Страница 9 из 21
27 января
Развязал Высоцкий. Плачет Люська. Венька волнуется за свою совесть. Он был при этом, когда развязал В. После «Антимиров» угощает шампанским.
Как хотелось вести себя: «Что ты делаешь, идиот. А вы что, прихлебатели, смотрите?»
Жена плачет.
Выхватить бутылки и вылить все в раковину, выбить из рук стаканы и двум-трем по роже дать. Нет, не могу, не хватает чего-то, главного во мне не хватает всегда.
У него появилась философия, что он стал стяжателем, жадным, стал хуже писать и т. д. Кто это внушил ему, какая сволочь, что он переродился, как бросил пить?!
Любшин ходит по театру, Славина шушукается с ним, противно, что-то скрывают или кажется. А вообще – наорать на всех. Был бы Зайчик здоров и деньги бы водились…
Зайчик с Кузькой спят. Теща – в магазин за звонком, я – за стол. Выпью кофе и покурю… и подумаю над «Запахами».
1 февраля
Отошел последнее время от дневника. Все пытаюсь себя заставить писать что-то художественное, быть может, даже для денег, но пока не получается.
Запил Высоцкий, это трагедия, надо видеть, во что превратился этот подтянутый и почти всегда бодрый артист. Не идет в больницу, очевидно, напуган, первый раз он лежал в буйном отделении и насмотрелся. А пока он сам не захочет или не доведет себя до белой горячки, когда его можно будет связать бригадой коновалов, его не положат.
Как ни крутись, ни вертись, годы идут – где под тридцать, там и под сорок недалеко, а с нашей работой на износ это, считай, пятьдесят, вот и жизнь прошла, считай…
3 февраля
Высоцкого возят на спектакли из больницы. Ему передали обо мне, что я сказал: «Из всего этого мне одно противно, что из-за него я должен играть с больной ногой». Вот сволочи-прилипалы, …[37] – проститутки.
Послал Плисецкой телеграмму: «Огромное спасибо за ваш гений. Ура. Золотухин-Таганский». Может, не нужно было. Ну и шобла собирается на балет. Педерасты, проститутки, онанисты – вся извращенная сволочь, высший свет.
19 февраля
Ну, наконец всё, слава Богу, позади. Пятилетие[38] шикарное. Романовский не выдержал тональности Высоцкого.
В каждой компании свой Соленый, а у нас их было три, как и три гуся.
А вчера ездили в деревню с Можаевым, Глаголиным и компанией… На конюшне видели двух Кузькиных – и вообще все было прекрасно. Можаев пел, и я пел. Потом поехали к нему домой с мастером Боровским[39]. Можаев подарил мне палку, а фотографию я унес против его воли.
Зайчик бренькает, и грустно отчего-то, вроде бы и репетиция была неплохой.
Славиной хвалили меня в Ленинграде, будто бы я первым номером в «Интервенции». Очень хочется быть первым номером, почему бы и нет? Наконец посмотрел «Аптеку», я выиграл ее, а я ведь загадывал – выиграю «Аптеку», выиграю Женьку. Бог даст, в самом деле так случится.
Читал Высоцкому свои писания в «Стреле». Ему нравится.
«Ты из нас больше имеешь право писать» – он имел в виду себя и Веньку.
Скучно. Тоскливо.
Что делать мне, как хочется иметь Евангелие, где-то надо взять денег на Ленинград.
22 февраля
На дуэль надо идти убивать, и нечего жмуриться, работать надо. Посмотрим, синяя птица еще в моих руках.
Обед. Сон. Репетиция. Не получается про «корову» – хоть режь меня, разумеется, про «сомов» тоже не выходит. Очень трудно, просто архитрудно, никогда не подозревал, что Кузькин, из меня человек, будет убегать от меня, показывать язык. Ну ничего. Поживем – увидим. Главное – распределиться спокойно, сообразить дыры, переходы. Думаю, что заиграю в конце концов. Отец родной, помоги мне в ентом деле. Теперь до премьеры, до банкета – ни грамма, и заниматься, отдыхать и т. д.
24 февраля
Я чувствую, как он (Фомич) зреет, и пусть у меня иногда бывает отчаянное настроение, победа будет за нами. Все будет как надо, все будет как у людей… А потом, нельзя кончать на этом жизнь, думать, что кончится, – вперед, и еще очень и очень много неожиданностей, работ, и как знать, где найдешь, где потеряешь, – поэтому легче – работать, вкалывать, но легче, без потуги – вперед, на линию огня.
