Тридцатая застава

«Черт бы побрал эту двуйку!» — ругался в душе Кравецкий, утомленный переездами, недосыпанием, случайным питанием в станционных буфетах и нервным напряжением. Он знал, что в Советской стране с уважением относятся к рабочему человеку, но мысли о чекистах все-таки тревожили его душу. «Никаких военных сооружений нигде не видно. Каменные карьеры, жилые дома… И разговоров о войне не приходилось слышать. Выдумывают польские разведчики, чтобы побольше получить денег от своих хозяев. — А что? Разве я не смог бы сочинить что-нибудь о военных заводах или о большевистской „линии Мажино“? Кто проверит? — Поразмыслив немного, возразил сам себе: — Проверят, сволочи. Где-то здесь, наверное, болтается и Брауниц. А такие служат абверу не за деньги…»

С такими не очень приятными размышлениями на седьмой день после перехода границы Кравецкий подъезжал к Раздорожью. Прибыл поезд на вокзал перед вечером, но он не спешил. Сдал в камеру хранения чемоданчик и стал бродить по вокзальным помещениям, как бродит человек в ожидании нужного ему поезда. Мельком видел главного диспетчера, но в кабинет к нему не рискнул заходить.

Лениво прохаживаясь по перрону, зевая, — он действительно хотел спать и уже мысленно представлял, как завтра отоспится за все ночи, — но в то же время внимательно следил за кабинетом главного диспетчера. И когда тот в конце рабочего дня направился домой, последовал за ним через центр города к окраине.

Все складывалось очень удачно. Видимо, на границе успокоились, хотя это маловероятно, однако первый пыл поисков миновал.

В глухой улочке Кравецкий приблизился к резиденту и тихо, но внятно произнес пароль…

— Вы с ума сошли, молодой человек! крикнул тот. — Следуйте за мной.

И он начал петлять глухими переулками, пока с наступлением темноты не остановился за городком в густом кустарнике. Здесь они просидели около часа. Должно быть, резидент предупредил, что поиск продолжается, и посоветовал немедленно пробираться на север, в лесистые места, где легче проскочить границу. В ту же ночь нарушитель выехал в Казатин, где встретился с Коперко, адрес которого дал ему Ярченко, а оттуда — на Коростень — Овруч. Сойдя за Овручем на небольшой станции в лесу, Кравецкий облегченно вздохнул. Кажется, пронесло… Граница, почитай, рядом… Не мешкая, углубился в старый лес, который, он знал, тянется почти до самой границы. Здесь, наконец, можно отдохнуть, собраться с силами, продумать дальнейший план действий…

После похорон, поздно вечером, Кузнецов в присутствии Вайды и Симона Голоты беседовал с перебежчиками. Они снова попросились оставить их здесь, в колхозе. Голота горячо поддержал просьбу.

— Мы их знаем. До революции жили одним миром, вместе против панов боролись, вместе батрачили напомещичьих землях. А Ваню, сироту, прошу оставить у меня, за сына будет…

— Своей властью решить этот вопрос мы не можем. — Кузнецов помедлил и осторожно спросил: — Вы хорошо знаете всех своих людей? Из тех, кто шел с вами сюда, никто не отстал где-нибудь?

— Своих людей мы добре знаем, все, кто шел с нами на такое дело, здесь, кроме убиенного. А если кто и проскочил под шумок через Збруч, то мог быть какой-нибудь чужак…

— На такое дело, мне кажется, мог решиться только один, — добавил Иван Недоля.

— Кто?

— Недавно появился в панском фольварке племянник Кравецкого — Васька. Перед началом стрельбы я видел его в панском саду.

Отпустив людей, майор оставил Недолю.

— Что вы о нем знаете?

— А что я могу знать? Говорят, что сирота, каждый год приезжает летом на побывку. Где-то работает или учится…

Недоля не все сказал о панском племяннике — Ванда почти каждый день жаловалась, что проклятый паныч прохода ей не дает.

«Это к делу не относится», — подумал он и добавил:

— Да и что может знать батрак о своих панах? Они с нами и не разговаривают по-человечески, разве что обругать могут.

— Попробуйте описать его внешность.

