Страница 8 из 10
Парха. Ты слышала, Джина? Мы скоро будем. Уже недалеко. Я успею на съемку. Дайте-ка телефончик, мне позвонить нужно.
Женщина . Куа лапы суешь? Я звиняюсь за мужа. Он оччнь перживает, что я расхерачу ему эту машину. Ппрек-расно его поймаю. Любовница уже на месте, должн был быть романтиццкий вечер, она уроки сразу поссе школы ссделала, памперс быссренько сменила и сразу пришла, пнимаете, о чем речь, это настояссая любов, она у него в мобиле Михал назвается. А он ходит как бешеный от окна к окну с мягким концом, гворит ей: посиди пока тут, любимая, ногти себе постриги, ссори, и стоит у этого окна, обсераясь от страха, что ща приедет его «вектра», сппрва одно колесо, птом второе, а капот я принесу в пакете.
Ха-ха-ха.
АААААААААААА!!!
Авария, машина в темноте во что-то врубается.
Женщина в крови лежит на подушке безопасности, румыны не пострадали, перед капотом лежит кабан.
Парха (возмущенно). Ну вот что это такое? Что это такое?
Женщина (теряя сознание). Еж.
Парха. Еж… Еж! Я тебе сейчас покажу ежа. Э, мадам, ээй, подъем. Твою мать, наша дама откинула копыта. Во она нас подставила, не, ну серьезно, в чистом поле, в глухомани, нет, это несерьезно.
Джина. Ну так окажи ей первую помощь.
Парха. Я? Думаешь, это типа просто, раз, два. Мне некогда, я спешу. Ничего же ей, наверно, не сделается, да?
Джина. Ты уверен?
Парха. Она жива? Жива. А это главное. Остальное приложится, справится как-нибудь, обаяния у нее, согласись, хоть отбавляй. И эти усики. Очень пикантно.
Джина. Может, ты и прав, это уже не имеет значения. Так что мы делаем?
Парха. Ты ее телефон где-нибудь видишь? Я должен позвонить, что, наверное, все же опоздаю на съемку.
Джина. Кажется, гикнулся.
Парха. Ты чё?! Это исключено. (Выбрасывает раздавленный телефон, шарит у Женщины в ногах, выуживает бутылку водки, жадно пьет.) Хочешь глоток? Немножко осталось. Мне до усрачки нельзя, мне завтра надо быть в форме.
Давай возьмем у нее хоть часы. Отличные у тебя часики, дорогуша, «сейко», брюлики сейчас в моде, не обижайся на меня, но я в отчаянии. Пятнадцать минут первого. Не может быть, она, наверно, не переставила на зимнее время. То есть сейчас около одиннадцати, то есть я еще, может быть, успею. (Надевает часы, тянется к сумочке женщины.) О, сумочка, может, у нее бабки есть, мне надо купить карту. На, лучше ты тут поройся, я морально брезгую, я в жизни ничего не украл. Ну, если не считать нескольких эпизодов в детском садике. Или нет, давай сюда, я погляжу, тебе нельзя доверять, ты психическая и наркоманка к тому же.
Жвачка — берем, потом поделимся. Противозачаточные таблетки — какая гадость! — хочешь?
Джина. Возьми себе от моего имени.
Парха. Да ладно, бери, от них глюки классные.
Джина. Отвали, козел. Жри сам, твой генетический фонд надо категорически ограничить.
Парха. Чего там, бери. Пригодится. Ладно, ладно, я пошутил, эта сука все равно половину слопала. Вот ведь, старая, пьяная бабища, а туда же, ну-ну. Какая гадость.
Джина. Слышь, ты, давай уже заткнись, идиот, долбоеб, а ну положил сумочку на место, а если она умерла и это труп, оставь сумочку трупа в покое…
Парха. А что, может, она не трахается, может, она это от прыщей принимает? Да? Успокойся. Косметику, помаду, краски и тени для век, это я беру для тебя, однозначно. Тебе пригодится, уж поверь мне, ты не видишь, как выглядишь, а я вижу. Не хочешь, я кому-нибудь другому отдам. Подожди, может, у нее есть второй телефон. Кошелек! Тридцать злотых. ТРИДЦАТЬ ЗЛОТЫХ! Куча бабла! Попадется какая заправка, купим себе ПРОКЛАДКИ. (Женщине.) Ты, зараза. Все пропила. Ну, погоди.
Ломка. Они выходят из машины и бредут куда глаза глядят в темноту.
Парха. Ни отца, ни матери, наконец мы одни в полном значении этого слова. Нет, я с ума сойду. Пьяная баба нас везет, врезается в кабана, это ведь в натуре кабан был, прямо из лесу. Мог на нас напасть. Нет, какие же все-таки люди безответственные, она ведь могла нас убить. Кошмар какой-то эти люди. Мне необходимо позвонить, не то будет жуткий скандал.
