Страница 26 из 124
А сейчас эти условия снова меняются.
Йенг-хорн остался позади, и я стал постепенно снижать машину, увеличивая скорость. Включил светоусилители, чтобы лучше видеть поверхность. Сразу же далеко впереди яркой белой точкой показался купол Станции, и я направил машину в его сторону. Через десять минут я посадил ее у входа, предварительно облетев холм со всех сторон. Здесь, конечно же, никого не было.
— Мне надо кое-что забрать со Станции, — сказал я. — Ты, Эли, посиди пока в машине и не выходи — тут еще, наверное, порядочная радиоактивность.
Он кивнул в ответ, я отворил дверь и вышел. Потом просунул внутрь голову и сказал:
— Я вернусь примерно через час. Принесу поесть.
Я оставил все в машине включенным. Я не боялся, что он улетит без меня.
Внутри Станции все было, как всегда. Светло, тепло, чисто, сухо. Я скинул с себя грязную одежду, вынул все из карманов, сложил на столик около кровати, а тряпки сунул в утилизатор. Тщательно вымылся под душем. Когда я еще сумею сюда вернуться? Оделся во все новое, сверху натянул новую защитную форму из второго комплекта, вынул шлем и положил его у выхода. Прошел к главному пульту.
За время моего отсутствия не было принято ни одного сообщения, все выглядело тихо и спокойно. Я раскрыл сейф и достал оттуда бумаги с переговорами резидента. Ради этого я, собственно, и вернулся. Все заранее было сложено в папку и запечатано. Я положил ее рядом со шлемом, прошел на кухню и собрал всякой еды — побольше и получше. Все. Больше задерживаться здесь не стоило. Пора лететь на Континент.
Мы сделали привал на ночь на вершине одного из холмов к северу от поселка, а утром, сразу после завтрака полетели на восток. Через два часа впереди показался берег. Здесь, южнее Голубого Маонга, он был обрывист и высок, но между скалами обрыва и океаном на полторы тысячи километров протянулась полоса пляжа — самого грандиозного на Сэлхе. Когда налетает ураган, волны катятся по песку до самых скал, и нет спасения от них для того, кто не успеет отступить — улететь или вскарабкаться вверх по редким крутым тропкам, проложенным миллионами поколений обрывных ящеров, что откладывают яйца в горячий песок у подножия скал. Потом, когда из яиц вылупляются их личинки и на целый месяц заполняют полосу прибоя, охотясь за псевдорыбами, пляжи становятся недоступными и опасными. Но через месяц отъевшиеся личинки пятиметровой длины вновь закапываются в песок, чтобы за год подземной жизни отрастить себе по шестнадцать лап-присосок и превратиться в настоящего обрывного ящера — неповоротливое существо, питающееся лишь водой, воздухом и лучами солнца — и пляжи снова становятся безопасными. Пока не налетит ураган.
Я снизил машину до пятисот метров и полетел на юг вдоль верхней кромки обрыва. Где-то там, впереди, было несколько ферм, куда — я это знал наверняка — бежали многие с острова. Я никогда там не был, но фермы на Сэлхе никогда не прятались, наоборот, они выделялись на фоне фиолетово-зеленой растительности ярким цветом построек, и сочной зеленью полей и лугов. Я был уверен, что не пролечу мимо. Слева, всего в сотне-другой метров уходил вниз знаменитый обрыв, сложенный светло-коричневыми, иногда почти желтыми песчаниками. Кое-где он казался покрытым темно-красной рябью — это обрывные ящеры гроздьями висели на скалах, подставив солнцу свои фотосинтезирующие бока.
Через час мы достигли фермы Оланга.
Вечером, когда все население временного поселка собралось перед моим домом, я рассказал о полученной директиве. Я знал, что последует дальше. Я знал, что пройдет всего лишь несколько дней, и кто-то — неважно, кто именно — скажет:
— Единственное, чего я боюсь — это предательства.
