Страница 4 из 4
Но зачем же вскочил на ноги и побежал капитан? Разве не знает, что кассетные бомбы сыплются, как горох, между разрывами и десятка метров не насчитаешь? Знает, конечно, я все-таки бежит. Спина ссутулилась. Немолодой, усталый. И, как думает Виктор, так и не ставший военным человеком. Капитан Мельников тем временем подскочил к затянувшемуся пламенем грузовичку, рванул дверцу кабины, схватил какую-то папку — конечно же, свои чертежи — и повернулся… «Ну, скорей, ложись… Падай, старина!»
Не успел. Повалился на бок, перегнулся пополам, обхватил руками живот. Стало быть, ударило. Эх-х, беда!
Мельников лежал, скрючившись. Последняя тройка «Юнкерсов-87» отбомбилась и ушла. Вроде и немецкие минометы стали бить реже и куда-то в сторону. Виктор кинулся к капитану.
То, что он увидел, сковало его. Хотя раны были ему не в диковинку, две сам перенес, да и перевязывать их умел, но с такой никогда не встречался. Гимнастерка Мельникова была пропорота на животе, видать, не одним осколком, а наружу вылезало что-то осклизлое и кровавое. Что это? Желудок? Кишки? Не разберешь. Вспомнились советы старых солдат: перед боем не пей, не ешь, потерпи; если в живот ранят, голодный, может, и выживешь, а нажрался — каюк. И подумалось: ел ли капитан перед бомбежкой? Ай, да об этом ли сейчас думать! Ведь это, живое, кровавое, вывалилось и пузырится. Надо же скорее перевязать, не то все, все из. капитана выйдет! Но чем?
Выхватил, из кармана индивидуальный пакет, разорвал… Да разве годится, разве такую рану забинтуешь им? Бинт и не удержит ЭТО. Разве что несколько бинтов…
Виктор взглянул в лицо Мельникову. Оно было серым. Глаза открыты. Он даже не стонал.
— Пал Петрович! Пал Петрович! — заспешил Виктор. — Я щас, я щас. Ты будь спокоен.
Похоже, он успокаивал самого себя. Капитан кивнул: мол, подожду, делай, что положено. А что положено? Мозг заработал с бешеной скоростью, прокручивая разные спасительные возможности. Искать санинструктора? Своего нет: Таню с тяжелым ранением увезли в тыл. Значит, у соседей. Но пока добежишь… собрать у бойцов перевязочные пакеты? Долго… А ведь ЭТО пучилось, сползало, вот-вот упадет на землю! Вдруг пришла решительная мысль: надо, Непременно надо, и как можно скорее, вернуть на место то, что покинуло тело Мельникова. И тогда все будет в порядке, он спасет капитана. Причем то была не просто мысль, а еще и чувство: вернет — спасет. И есть для этого средство, есть! Полотенце. Не армейское, короткое, как портянка, а домашнее, мамино, хранимое в «сидоре» все военные годы. Мама любила такие большие махровые полотенца, а на этом вышила крупно его инициалы: ВЕК, Виктор Евгеньевич Кузьмин. При этом сказала, что инициалы счастливые, обещают долгую жизнь. Может, мамина вещь и капитана спасет!
Быстрее, быстрее. Он выхватил из кабины тягача вещмешок, взял полотенце и, вернувшись к Мельникову, стал осторожно обертывать разверстую рану, стараясь охватить внутренности и бережно вложить их в живот. Не получалось, кровавая масса не давалась, выскальзывала, а он, стиснув зубы, с фанатическим упорством выполнял задуманное. В нем качалось, как маятник: верну — спасу, верну — спасу…
Наконец ему удалось упрятать ЭТО и закрепить, связав концы полотенца, которое насквозь пропиталось кровью, за спиной капитана. Он снова встретился глазами с Мельниковым и поразился его ровному, словно застывшему взгляду. Кажется, потерял сознание. Надо было еще что-то делать; в голову лезли книжные средства: дать понюхать нашатырного спирта, побрызгать лицо водой… Последнее было возможно, Виктор потянулся к фляжке. Но его остановил тихий, какой-то отчужденный голос капитана:
— Слушайте, Виктор Евгеньевич, я хочу вас кое о чем попросить.
