Ушебти

– Алекс, это один из самых старых и красивейших замков Бельгии. Он очень важный, у него даже нет собственного имени. Его так и называют – замок, и все. По-фламандски – «стен», и каждый знает, что это замок в Антверпене.

– А темная полоса вдоль стен— это краска?

– Нет. Его заложили норманны в девятом веке. Стен вообще первая крепость на Шельде. Потом достраивали и перестраивали другие хозяева, потому и камень иного оттенка. Некогда Стен принадлежал Готфриду Буйонскому – знаменитому вождю первого крестового похода. Позднее замок стал резиденцией городского самоуправления, а во времена испанского владычества здесь размещалась инквизиция.

– Испанская?

– Да, в Средние века наши земли входили в состав Испанской империи. А вот там, чуть дальше, расположена печатня Плантена, которая была единственной типографией, где при Филиппе Втором было дано право печатать богослужебные книги и молитвенники для испанского королевства. Она проработала вплоть до девятнадцатого века.

– Вот как? – удивилась Александра. – А мы зайдем в Стен?

– Конечно, у нас не менее часа.

Прижавшись к своему провожатому, Саша с восторгом разглядывала высокие, почти без окон, мрачные стены замка. Никаких украшений, кроме флагов над башнями, не было. Пологий подъем привел их к арочным воротам, через которые они попали во внутренний двор. Табличка с расписанием работы музея гласила, что у них оставалось не так много времени. Массивные, окованные железом двери распахнулись, и молодые люди оказались внутри. Мрачные каменные коридоры, по которым гуляло эхо, были едва освещены, зато в комнатах горели факелы, позволяющие разглядеть скромное убранство. Почти не разговаривая, они миновали трапезную, спальню, просторный зал для торжественных приемов и даже комнату пыток. Когда же они поднялись по узкой винтовой лестнице на вершину боковой башни, свежий ветер стер мрачное впечатление казематов. Небольшая круглая площадка, обрамленная толстой резной стеной, в точности как шахматная ладья, позволяла насладиться великолепным видом.

Аккуратные, словно игрушечные, здания приводили в восторг. При постройке применялись серый и черный песчаник, по которому кружевом оставлял свой след красный кирпич. Узкие высокие окна старых домов придавали ощущение устремленности ввысь. Черные и красные остроконечные крыши, украшенные шпилями, усиливали это впечатление.

– Какой сказочный город, – вырвалось у Саши. – Мои детские книжки были именно с такими картинками.

– А там, справа, видишь большую площадь?

– Да. Как здорово уложена брусчатка. Словно кружева.

– Это площадь Веермаркт, – пояснил Ги. – На восточной стороне церковь святого Павла. Ее строили почти полторы сотни лет. С шестнадцатого века там находится орден Доминиканцев.

– Столько скульптур на портике…

– Ты не видела картины внутри. Антверпен— город Рубенса. Да, резьбу по дереву в алтаре делали его ученики.

– Эх, когда же это все посмотреть! – с сожалением протянула Саша.

– Чуть дальше видишь зеленоватый купол крестообразной базилики?

– Да.

– Это церковь святого Якоба. Начали строить в пятнадцатом веке, а закончили в конце семнадцатого. Внутри по обеим сторонам идут капеллы, они сходятся к многоярусным хорам. Это грандиозное сооружение. Когда там проходят концерты, в Антверпен съезжается вся Европа. Достать билеты очень сложно. Мне дважды посчастливилось, слушал итальянцев и мессы Баха. Ты знаешь, это просто потрясающе. Впечатление на всю жизнь.

– Везет же некоторым, – грустно вздохнула спутница.

– На День присяги короля здесь непременно будет что-нибудь. Я тебя приглашаю. Приедешь?

– Я бы и не уезжала, – грустно пошутила Саша.

Порыв весеннего ветра растрепал ее волосы. Полотнища огромных флагов захлопали на ветру. Разноцветные, с золотистыми гербами, они гордо развевались над городом с такой богатой многовековой историей.

– Кстати, в одной из гробниц за барочным алтарем собора покоится Питер.

– Питер? – переспросила она.

– Питер Пауэл Рубенс.

