Часовой

И тьма продолжала о том, как они высадят картошку и помидоры, как «весь бугор зазеленеет и прорастет», как можно будет полезней задействовать площадь поста, а там, глядишь, и торговлишку открыть — замечательная жизнь!..

И Сим поднялся и гаркнул:

— Отставить разговорчики с часовым! Отойти от поста и отставить! Молчать!..

Для острастки — ударил затвором.

Тьма охнула. Послышались торопливые удаляющиеся шаги.

Тихо…

Сим зашел в амбар и закрыл за собой дверь.

Ночью было душно, и он, прежде чем заснуть, много думал. Лезли в голову всякие разные мысли. И что там в больших белых ящиках, сложенных штабелями до самого потолка? и можно ли их открывать? и где набрать еще патронов? и как жить, когда кончатся гороховый концентраты и спички? и как там снаружи? и уцелел ли его дружок на ГСМ? — хуже гнуса… Мыча, он мял под собой брезент, гремел автоматом и никак не мог успокоиться. Наконец, достал огрызок карандаша и блокнот и кратко обобщил свои страдания: «Бабу бы!»

И справедливо. Потому что сразу заснул и видел хорошие сны.

А на другой день, чтобы поверить своим глазам, опять вытащил блокнот и прочитал ночную запись почти по буквам. Все правильно. У постового ограждения стояла женщина. Она с первых же слов нагло назвалась Гутой и с вызовом глядела на часового — как будто взвешивая его. И Сим молча смотрел в ее подведенные глаза — он не знал, что делать. Гута много и путано говорила, но ефрейтор ничего не слушал. Он видел, что перед ним за проволокой стоит женщина, и он знал, что в его блокноте сделана важная пометка на этот счет…

Гута, видать, решила, что от слов пора переходить к делу, и, кокетливо отведя нитку проволоки, нагнулась, чтобы пролезть между шипами.

— Назад, — попросил не своим голосом Сим, но попросил внушительно.

Гута выпрямилась, как пружина, и глаза ее поскакали по рукам часового. Но автомат Сим держал за спиной. Она разом обмякла в улыбке и как бы невзначай задела на плече кофточку, отчего плечо заголилось и полезло вверх вроде само собой… Сим все так же молча смотрел…

Мастерству раздевания, наверное, Гута обучена не была — на груди кофточка застряла, и пришлось почти рвать пуговицы. Совсем не вовремя она начала краснеть и, когда наконец разделась по пояс, сконфузилась так, что Симу стало жалко ее.

— Гута, говоришь? — прохрипел он.

Она моргнула, прикрыла груди и, отвернувшись, заплакала. Ее худая спина затряслась, как лист бумаги…

Кофточка аккуратно повисла на проволоке, и Сим даже подумал, что она сушится. Чепуха какая-то.

Он отошел к амбару и принялся искать по карманам сигареты. И плюнул. Перед заступлением все курево отбирали… Эх-эх!

Повинуясь каким-то своим внутренним порывам, Гута вообще взвыла от горя и упала на землю. Этого уж Сим никак не мог вынести. Лучше уж бомбежка. Он негромко прорычал ругательство, закрылся в амбаре и глядел на пост через щелочку.

Гута скоро поднялась и надела кофточку. Утирая слезы и краску, обходя далеко зловонный труп Худого, она побрела прочь.

На голове Худого сидела ворона. Она зыркала вслед Гуте до тех пор, пока та не отошла на безопасное расстояние.

Вечером Гута вернулась. Подпустив ее к ограде, ефрейтор громким командным голосом, каким обычно останавливал ночную смену, приказал ей раздеться.

— Догола! — пояснил он, когда Гута стянула несчастную кофточку.

Она разделась догола.

— Одежду на проволоку! Идти не оглядываясь и никуда не сворачивая. Сюда, прямо, марш!..

Она в точности выполнила его команды и лишь оцарапалась, когда лезла через проволоку. Сим впустил ее в амбар, поглядел по сторонам и вошел следом.

— Туда. — Он показал на расстеленный под лампой брезент…

Потом он накормил ее холодной гороховой гущей.

Гута жадно и все-таки с опаской ела и удивилась, когда ложка закорябала по дну котелка. Сим принес ее одежду и проверил карманы.