25 февраля
Все идет как надо. Отделился от жены. Перехожу на хозрасчет. Буду сам себя кормить, чтоб не зависеть ни от чьего бзика. Теща отделилась по своей воле. А мне надоела временная жена, на один день. Я сам себе буду и жена, и мать, и кум, и сват. И идите вы все подальше. Не буду приезжать на обед, буду кормиться на стороне и отдыхать между репетициями и спектаклями в театре. Высоцкий смеется: «Чему ты расстраиваешься? У меня все пять лет так. Ни обеда, ни чистого белья, ни стираных носков, Господи, плюнь на все и скажи мне. Я поведу тебя в русскую кухню: блины, пельмени и пр.». И в самом деле. И ведь повез!!
Венька:
– У тебя сейчас прекрасное время, ты затаился – ждешь премьеры «Интервенции», и Кузькин на подходе. Я завидую тебе.
Со стороны, должно быть, так и есть. А у самого – тревога, неизвестно, что станет с «Интервенцией», выкинут половину в корзину, и Женька окажется ублюдком, это раз. А Кузькин, Живой, у меня в ассоциации с «живым трупом». Но Кузькин еще в моих руках, за него еще подеремся, а Женька в руках чиновников. Курить или не курить? Вот в чем вопрос.
Солнце. Оно еще не лезет в окно, не мешает, но противоположный дом белый и отражает его. Конец февраля… Еще зима, но уже весна. Скоро будет год, как мы на этой квартире. Это уже история, прошлое 15 марта мы ночевали с Зайчиком первый раз и поссорились. Или ссорились уже 16-го? Уже забыл. Сидели на кухне, пили портвейн, а сидели на чемоданах, говорили, спорили и в конце – поругались. И вот год, целый год, маленький и огромный. В этом же году был и Мухин, и «Интервенция», и Одесса, и Санжейка, и море, и первый Ленинград и он же второй, и встреча с Толубеевым и с Орленевым, и начало «Живого», и мебель, и приезд отца с матерью в новую квартиру, и премьера «Послушайте», и рассказы «Чайников», «Целина», «Три рассказа Таньки».
Сейчас ничего не пишу и не читаю, почему-то думаю, что «Живому» легче от этого будет. Может быть, и так, а может быть, и наоборот, нужно отвлекаться и делать что-то другое, потом и «Живой» будет интенсивнее. Системы у меня в этом никакой.
Можаев (пьяный):
– Тетя Маша, я представляю вам лучшего актера Москвы. – Он пьяный так говорил, а я трезвый о себе так думаю.
Любимов:
– Ты же сам из деревни и тоже жлоб хороший. – По-моему, он ошибся в эпитете.
Потренькаю на балалайке. Первое, что хотел сделать, как будет квартира, – оборудовать свое рабочее место, первое, что хотел купить, – письменный стол или секретер. Год прошел – ничего нет. Место я оборудовал. Сколотил стол на куриных ножках, постелил сверху фанеру, занавесил его скатертью – и готов. Стоит. Служит. А я пишу. Зайчик сдуру подрезал ему ножки, пришлось сунуть под них кофейные банки. Все-таки закурил – сигару.
Подумал о том, что надо привести в порядок старые записные книжки, где писано карандашом, неразборчиво и т. д.
27 февраля
Заметил: когда человек попадает в беду – он становится более христианином. Он добрый, с уважением, и снисхождением, и ожиданием каким-то слушает других и сам становится более открытым и откровенным. Ближние уже не кажутся стадом, а той семьей, в которой он находит утешение и врачевание своей раны. Исчезают куда-то высокомерие, надменность – он становится проще, обычнее и чище.
И опять истина: страдания очищают.
Какую ответственность я взвалил на себя, взявшись за Кузькина. Но что произошло со мной? Я всю жизнь о себе думал как об исполнителе самых главных ролей, самых лучших ролей. Я к этому готовился в утробе матери и, приехав в Москву, думал, что на другой же день получу приглашение в Малый почему-то театр, играть Хлестакова. Но прошло время – 10 лет. Из них 5 лет театра, я наконец получил ту главную роль, которая должна была явиться ко мне на следующий день по приезде, – и я сробел, я посчитал ее как чудо, как манну небесную, а такой шаг со стороны начальства – чуть ли не благодетельством. Откуда такая зависимость? Самое ужасное, что внешне все обстоит не так. Мне завидуют, я играю лучшие роли, я получаю самую большую зарплату, театр дал мне квартиру, в кино я играю не часто, но самые главные роли, и тем не менее я несвободный человек, я почему-то считаю себя обязанным кому-то за то, что мне все это дали.
37
Разумеется, в своих дневниках Валерий Золотухин слов не подбирал, не затрудняясь ни эвфемизмами, ни многоточиями.
38
Пять лет брака В. Золотухина и Н. Шацкой.
39
Давид Боровский, сценограф, главный художник Театра на Таганке. Начиная со спектакля «Живой» (1968) Ю. Любимов за единичными исключениями работает только с этим художником.