Ступени

Иван МАЛЮТИН

СТУПЕНИ

Предостережение Малютина:

- Девушки, помните: фраза "До свидания"

вас ко многому обязывает.

Комментарий Якушкиной:

- Каждую к разному.

1

Слабенький костерок суетливо прыгал и дрожал, разбрасывая по сторонам мятущиеся тени. Его огонь не мог разогнать темноты, а лишь еще более сгущал ее. И только откуда-то из глубины Вселенной такими же мерцающими костерками светили звезды.

Я полулежал, привалившись спиной к сухому глинистому скату воронки, которую вырыл тяжелый артиллерийский снаряд. Воронка - вот и все, что осталось от штабного блиндажа и от тех, кто находился в нем. Тела других, тех, кто не был в блиндаже, иссеченные пулями и осколками, застывали в бурой траве. Впрочем, травы, как таковой, тоже не было. Все кругом представляло собой ржаво-серое месиво вспаханной воронками земли, кое-где расцвеченной зелеными пятнами маскировочных комбинезонов, на которых расплывались запыленные красно-бурые озера запекшейся крови.

Когда вечером мы с лейтенантом Нэвером добрались сюда, мы с трудом могли поверить собственным глазам. И мне, и ему, конечно, довелось повидать всякое, но гибель в одночасье целого подразделения казалась чем-то нереальным. Вчера они скрытно перебазировались сюда, и вечером сержант Л'Этэ, радист, бабник и весельчак, передал сообщение об успешно занятых позициях. А с утра они на связь уже не вышли.

В штабе ругались на чем свет стоит и зубоскалили по поводу того, что Л'Этэ не иначе как опять подсадил аккумуляторы, подсоединив к передатчику миниатюрную цветомузыкальную установку и выловив в эфире какую-нибудь радиостанцию. Когда мы с лейтенантом утром отправились сюда, нас провожали шутками и пожеланиями хорошо провести время. Никто и не помышлял о плохом.

Сержант Л'Этэ лежал ничком у разбитого передатчика и, казалось, спал младенческим сном. Вернее, мы знали, что это был Л'Этэ. Лица у трупа не было вовсе: оно было напрочь снесено осколком и являло собой кровавую кашу с неожиданно белыми обломками костей. Нэвер и я долго ходили между разбросанных в беспорядке тел, отыскивая знакомые лица и не узнавая их. И все время откуда-то из-за горизонта накатывала волнами вязкая тишина...

Костер умирал. Лейтенант, до того сидевший неподвижно и наблюдавший за мятущимся пламенем, вдруг встал, вытащил несколько веток из заготовленной заранее кучи дров и молча стал подкармливать огонь. Костер вновь зашевелился. Нэвер поднял на меня глаза и неожиданно спросил:

- Жутко, сержант?

- Простите, - непонимающе отозвался я. - Что жутко?

- Все, - лаконично пояснил он. - Все эти смерти, трупы, воронки. Повстанцы с невесть откуда взявшейся артиллерией. И откуда они, кстати, узнали об отряде?..

- Боевые действия всегда сопряжены с опасностью, - осторожно ответил я, все еще не понимая, к чему он клонит.

- Боевые действия... - протянул он, словно пробуя на язык эти слова. Помолчал, ворочая угли дымящейся веткой. И вдруг, прищурив глаза, спросил:

- Скажите, сержант, а вам когда-нибудь доводилось умирать?

Я слегка опешил. О лейтенанте ходили слухи, как о человеке со странностями, но я никогда не придавал им значения. Однако после сказанного Нэвером подобные речи сразу же всплыли в памяти.

- Как сказать... - неуверенно начал я. - Бывали, конечно, ситуации, когда мерещился конец, но - выживал.

- Значит, не доводилось, - медленно подытожил Нэвер. - Никто этого не помнит. Кроме меня.

Я молчал, выжидая.

Лейтенант тоже молчал, созерцая исчезающего малинового светляка на конце своей палки. Потом заговорил:

- Я не знаю, верите ли вы в переселение душ, сержант, и не слишком хочу это знать, но прошу учесть на будущее - оно существует... И я - живое тому доказательство.

Я не стал противоречить, ибо готов был уже ко всему, и лишь слегка приподнял бровь, выражая тем самым внимание к собеседнику.

- Да, - продолжал Нэвер, - я возрождаюсь уже много веков подряд. И это грустно. Хотите знать, как все было?

Я кивнул.

Нэвер выудил из кармана пачку армейского "Кэмела", закурил от уголька из костра и начал:

- Это началось сотни лет назад в Херсонесе, когда...

2

...когда я шел со своей девушкой по берегу бухты, не обращая внимания на жару, на мельтешащих чаек и на теплые волны, окатывающие сандалии. Поглядывать по сторонам я начал лишь после того, как едва не столкнулся со своим хозяином, гигантом-кормчим с той галеры, на которой я служил матросом, и которая на следующий день уходила в плавание.

Хозяин не сказал ничего, только одернул свой короткий хитон и еще долго провожал нас взглядом. А нам было хорошо вдвоем.

Мы гуляли до вечера, и на прощание я впервые поцеловал ее. Она с улыбкой подняла на меня свои прекрасные серые глаза, сказала:

- Дурачок ты у меня... - и убежала.

Я стоял и с улыбкой смотрел ей вслед. Далеко, там, где рабы возводили над морем величественный храм, она обернулась и звонко крикнула:

- До свидания!

И взмахнула рукой.

А потом... Потом все случилось так внезапно, что ни я, ни кто-нибудь еще не смогли ничего сделать.

Сначала послышался испуганный возглас одного из рабов, подхваченный остальными. Я увидел, как с одной из колонн храма, медленно накренившись, стала падать ажурная коринфская капитель. Кусок мрамора, грянувшись о плиты у подножия храма, разлетелся на части. Одна из них ударила в спину уходящую от меня девушку. Та пошатнулась и упала лицом на камни.

Когда я подбежал, она была еще жива. Кровь струйкой выбивалась из уголка рта. Она смотрела на меня, пыталась что-то сказать, но тщетно. Потом закрыла глаза...

...Я не помню, что было со мной в тот вечер. Сейчас уже некого спросить об этом, но я знаю, что обратился тогда с мольбой к Афродите, богине любви. Я упрекал богов в несправедливости, просил, чтобы вернули мне ее, готов сам был спуститься в царство Аида. Ведь последним, что я слышал от нее, было: "До свидания!"

В ту ночь мне приснился странный сон, а возможно, это был и не сон вовсе: я не мог уснуть тогда. Я видел, как прекрасная женщина с мальчонкой на руках вышла на берег моря, опустила на землю ребенка и, взглянув на меня, подняла два плоских камня. Она кинула их в море одновременно, и те запрыгали по волнам, оставляя за собой сдвоенные круги, куда-то все дальше и дальше к горизонту, туда, где искрился рассвет.