Личный враг императора

– Не ошибетесь, – довольно резюмировал Черный Маркиз. – Это все?

– Это хорошо. Это, пожалуй, дает вам немалую фору.

– Что вы там лепечете, месье Трубецкой?! – возмутился Черный Маркиз, раздраженный ледяным спокойствием пленника.

– Фи, Маркиз, что за базарный жаргон? Мы же с вами аристократы. А не какие-нибудь там грязные клошары с паперти у кладбища Невинноубиенных! – Я приложил усилия, чтобы скрыть ухмылку. Противник нервничал, и это было хорошо. Не говоря уже о том, что держать этак на весу на вытянутой руке увесистый пистолет было не самым приятным развлечением. Чем дальше, тем больше. – Я лишь говорю о том, – продолжил я, – что поскольку вы, по сути, – шайка грабителей и мародеров, а не воинское подразделение, то имеете некоторое право на снисхождение. Вы, конечно же, слыхали о том, что я веду личную войну с императором Наполеоном?

Черный Маркиз пожал плечами.

– Меня это не касается.

– Напротив, касается самым непосредственным образом. Если вы сложите оружие, то я обещаю вас пощадить.

– А если я прямо сейчас вышибу тебе мозги?

– Вам, месье, – поморщился я. – Не тебе, а – вам.

«Надо дожимать Маркиза. Впрочем, какой он, к чертям собачьим, маркиз? В лучшем случае бабка его с каким-нибудь маркизом на сеновале кувыркалась».

– Теоретически это возможно. Но, во‑первых, после этого вы все не проживете и пяти минут, потому как за то время, пока мы ведем здесь светскую беседу, мои люди уже заняли позицию под стенами особняка. А во‑вторых…

– Ах ты!..

Вот дел у меня больше нет, кроме как выслушивать мнение обо мне какого-то французского дезертира! Ничего хорошего тут уж точно не услышишь. Я резко опустил поднятые руки, ухватил правой оружие Черного Маркиза за ствол, поворот, рывок – и пистолет вылетел из пятерни лжеаристократа. Негромкий короткий скрежет, и мой пистолет уперся беглому кирасиру в живот: предводитель крестьян Афанасий Ильин был настоящим Левшой. Покрутив в своих медвежьих лапищах диковинные «хлопальные» пистоли и принесенный мной набросок, он почесал затылок, присвистнул, что-то померил и к утру соорудил требуемое устройство, закрепленное сейчас на моих запястьях. В положении изготовки к стрельбе увлекаемое инерцией оружие выскочило из рукава и само легло в ладонь.

– Вы не дослушали, что «во-вторых».

Пришедшие в себя от неожиданности подельники Маркиза схватились было за оружие. Сам он был мертвенно-бледен, но старался держаться.

– Не стоит, – тихо посоветовал я, больше всего на свете желая сейчас нажать на спуск. – Как там: «стволы Ле Пажа роковые…» Пистонный замок, два ствола высочайшего качества сборки. Одно лишнее действие – и у вас в желудке окажется два свинцовых ореха. Сразу вы не помрете, будете подыхать долго и мучительно. Перитонит, знаете ли, чертовски неприятная штука, и раздробленный позвоночник – тоже.

– Если вы стрельнете, сразу умрете, – куда тише и без прежней усмешки выдохнул Маркиз.

– Верно, – согласился я. – Но я-то пришел к вам вести переговоры, а вы устраиваете балаган. Теперь к делу – я говорю, вы слушаете. Итак, господа, прости господи, у вас есть ровно два выхода из западни. Первый: вы отдаете мне захваченную вами в монастыре девушку – я оставляю вам жизнь и даю полдня форы. Второй: вы не отдаете мне девушку – и те из вас, кто через пятнадцать минут еще останется жить, будут мной запытаны так, что даже китайцы, большие мастера этого дела, обзавидуются, глядя на ваши останки.

– Ты ничего не получишь! – рявкнул бывший кирасир, пытаясь отпрянуть в сторону. Выстрел, раздробленное колено Черного Маркиза багровеет от крови, нога подламывается, и он рушится на затоптанный пол.

– Как я уже говорил, замок пистонный, порох досыпать не надо. Стреляет мгновенно. Бью я без промаха. – Я развернулся, пнул ногой дверь. – У вас пять минут на раздумья. Провожать не надо.

И снова: шаг, еще шаг и… резкий прыжок с крыльца в сторону. Опешивший в первую секунду разбойный люд бросается к распахнутой двери, и в этот миг злобно рявкает наведенная Дунке пушка. Заряд картечи выкашивает себе дорогу от входа к лестнице на второй этаж.

