раз, когда я вижу такую красоту, мне хочется просто радоваться тому, что я живу.

— Ты говоришь такие странные вещи, Ануся. Звезды самое обычное дело на острове Принца Эдуарда, — заявила Мэри Мерайя, а про себя подумала: «Звезды! Что за вздор! Будто никто никогда не видел звезд. А знает ли Ануся, какой ужасный перерасход продуктов имеет место на кухне каждый день? Неужели она не знает о том, как безрассудно Сюзан Бейкер тратит яйца и добавляет топленое масло там, где вполне хватило бы того жира, что стекает с мяса во время жаренья? Или Анусе все равно? Бедный Гилберт! Неудивительно, что ему приходится работать без отдыха!»

Ноябрь ушел в серых и коричневых тонах, но к утру снег соткал свое старинное белое чудо, и Джем, сбегая вниз по лестнице к завтраку, с восторгом закричал:

— О, мама, теперь уже совсем скоро Рождество и к нам придет Санта-Клаус!

— Неужели ты до сих пор веришь в Санта-Клауса? — Тетя Мэри Мерайя приподняла брови.

Аня бросила встревоженный взгляд на Гилберта, и тот сказал серьезно и веско:

— Мы хотим, тетя, чтобы дети владели доставшейся им в наследство сказочной страной так долго, как смогут.

К счастью, Джем не обратил никакого внимания на тетю Мэри Мерайю. Ему и Уолтеру не терпелось выбраться в новый чудесный мир, куда зима принесла свое собственное очарование. Аню всегда огорчало, что красоту нетронутого снега так быстро портят следами, но этого было не избежать, к тому же для нее оставалась, и в избытке, красота вечерней поры, когда запад пламенел над побелевшими долинами и фиолетовыми холмами, а сама Аня сидела в гостиной перед горящими в камине поленьями горного клена. Она думала о том, как восхитителен всегда свет камина. Он был горазд на самые разные неожиданные шалости: то одна, то другая часть комнаты внезапно становилась видна, а затем вдруг снова исчезала в полумраке, в огне то появлялись, то пропадали удивительные картины, тени то подползали, то неожиданно отскакивали. Снаружи, за большим, не занавешенным шторами окном, на лужайке призрачно отражалось все происходящее в комнате, и тетя Мэри Мерайя сидела совершенно прямо — она никогда не позволяла себе «сидеть развалясь» — под высокой сосной.

Гилберт «сидел развалясь» на кушетке, стараясь забыть о том, что один из его пациентов умер в этот день от пневмонии. Маленькая Рилла пыталась съесть свои розовые кулачки, лежа в украшенной оборками корзинке. Даже Заморыш, подвернув под себя большие белые лапы, отважился замурлыкать на коврике у камина — к большому неудовольствию тети Мэри Мерайи.

— Кстати, о кошках, — сказала она, хотя никто и не говорил о них, — неужели все кошки Глена посещают нас по ночам? Как кто-то мог спать прошлой ночью под эти кошачьи завывания, я, право же, не в состоянии постигнуть. Конечно, моя комната выходит окнами на задний двор, так что, вероятно, я единственная, кто может всецело насладиться бесплатным концертом.

Но прежде чем кому-либо пришлось ответить ей, в комнату вошла Сюзан и сообщила, что встретила в магазине Картера Флэгга миссис Эллиот и та обещала зайти в Инглсайд, когда сделает покупки.