Страница 16 из 20
Наверное, не позволит.
Он на ходу принялся сдирать грязную одежду.
– Не спешите. Проблемы с мелкой моторикой – это естественно. Вам все же придется сделать полную магографию головного мозга. Я настаиваю.
– Иди в жопу.
– Мы все уже там, – философски заметил Джонни. Он свой пиджачок повесил на спинку стула, провел по плечикам, разглаживая мелкие складки. – И в этом вся беда… сколько пальцев видите?
– Два.
На хрен пальцы.
Холодно-то как…
– Озноб – тоже естественен… нарушение терморегуляции…
– Я промок. И замерз.
Тельма вошла сама, по-прежнему она куталась в одеяло, но сам факт ее присутствия успокаивал.
– Сесть можете? Голова кружится? Тошнит?
– Разве что от твоих идиотских вопросов…
Нельзя грубить тому, кто пытается помочь, но Мэйнфорд ненавидел такие вот моменты. И помощь принимать не умел, не хотел даже учиться.
Он все же сел.
И кое-как стянул пиджак. Избавился от ботинок. И сдержался, когда Джонни, встав на колени, принялся стягивать мокрые носки.
– Успокойтесь, – сам док был спокоен и равнодушен даже. – Все мы ходим под богами…
Тельма вдруг рассмеялась хрипловатым смехом.
– И-извините, – она вытерла глаза, точнее размазала по лицу грязь. – Я… если не нужна, мне бы помыться. Можно?
– Ванная там, – Мэйнфорд и сам с удовольствием забрался бы под душ. – Найди себе что-нибудь…
Она останется.
Если решила лезть в ванну, то останется. И когда все отсюда уйдут – наступит же сей чудесный момент когда-нибудь, – Мэйнфорд с ней поговорит. Обо всем, что было на поле и раньше.
Прошлое вломилось в запертую дверь.
Или эта дверь никогда не была заперта?
– А теперь, пожалуйста, сосредоточьтесь, – попросил Джонни.
– Полотенце подай… Кохэн…
– Я велел ему домой отправляться. Ему тоже отдых нужен. И вам. Никому не станет легче, если вы доведете себя до срыва. А между прочим, он близок… вы вообще понимаете, что произошло?
В руках Джонни появилась тонкая светящаяся палочка.
– Смотрите сюда… теперь влево… вправо… плывет?
– Плывет.
– Закройте глаза и откройте… а теперь? Что видите?
– Ничего.
Это плохо? Хорошо? В Бездну целителей!
Палочка исчезла, сменившись прохладной трубкой, которую Джонни попытался засунуть в нос.
– Сидите смирно! В конце концов, я вам одолжение сделал. Вас следовало немедленно госпитализировать и…
Трубка воняла аптекой, и вообще Мэйнфорд от души ненавидел все, так или иначе связанное с медициной. А Джонни что-то дергал.
Замерял.
Щелкал пальцами.
И руки отряхивал, вот только Мэйнфорд не видел и тени силовых потоков. Осознание этого обескуражило. Он сосредоточился, пытаясь уловить хоть что-то.
Снаружи.
Или внутри…
Пустота.
– Сидите! – рявкнул Джонни. А прежде он обращался с начальством вежливо, даже чересчур уж вежливо. Надо же, набрался смелости. – Это бывает… при приступах бывает… пройдет. Я так надеюсь. И повторюсь, завтра же вам надо сделать магограмму… развернутую… лучше, если трехмерный слепок, но его лишь в одном месте делают, и, насколько знаю, очередь расписана на месяцы…
– Где?
Ответ был очевиден. И Мэйнфорд с трудом удержался, чтобы не расхохотаться:
– В госпитале Пламенеющего сердца. И в этом нет ничего веселого. Я сталкивался с приступами… редко… причина может быть различной, от банального эпилептического припадка, вследствие которого нарушалась работа тонких каналов, до опухолей. И чем раньше будет поставлен диагноз, тем больше шансов, что вы…
– Я здоров.
– Вам лишь так кажется, – он убрал трубку из носа. – Пока я оставлю вам успокоительное…
– Нет.
– Да. Послушайте, я понимаю, что вы настроены резко отрицательно, но… – Джонни убрал трубку в саквояж, туда же отправились фонарик и плотные листы магочувствительного картона. – Поймите, это все… сегодня вам повезло. Там оказалась чтица, которая рискнула нырнуть следом. Вытащила… сознание вытащила, и это наименее травмирующий для организма путь, но… вы понимаете, что она не будет ходить за вами всюду. И в следующий раз… что вы станете делать?