Джина. Заткнись же ты наконец, заткнись наконец, заткнись. Об одном прошу.
Парха. Ладно, ладно, сама заткнись. Я тебя ненавижу. Я всегда ненавижу девушек, с которыми переспал без любви, это гадость, гадость, секс без любви — порнуха, вставил-вынул.
Джина. Чё? Чё ты сказал? Я с тобой не трахалась, я уже говорила. Не трахалась.
Парха. А с какой стати я должен тебе поверить, ну с какой, какие у меня основания? Детка, у тебя ведь полная амнезия, насколько я понимаю, ты то помнишь, то не помнишь, Бог дал, Бог взял, откуда тебе знать, переспала ты со мной или нет, если я сам этого не знаю, умоляю, не смеши меня. Я подозреваю, что мы переспали, потому что у меня ломка и, скорее всего, именно из-за этого, именно из-за этого, я по ломке чувствую. Ненавижу механический, производственный, чисто физиологический секс с чужими бабами, которые не вызывают во мне даже презрения, только чудовищную, бездонную пустоту, чужое тело рядом, которое с таким же успехом могло быть тушей животного, чужое тело без лица, раз-два, раз-два, и когда потом все уже кончено, лежишь себе. Лежишь. Дышишь. Твое дыхание как мчащиеся мимо машины, как воющие сирены, как сгущающиеся тени. Все это просто смешно. Слюна и сперма высыхают как дождь. Это же соки любви, соки любви. Слюна! Сперма! Белок куриного яйца! И вода с крахмалом!
Джина. Я с тобой не трахалась, точно не трахалась, точно, я тебе говорила, это исключено.
Парха. Вот то-то и оно, что да! Ты воспользовалась моим состоянием и беззащитностью!
Идут молча.
(Не выдерживает.) Хорошая из тебя мать, нечего сказать. Ребенка оставила недолго думая, вообще молчи, я себе даже представить не могу, блин, ребенок один в саду день и ночь, даже уборщицы уже ушли, сторож ушел, а он там сидит в луже мочи и вжикает машинками, ну а что ему делать, что ему, блин, еще делать, ну что. Все игрушки над ним смеются. О’кей, о’кей. Спокуха, если меня заносит, ты мне просто скажи.
Пауза, они идут, машин нет.
Парха. Сорри, я не могу так, молча. А то уснем. И замерзнем. Мне холодно. Я сейчас рехнусь от холода. И как они когда-то в этих лесах могли выдержать.
Джина. Возьми ляг.
Парха. Очень смешно. Ооо-очень смешно.
Джина. А мне типа не холодно, да? Холодно, как у черта в жопе.
Парха. И что, хочешь, чтобы я отдал тебе свою куртку? Не дождешься. Хотя вполне вероятно, что за каких-то пятнадцать минут я заслужил бы себе вечную жизнь. Ты могла бы выступить свидетелем, когда меня будут причислять к лику святых. (Пауза.) Думаешь, мы помрем? Сейчас? Вот так сразу?
Джина. Да.
Пауза.
Парха. Какая безнадега, как низко я пал.
А ведь что-то мне подсказывало: завяжи с колесами, кончай жрать эту гадость, вам, наркоманам, по фигу, для вас это трудовые будни, а нормальному человеку и вправду очень вредно. И вот, пожалуйста, кто-то мне говорит: классная тусовка с маскарадом под лозунгом «грязь, вонь и триппер», Зоська тебя приглашает, записывай адрес. Я переодеваюсь, стараюсь, зубы себе фломастером изукрасил, шмотки какие-то вонючие нашел, таксист отказался меня везти. Прихожу. Знакомлюсь с телкой, не будем показывать пальцем, но это была ТЫ, милый вечер, дискотека, меня угостили чем-то новеньким, и вдруг, бля, откуда-то выскакивает эта Румыния! Я румын! Куда-то еду! Раздаю деньги! Я, почтенный ксендз Гжегож, духовное лицо. Это ты меня подначила. На фига ты мне напомнила! Я теперь только зря разнервничался и все вспомнил. Опоздать на съемки — да. Умереть — да. Но не так же. Это какая-то паранойя. Честно говоря, все-таки подсознательно я опасаюсь, что не достоин вечной жизни. То есть Бог, конечно, знает, что теоретически я был — лучше или хуже, — но хороший, и в этом смысле я в порядке, но ведь обязательно выскочат церковники со своими догмами, исповедями, причастиями и постами и меня уделают. Меня, ксендза Гжегожа, уделают.