– У вас есть пять минут. – Я невольно крещусь, прижимаюсь спиной к стене и облизываю пересохшие губы.

«Как там писал Киплинг: «Акела промахнулся»? Сейчас эти мерзавцы наверняка вспомнят, насколько дорога им никчемная их, бестолковая жизнь. Черный Маркиз, как бы вчера они его ни обожали, им уже не вожак – с такой раной, в лучшем случае при наличии умелого хирурга, останется калекой. Значит, куда проще расстаться с добычей, чем с головой. А Маркиз, ежели будет чем-то недоволен, станет мешать, скорее всего, просто отправится к праотцам. А может, и уже отправился.

Если расчет верен, сейчас все прояснится – момент истины! Ну же, сколько там, минута прошла, две?» Трубецкой для француза сейчас – существо легендарное, безжалостное, но часть этой легенды гласит, что он никогда не врет. И если сказал, что даст полдня форы, значит, так и есть. Хотя не врет – вовсе не означает, что говорит правду. Дорога здесь одна, и куда бы эти мерзавцы ни пошли, с одной стороны поджидают в засаде гусары ротмистра Чуева, с другой – спешит на подмогу крестьянское ополчение Афанасия Ильина. «Ну же! – Трубецкой закусил губу. – Четыре минуты, началась пятая».

– Эй! – послышалось из дома. – Не стреляйте! Мы выходим.

На заляпанные кровью ступеньки вылетело тело в мундире кирасирского лейтенанта. Раздробленное колено и… несколько штыковых ран. Черный Маркиз явно не понял, не уловил момент, когда перестал быть непререкаемым вождем своей банды. А дальше все, что стоит на пути к спасению, должно исчезнуть, будь он хоть сто раз маркиз и еще три раза герцог. Но торжествовать еще не время.

– Всем выйти и выстроиться перед крыльцом! Если с Александрой что-то случилось, считайте, что я вас обманул.

– Да жива она, ничего с ней не сталось! – кричит с порога рослый детина, должно быть, какой-нибудь очередной Зеленый Шевалье или Серо-Бурый Виконт.

Я подскакиваю к разбитому окну, стволом пистолета отбиваю несколько торчащих осколков, подтягиваюсь и заскакиваю в дом, стекло хрустит под ногами, лужи крови, несколько трупов, персидский ковер у лестницы кажется побуревшим. У первой ступеньки валяется сабля, еще совсем недавно висевшая на поясе Черного Маркиза. Должно быть, он еще пробовал сопротивляться, отстаивать свое место в стае.

Но к черту самозванца и к черту его стаю! Перескакивая через три ступеньки, взлетаю по лестнице вверх. Дверь одной из спален распахнута, у косяка, гордо выпрямившись, едва придерживаясь тонкой рукой за дверь, чтобы не споткнуться при шаге, стоит Александра.

– Оленька! – сбившимся от волнения голосом шепчу я и замираю, не в силах произнести больше ни слова.

– То е ты. – Она протягивает пальцы к моему лицу и осторожно, будто сомневаясь, трогает щеку. – Я ждала тебя.

– Я пришел. Прости, что так долго!

– То е ты.

– Это я, Оленька, я! Все уже хорошо, больше тебя никто не обидит!

– Я ждала тебя, – вновь шепчет Александра, глотая бегущую слезинку.

– Я люблю тебя, Оленька!

Глава 2

Гвардия Черного Маркиза полегла без остатка. Верный Кашка, юркий, как ящерка, Акакий Колотяга, готовый даже не по слову, по намеку моему отправиться пешком вокруг света, без особого труда отыскал гусар Чуева. Теперь они ждали с нетерпением, когда на лесной дороге появится уныло бредущая толпа мародеров. Коней я им не отдал. Неуклонная честность принца Трубецкого не оставляла места для толкований: в ответ на опасливое напоминание, что я-де обещал с миром отпустить их, дав полдня форы, я лишь щелкнул крышкой брегета и, глядя, как отмеряет последние часы мерзавцев тонкая стрелка, ответил, что коням я ничего подобного не обещал.

Намек был прозрачен, как растаявшая снежинка. Их как раз сейчас было много, с утра начал срываться первый снег, еще неуверенный, тающий, едва коснувшись земли. Осень в этом году выдалась холодная. Ветер, студеный и злой, дул, почти не переставая, завывал голодным волком, сбивая с толку отяжелевшие от богатой добычи стаи. Холодные дожди изнуряли бредущих по дорогам, размывали землю, превращая еще недавно проезжие тракты в реки грязи.