Ничего.
Скорее всего сдохнет там, в подвале, на жертвенном камне. Или еще в каком-нибудь кошмаре, рожденном собственным Мэйнфорда воображением.
– Вас доставят в госпиталь. Если успеют довезти. Стабилизируют. А дальше – либо ожидание, либо хирургическое вмешательство. Кто ваш поверенный?
– Что?
– Это ведь с вами не в первый раз, верно? – Джонни смотрел прямо, и Мэйнфорду приходилось держать взгляд, хотя сейчас вдруг стало стыдно. И вправду, ведет себя как мальчишка, сломавший руку и пытающийся убедить себя же, что перелом этот – сущий пустяк. Само заживет.
Не заживет.
Не восстановится.
– Если не приступы, то… думаете, я не замечал, что вы постоянно принимаете таблетки? Морфин? Опиаты?
– Альзора, – за Мэйнфорда ответил Кохэн. И значит, домой он не поехал, чего и следовало ожидать. На редкость упрямая он скотина, прямо как Мэйнфорд. – Это… трава такая… не наркотик. Ее жевал мой дед, чтобы не сойти с ума. Никто, даже избранный, не способен постоянно слушать их голоса.
Кохэн коснулся виска.
– Альзора… альзора… – Джонни нахмурился. – А если по латыни…
– У вас ее называют полуночницей.
– Это же яд!
Надо же, сколько интересного всплывает. И похоже, Кохэн знал, что травка его ядовита.
– В малых дозах она помогает. Расслабляет. Избавляет от кошмаров. Снижает чувствительность…
– И как давно он…
– Лет семь, – это Мэйнфорд сам сказал. – Но в последние дни я ее не принимал. Думал, вдруг да услышу чего-нибудь полезное.
– Ненормальные! – это Джонни произнес с искренним восхищением.
– Кто бы говорил… – Кохэн присел. – Как ты?
– Живой пока… и, док, травка не вредила. Не так мне вредила, как ваши снадобья. Вот от них я гораздо раньше бы в Тихой пристани оказался.
Джонни лишь головой покачал.
– А дозы?
– Я тебе все напишу, – Кохэн потер переносицу. – Она сказала, что видела мои крылья… это неправильно… невозможно… я отрекся от богов, когда ушел из Атцлана…
Он раскачивался и выглядел несчастным, почти таким же несчастным, как много лет назад, в день их первой встречи. Правда, в нынешнем Кохэне мало что осталось от диковатого подростка, который не понимал, во что вляпался.
– …а она говорит, что у меня есть крылья… думаешь, привиделось?
– Не знаю.
Мэйнфорд взялся за рубашку. Он сосредоточился, но все одно пуговицы поддавались с трудом. Мелкая моторика, чтоб ее…
– Я помогу…
– Нет, – он остановил благой порыв Джонни. – Я сам… ты ж сам сказал, временное… значит, пройдет.
Джонни отвел взгляд.
Понятно. Нет ничего более постоянного, нежели временное. И быть может, Мэйнфорду до конца дней своих предстоит носить рубашки с деревянными пуговицами, а заодно уж стоит прикупить специальную посуду… ложки там, вилки… миски-непроливайки.
Лучше сдохнуть.
Пуговица за пуговицей.
И молчаливое ожидание. Не торопят, не задают вопросов.
– Вот, – Мэйнфорд стянул грязную рубашку через голову. – Док, а док, если я безумен, то откуда взялось это?
Кровь успела засохнуть, но порезы, вопреки логике, не затянулись. Тонкий узор рун начинался под левой ключицей, спускался ниже, делал виток вокруг сердца, захватывая его в петлю, и змеей переползал на живот, и уже там разворачивался древом.
– Это… – Джонни выглядел ошарашенным. – Это…
Он протянул руку, но спохватился, видать, что тыкать пальцем в пациента – несколько невежливо. И из глубин черного кофра появилась упаковка стерильной ваты и спирт.
– Будет жечь, – любезно предупредил док, щедро поливая кусок ваты спиртом. – Интересно…
Кохэн молчал.
Уставился на руны и молчал. Только губы шевелились. Мэйнфорд перехватил взгляд, но масеуалле лишь головой качнул. Ясно, при Джонни не заговорит. Не то чтобы не доверяет доку, доверяет настолько, насколько можно верить человеку, рядом с которым работаешь, но просто некоторые вещи не предназначены для посторонних ушей.