— Одевайся. Ночью холодно… Гута.

У нее были смоляные стриженые волосы. Он накрыл ладонью ее узкий затылок, и получилось, что накрыл полголовы.

— Ты хорошая, Гута. Я тебя люблю. Гута.

Она улыбнулась и подняла на него свои быстрые собачьи глазки. «Вот как? — сказали глазки. — Ты?»

— Одевайся, — повторил Сим.

Она нехотя облачилась. На щеках ее были заметны фиолетовые следы туши.

Прошло два дня. Гута осмелела и уже расхаживала по посту с видом самой полноправной домашней козочки. Но козочка была словообильна. Так что временами от ее голоса у Сима началось сердцебиение. То есть она умела говорить обо всем. Любой пустяк мог стать у нее поводом для самого серьезного и продолжительного рассуждения. Она даже поругалась с Симом, решая, на которую сторону насыпи ходить в случай нужды ей, а на которую — ему. Он плевался и время от времени опять начинал искать сигареты.

Однажды между ними произошел такой разговор:

— Ты меня не любишь, Сим.

— Да?

— Ты сам говорил, что все, что находится на территории поста, подлежит охране. Вот и для меня ты нашел место. Ты меня не любишь, а только выдумал охранять. Что я, столб, что ли? Ответь мне, ответь!

— Да?

— И почему ты нелюдь такой? Посмотри на себя. Для тебя ж что столб, что человек — все равно. Только бы находилось под охраной. Хороша жизнь? Это охранять от этого. А меня ты от кого охраняешь? От ворон? От мух? А зачем ты убил Худого? Вонь какая… Уходишь от ответа, опять уходишь от ответа, да? Вот и не любишь ты меня, вот и так! Жандарм!

— Да?..

На третью ночь он ее задушил. Он проснулся, когда она пыталась отстегнуть от автомата штык-нож…

Непривычно тихая, она лежала с закушенным языком рядом с ним, и он долго не мог решить — вынести ее во двор сейчас или утром. Пришлое! выносить сейчас же, потому что изо рта Гуты что-то сочилось…

Он закопал ее по всем правилам под двумя торчавшими из земли красными палками. Палки были все, что уцелело от пожарного щита. Тем же штык-ножом Сим перепилил палки и сделал из них крест. Могила получилась на славу. Теперь, патрулируя, он будет обходить ее с восточной стороны. Обязательно.

Странная штука — сейчас, когда глаза и рот Гуты были придавлены землей, он начал многое вспоминать иа ее разговоров и даже отвечал на ее вопросы.

— …Как это тюремщик? Как это — себя запер? Ха! И сам же себя охраняю, что ли? Ну даешь, баба! — он ласково похлопывал холмик под крестом. — Ну и сказанула! Мораль!.. Ха! Да и куда мне идти на земле, куда? Направо? Налево? Смех! Направо и налево я и перед амбаром похожу. А на той земле мне устав не писан. Понятно, бестолковая? Понятно, Стригля? У, несговорчивая!..

Так целую неделю он прожил без заботы и почти счастливо. Солнце вставало и садилось в молочной дымке, ветра почти не было, несколько раз собирался дождик, но и он, натужившись и плюнув тремя дождинками в насыпь, уходил за мутный горизонт. За это время кончился ящик с горохом и пришлось открыть второй, Худой превратился в совершенные человеческие кости и уже не вонял так сильно, а из могилки выполз серый стебелек… Да, Симу ещё пришлось выгнать того самого человека, который предлагал ему разводить помидоры. Человека этого он нашел утром на могиле за весьма скорбной процедурой — человек гладил серый стебелек и плакал своими черными глазами. Сим без рассуждений вывел нарушителя за границы поста.

— Она не желала вам ничего плохого, — прогундосил человек и высморкался. — Я только хотел, чтобы она склонила вас к добру, честное слово. И мы бы разводили фрукты и овощи.

— Иди, — посоветовал ему ефрейтор.

На этом беззаботная жизнь кончилась.

Потому что через неделю на пост притащился чуть ли не целый табор оборванцев.

Сим дал длинную очередь поверх голов — люди галдели и, точно животные, лезли на проволоку.

После выстрелов несколько человек попадали наземь, всхлипнул ребенок, но — стало тише.