Ночевали мы на вилле Гарраучи. Она совсем не пострадала, хотя сад, которым Гарраучи так гордился, зарос скхином, и желтеющие листья деревьев при малейшем порыве ветра падали вниз, усыпая желтыми пятнами молодую зелено-фиолетовую поросль скхина, которая достигала уже полутораметровой высоты. Если бы хозяин виллы был жив, он, наверное, не перенес бы этого зрелища. А нам было все равно. Никто даже не позаботился включить киберов для расчистки — надолго задерживаться здесь мы не собирались, возвращаться сюда — тоже.
Мы последний раз прочесывали остров.
План операции, даже сам ее замысел, рождался в муках. Не всем и далеко не сразу стала ясна необходимость ее проведения, не все из собравшихся в главном лагере на Континенте и сейчас поддерживали эту идею. Но как это иногда случается, в споре победили те, кто предлагал конкретный план действий. Противники же прочесывания не могли предложить ничего, кроме бездействия и ожидания для всех нас, возможно, гибельного.
Самым острым стоял вопрос о резиденте — ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы он снова вышел на связь с Метрополией. Подозревать следовало всех — в этом Эни Салдо был абсолютно прав. Из всех, кто собрался в главном лагере, один лишь я был на первых порах вне подозрений, но на этот счет я себя иллюзиями не тешил — ступи я хоть один-единственный раз внутрь Станции во время пребывания на острове, и наверняка найдутся люди, которые заподозрят меня в предательстве. Станция для меня теперь закрыта. Возможно, навсегда. Хорошо, что я успел тогда, в последнее свое посещение, привести все внутри в порядок, заменить аварийные блоки и уничтожить все лишнее — сделать это когда-нибудь позже мне, наверное, не удалось бы.
Я всегда отличался предусмотрительностью.
После долгих споров решили, наконец, что во время прочесывания, с самого первого момента нашей высадки на остров Станцию круглосуточно будут охранять четыре часовых. Это, конечно, не исключало того, что резидент сумеет прорваться внутрь силой, как не гарантировало и от того, что он уже находится внутри Станции или успеет туда раньше нас. Но в таком случае к нам он уже никогда присоединиться не сможет. Минирование гарантировало, что он не покинет Станцию до прибытия подмоги из Метрополии. О мине, что я установил внутри Станции, в шлюзе, говорить я не стал, чтобы не лишать резидента, если он находится среди нас, возможности на ней подорваться. Поэтому, когда прочесывание все-таки началось, один я был уверен, что Станция все еще пуста.
Нам удалось собрать в лагере около пятидесяти машин, из них шесть тяжелых грузовиков, но вот с энергоэлементами было туго. Жители Континента, чьи фермы при конфликте не пострадали, не спешили делиться своими запасами даже после сурового решения Совета о наказании виновных в укрывательстве, а найти большие запасы где-то на острове теперь, после гибели складов, представлялось маловероятным. Уже в силу одного этого отряд, собранный для прочесывания, был немногочисленен: всего пятьдесят три человека на трех грузовиках и шести машинах. Восемь человек, сменяясь через полсуток, постоянно дежурили четверками около Станции. Для прочесывания оставалось всего сорок пять бойцов. Правда, мы постоянно, особенно вначале, получали пополнение из числа тех, кого находили — на фермах, уцелевших от разрушения, а то и просто в лесах — но пополнение это было ненадежным, и мы старались отправить их на Континент с первым же попутным транспортом.
Мы начали прочесывание с юга — потому и обосновались на вилле Гарраучи. Она стояла над высоким обрывом, почти у самой оконечности Южного мыса, и попасть туда можно было только по воздуху. Вид на океан отсюда в любую погоду открывался великолепный и величественный, но нам было не до того, чтобы им любоваться. Мы работали — с утра и до позднего вечера, а иногда и ночами патрулировали на небольшой высоте над островом, высматривая хоть кого-то из уцелевших. Конечно — даже несмотря на всю технику, которую подключили мы к поискам — всякие там инфракрасные сканеры и оперативные анализаторы изображений — укрыться от нашего прочесывания было проще простого. И основную надежду мы возлагали не на свои поиски, а на установленные на каждой машине динамики, которые непрерывно вещали на сотни метров вокруг о том, что после нашего ухода остров будет заражен вирусом лихорадки Крепта, смертельной для человека.