— Человек как человек… — Недоля поморщился, — Высокий, широкоплечий, с лохматой шевелюрой на голове… Ходит вразвалку…

— Глаза заметили?

— Разве он девушка, чтобы в глаза ему заглядывать? Злые глаза. А брови широкие, черные, почти срослись на переносице…

С большим трудом Байде и Кузнецову удалось набросать с помощью Недоли словесный портрет нарушителя. Той же ночью он был передан всем поисковым группам. Недолю Кузнецов взял с собой в Збручск.

— Поживешь при штабе отряда, отдохнешь от всего пережитого, пока решится вопрос о месте жительства перебежчиков…

О подлинной цели этого приглашения Недоля узнал лишь следующего дня, когда его подключили к группе наблюдения за диспетчером Ярченко. Начальник УНКВД вместе с начальником отряда решили, что рано или поздно нарушитель попытается встретиться с резидентом, и знающий Кравецкого в лицо юноша поможет задержать и разоблачить шпиона.

Пограничники и группы внутренних войск разыскивали нарушителя по всем направлениям от Киева до Тирасполя, но безрезультатно. Не помог и словесный портрет. Целую неделю Недоля почти не спал. Менялись люди в группе наблюдения, а он неотлучно находился в районе раздорожского вокзала. Когда на седьмой день Кравецкий, наконец, появился здесь, Ваня, конечно, узнал его. Но очень поразился: рабочая одежда, грязная, измятая, небритое лицо, походка утомленного после рабочего дня человека — ничто не напоминало прежнего Ваську, самоуверенного, холеного, нахального. Он даже походку изменил, как-то ссутулился. Одетого в приличный костюм Недолю Кравецкий не узнал. Да и едва ли он мог помнить в лицо всех батраков своего дяди.

Дальше поисковая группа следила за каждым шагом нарушителя, сторожила его во время беседы с резидентом, сопровождала до Казатина и дальше до Овруча, оберегала его отдых в лесу.

Взяли нарушителя, когда он меньше всего ожидал, когда стало ясно, что свидание в Казатине с Коперко-Таратутой было последним этапом этого восьмидневного вояжа в приграничной зоне.

Отдохнув в густой поросли подлеска, Кравецкий после полуночи следующего дня осторожно пробирался к границе, не чувствуя за спиной никакой опасности. Все его внимание было сосредоточено на том, как незаметнее пройти оставшиеся два-три километра. И когда сзади раздалось тихое: «Стой! Руки вверх!» — он даже не испугался.

— Гражданин, вы забыли свой чемоданчик.

Чемоданчик он действительно оставил на месте привала за ненадобностью.

— Ах да, вот растяпа… Знаете, после работы в Овруче грибков хотел поискать и заблудился… Спасибо… — и протянул руку к чемоданчику.

— Не беспокойтесь, мы поможем и на дорогу выведем.

В темном лесу не видно было его лица, но голос спокойный, словно он разговаривал со случайным встречным.

— Очень вам благодарен. Мне надо спешить в Казатин, в утренней смене работаю…

— Поедем в Казатин и дальше, там и познакомимся с вашей работой.

— Не понимаю… Вы что-то путаете. Я рабочий железнодорожного депо станции Казатин… Василий Федорович Буц…

— Что ж, заедем с вами и в депо. А теперь руки назад и двигайте к той станции, где вы сошли Не вздумайте бежать — пуля догонит…

Кравецкий, видно, понял, что игра а прятки закончена, и всю дальнейшую дорогу молчал. Привезли его в Збручск. Как и все нарушители, он снова попытался выкрутиться, немного изменив легенду: раньше, мол, действительно работал в депо, но поссорился с мастером, бросил работу. И вот уже несколько месяцев вынужден жить случайными заработками. Приходится много разъезжать…

Все это было слишком наивно, чтобы долго упорствовать; после первого допроса и очной ставки с Адамом Стручковским и Иваном Недолей Кравецкий-Буц раскрылся, но не до конца. Свою встречу с Ярченко и Коперко-Таратутой категорически отрицал.

Итак, из трех воспитанников берлинской шпионской школы лишь Ганс Брауниц упорно придерживался легенды о «политическом убежище», помня угрозу, что в случае предательства интересов райха отец и сестра будут расстреляны.