– Мне очень стыдно, но я забыла его имя, – Саша помолчала. – Как ты думаешь, он простит меня?

– О, это был жизнерадостный и общительный мужчина. Такой очаровательной женщине, как ты, он простил бы многое. Я уверен.

– Спасибо.

– Нет, только не мне, – улыбнулся Ги. – Посмотри вон туда, – он показал своей спутнице на высокое красивое здание, что просто царствовало над старым городом. – Это кафедральный собор, рядом городская ратуша с разноцветными флагами и площадь.

– Вижу.

– Это Зеленая площадь, он там стоит, и ты ему все расскажешь.

– Кому?

– Питеру.

И, действительно, в центре старого города, на большой площади перед собором, стояла бронзовая фигура Рубенса. Великий фламандец был облачен в просторную блузу-безрукавку без головного убора, пышные шаровары заправлены в сапоги, у ног лежит палитра с красками. С высоты постамента его мощное тело просто царствовало над прохожими. Взгляд чуть наклонен, жест огромной развернутой ладони застыл в порыве.

– Как здорово схвачен момент, – с восторгом прошептала Саша, прижимаясь к руке своего гида. – Такое впечатление, что он смотрит именно на меня.

– И что-то хочет сказать, – подтвердил Ги. – Он только раздумывает, говорить или нет.

Мимо них прошла девчушка лет пяти с букетиком и положила цветы к подножию памятника. Оглянулась, скорее всего, на родителей и побежала обратно. Саше вдруг вспомнилось, что и она так же с родителями приходила когда-то к памятнику. Это было очень давно, но воспоминания были яркими. Правда, это был памятник павшему в боях солдату. Он был изображен сильным и грустным. Вообще, Саша не помнила веселых памятников. В ее детстве были только скорбящие войны и вечно живой Ленин. Памятников зверушкам, птицам, писающим мальчикам или девочкам она там не встречала. А цветы всегда возлагали под нестройные звуки оркестра, который так и не выучил песню о гвоздиках. В школе Саше часто поручали не дарить или преподносить, а именно возлагать цветы от октябрят, от пионеров, от комсомольцев, от организации, от совета дружины. Наверное, потому, что у нее при этом было грустное выражение лица. Солдаты в полный рост и бюсты генералов при этом не смотрели на Сашу, а Ленин, не знавший, куда девать свою кепку, вообще всегда призывал двигаться в какие-то дали. Экспонаты не хотелось потрогать или поговорить с ними.

Сейчас она поймала на себе взгляд великого Рубенса и застыла на месте. Он смотрел именно на нее какими-то вдумчиво-понимающими глазами. Не призывал вечно помнить или стремиться к победе— просто заглядывал в душу. Наверное, чтобы правдиво изображать переживания людей, нужно их очень хорошо понимать. Каждого. В отдельности. Интересно, это дар Божий?

– Ну что, будешь каяться? – издалека донесся голос Ги.

– В чем? – не поняла она.

– Я не знаю. Ты на башне замка сказала, что хочешь что-то сказать Питеру.

– Да, – замешкалась она. – Нет. Вернее, попросить прощения.

– Тогда стой здесь и никуда не уходи.

Не успела Саша возразить, как ее спутник исчез в толпе, заполнившей огромную площадь. Она даже не испугалась, что стоит одна в чужом городе, в чужой стране и не представляет, как ей отсюда добраться до гостиницы… Ги появился с букетом азалий.

– Питер любил именно этот сорт, – прошептал он, протягивая ей цветы.

Александра была бесконечно благодарна кареглазому мужчине, так тонко почувствовавшему ее настроение. В знак благодарности она едва коснулась губами его щеки и уловила почти неслышный терпкий аромат его духов. Это ей понравилось. Саша вообще была очень требовательна к мужскому парфюму И такое было впервые в жизни. Почти за семь лет супружеской жизни она так и не приучила бывшего мужа к этой нехитрой науке. Он пользовался каким-то жутким лосьоном после бритья и отказывался поменять его, так как привык. Каждое утро, уходя на работу и делая вид, что целует ее на прощанье, он грубовато притягивал Сашу к себе, отчего у нее всегда перехватывало дыхание. Не от чувства— от запаха.