Прыжок

Мотька насупился обиженно:

— Спросите тех, кто имал меня с узелком.

— Нет, раньше, чем вас с узелком поймали. Вы не были в трактире «Лондон», не пили там с подсудимым?

— Как же быть, коли я в прачечной запертый на ключ сидел. Я не дух святой…

Прокурор обратился к председателю суда с просьбой разрешить ему допросить по этому поводу подсудимого и, получив разрешение, обратился к Григорию:

— Подсудимый! Вы человек неглупый и видите, вероятно, что для вас этот момент судебного следствия довольно важен. Ответьте мне на один вопрос: был ли свидетель с вами в трактире «Лондон» в вечер убийства?

Григорий помолчал с минуту. Потом, криво усмехнувшись, сказал:

— Извольте. В воздаяние вашей сугубой вежливости: отвечу, хотя вся смешная ложь этого человека и без того ясна. Он не только был со мной в трактире в тот вечер, но и весьма усердно спаивал меня, для чего — догадаться не трудно.

Прокурор снова обратился к председателю с просьбой устроить очную ставку допрашиваемого со свидетелем Шолоховым.

Перед судейским столом появился Шолохов.

— Вы утверждаете, товарищ Шолохов, что видали в вечер убийства подсудимого выходящим с кем-то из трактира «Лондон»?

— Да, проходил случайно и видел.

— Вы не ошиблись? Вы хорошо знаете подсудимого?

— Чего лучше! В коллективе, бывало, каждый день видаемся!

— Ну, а тот, который, с кем он был, его вы тоже знаете? Узнали бы? Не был ли тем вторым стоящий перед вами человек? Посмотрите хорошенько и дайте ответ, за который вы могли бы ручаться. От него зависит очень многое.

Шолохов в развалку подошел к Мотьке и осмотрел его вплотную. И снова заходили, закачались перед мотькиными глазами столы и лица людей. Снова его судьба повисла на волоске. Он смотрел на стоявшего человека и ненавидел его так жарко, что готов был броситься на него и схватить за глотку. Но он не бросился и не схватил его за горло, а только улыбнулся со всеми признаками простодушия на лице, и, кто знает, — не эта ли улыбка вложила в ответ Шолохова спасительную нотку сомнения.

— Похоже, что он, но на сто процентов не ручаюсь. Темновато было, не очень рассмотрел. Гришку-то знал, потому о нем легко, а этого ни к чему рассматривать было.

Мотька был спасен. Он отвернулся и сердито плюнул.

— Выдумают тоже… Путают только. Зачем нам с ним по трактирам сидеть. У нас вовсе разная компания. Батюшка ихний генералом были, и они бы в генералы поступили, ежели бы не революция пришла. А теперь вам каюк, наша взяла.

Мотька разгорячился. Он двинулся к скамье подсудимых с поднятым кулаком.

— Теперь вашему брату, баричам, только и осталось людей бить — себя догубливать. Мразь вы тошнотная, буржуйские последыши.

Председатель суда прервал Мотьку. Прокурор снова насел ни Мотьку:

— Скажите, свидетель, вы знали отца подсудимого, полковника Светлова?

Мотька минуту помолчал, потом нехотя ответил:

— Сыздали видел, в полку служил.

— А зачем же вы сказали: «батюшка ихний, верно, генерал был»? Вы же служили у него и знали, что он был полковником?

— Так к слову пришлось — кто их разберет!

— А помните историю на маневрах, когда Светлов вас барабаном ударил?

Мотька снова погрузился в раздумье, но потом помотал отрицательно головой:

— Не, не помню такого случаю. Зачем ему барабаном меня бить?

— Вы служили в полку, в музыкантской команде?

— Не, ни в какой команде не служил. В строю был и в скорости утек.

Прокурор обратился к председателю суда с просьбой прочесть справку угрозыска о прошлом Матвея Кожухова. Мотька слушал с усмешечкой, но по окончании чтения заявил решительно:

— Напутали. В угрозыске всегда так. Тут другая личность.

Сколько ни бился прокурор, но добиться по этому пункту от Мотьки так ничего и не удалось.

Петька прицепился.

— В гражданской войне участвовал? — спросил он.

— Не.

— А раньше воевал?

— И раньше не воевал.

— Но в царской армии служил? В полку-то?

— Служил, да недолго — убег.

— А почему убег?

— Не понравилось.

— Ну, а из Красной армии убег бы?