Странно было слышать сейчас его обычные вежливые фразы. Мельникова в полку считали человеком неисправимо штатским, интеллигентом «от и до», и относились к нему внимательно, но несколько покровительственно. Все знали его слабости. Например, совершённое отсутствие командирского голоса. Речь его была плавной, слитной, фразы завершенными. Он никогда не произнес ни одного резкого слова, никогда не командовал, а предлагал и просил, что, впрочем, нравилось красноармейцам в отличие от некоторых командиров. Бойцы говорили: «Вот капитан Мельников объяснит — с одного раза поймешь». И действительно, когда недавно в полк привезли американские самоходные установки с чертежами и всей документацией по-английски, Мельников, в прошлом преподаватель физики, освоил эту иностранную технику за неделю и все ее премудрости терпеливо и просто растолковал командирам и бойцам…
С ним решительно все в .полку, от командира до рядового, говорили особо вежливо. Даже полковник утишал свой командирский бас в разговоре с капитаном и называл его по имени-отчеству.
— Я хочу вас попросить, — с трудом повторил Мельников, у которого была привычка повторять слова, а то и фразы, сохранившаяся, вероятно, с учительской поры. И Виктор, подавляя в себе ужас, ответил ему обычным голосом:
— Пожалуйста, Пал Петрович.
— В левом… в левом кармане у меня документы и письма. Документы и письма. Вы поняли?
— Да, да.
— Документы оставьте… Оставьте. Может, пригодятся. Письма отправьте… Отправьте по адресу… По адресу на конверте.
Ему стало невмоготу, он, набрав в грудь воздуха, продолжал:
— Папку с чертежами и… и запиской к ним отдайте… начальнику, начальнику артмастерской… Он разберется. Вы поняли меня?
Виктор кивнул.
— Часы карманные, старинные, перешлете по моему… моему домашнему адресу…
— Сделаю. Сделаю, но вас сейчас надо…
Он не дослушал, боясь, что не хватит сил досказать:
— Пистолет с кобурой снимите… «ТТ» сдадите начбою… А кобуру… кобуру возьмите себе. Себе возьмите. Она из доброй кожи, а у вас кирзовая… Вы поняли?
— Понял, все понял.
— Хорошо. Делайте… Я отдохну.
Солдаты побежали за подводой — была трофейная в тылу полка. Машина не подошла бы для такой трудной перевозки. Виктор осторожно вынул письма и документы, ему казалось, что Мельников внимательно следит за его действиями из-под полуприкрытых век. Наверное, так и было: когда Кузьмин снял кобуру с пистолетом, Мельников кивнул:
— Все. Повезете?
— Да, очень скоро.
Больше капитан не проронил ни слова, только когда его бережно укладывали на телегу, повернул голову и прощально улыбнулся.
Подвода вернулась к вечеру. Павел Петрович скончался, когда его вносили в палатку медсанбата. Виктор выполнил его последнюю волю: передал папку с чертежами, переслал письма и к ним приложил свое — о последних минутах Мельникова. Часы отвез родным капитана его земляк, получивший отпуск по ранению. А кобуру Виктор носил все оставшееся время войны, вложил в нее свой «ТТ» и с ней не расставался на Украине, в Бессарабии, Румынии, а когда армию перебросили на запад, то в Польше и Германии. Кобура служила ему и в российских городах и весях. Может, с ней бы и закончил службу, если бы не выклянчил ее сын. И тот долго не расставался с кобурой в ребячьих играх, пока не поменял на игрушечный автомат.
Где она, кобура капитана Мельникова, может, еще и жива?