Мотька подумал. Потом мотнул решительно головой:

— Убег бы. Волю люблю.

— Да ведь тогда вот они — буржуйские последыши — верх бы взяли, ежели бы разбежались все. Ты же их не любишь?

— Не, не люблю.

— Ну, так как же?

Мотька не отвечал. Он стоял насупившись и смотрел в пол.

Но Петька не отставал. Он наклонился через стол к Мотьке:

— Вот ты говорил, что на завод хотел поступить, воровство бросить, а ведь завод-то дисциплины требует. От станка, как из казармы, в неположенное время не уйдешь. Как же ты с заводом-то сладил бы?

Мотька все молчал. Петька тоже помолчал.

— Бестолковый ты, брат. Говоришь, буржуев не любишь, а пролетарского сознания в тебе ни на грош. Ну, а ты вот что скажи — выходит, что оговаривает тебя Светлов, что ты с ним в трактире в ту ночь был?

— Известно оговор.

— Ну, а зачем бы ему оговаривать тебя?

— По злобе.

— Да вы всего два раза, ты говоришь, видались. С чего же он на тебя злобствовать станет?

— Два и есть. А ему охота, может, свою вину переложить на кого. Ну, видит — я поплоше других одет, несознательный, вот он на меня и валит.

— Выходит, по расчету, а не по злобе.

— Да уж сами глядите. Мне-то не достигнуть.

В Мотьке закипело бешенство, холодное, тупое бешенство. Петька, посмотрев на него внимательно, вдруг спросит простецким голосом:

— Скажи. Матвей, правду — был ты в трактире «Лондон»?

И Мотька ляпнул громко на весь зал:

— Был!

Он выждал несколько секунд, пока мертвая напряженная тишина не накрыла многоголовый зал, и, блеснув зубами, не торопясь, добавил:

— Был… третьего дня первый раз был. Пиво там хорошее дают, кабы знал, раньше заходил бы.

Мотька огладил спокойным жестом одутловатые щеки и вдруг осел.

— Был. Врешь… Ране был — крикнул кто-то из зала. Произошел переполох. В зале поднялся шум. Председатель пустил в ход колокольчик и, когда наступило успокоение, перед судейским столом предстал белобрысый паренек лет восемнадцати. Он был взволнован до крайности, и губы его дрожали, когда он повторил, выпучив глаза на судей.

— Был, ей-богу ж был…

Председатель суда поспешил успокоить неожиданного свидетеля и устроил ему с Мотькой очную ставку. Паренек назвался Васей Суполовым, показал, волнуясь, что он служит в «Лондоне» подавальщиком и Мотьку знает, как завсегдатая трактира. Ничего более решительного Вася однако показать не смог, сколько ни трудился над ним прокурор.

Мотька продолжал решительно стоять на своем и не изменил ни на минуту простоватого своего вида, не изменил и тогда, когда по ходатайству прокурора был взят под стражу.

— Воля ваша — сказал он, простецки напяливая на глаза свою измызганную фуражку — воля ваша.

На этом допрос Мотька и кончился, не прибавив делу ясности.

Прокурор начал свою речь как бы нехотя, раздумывая и обращаясь к самому себе.

— Граждане судьи, дело, которое развернулось перед вами, на редкость изобилует темными местами. Несмотря на тщательно подобранный следственный материал, несмотря на многочисленных свидетелей, в деле осталось много неясного, недосказанного. Но сами по себе факты просты в своей отвратительной очевидности.

В одно пасмурное утро молодую девушку, комсомолку Нину Гневашеву, находят убитой и изнасилованной. Около убитой находят финский нож и шапку убийцы, запачканную в крови жертвы. Шапку опознают и предъявляют комсомольцу Светлову, который тут же на месте признается в убийстве, истерически рыдая и выкрикивая: «Убил! Убил!»

Кажется, все ясно.

Но при внимательном анализе оказывается, что дело вовсе не так ясно и очевидно, как может показаться на первый взгляд. В деле оказывается очень много туманного, невыясненного до конца и недосказанного. И надо признаться, что до сих пор еще не договорены и не досказаны перед судом, пожалуй, самые важные слова, ибо главные действующие лица не желают говорить или говорят прямо противоположно друг другу. Но там, где молчат подсудимый или слишком хитрит свидетель, там полновесны и правдивы показания фактов, и к ним мы будем приглядываться с особым вниманием.