Страница 6 из 21
Спектакль не принят, репетиции продолжаются в Ленинграде, снова горю синим светом. Ну что мне делать? Жена говорит – делай шаг! Какой шаг? Подать заявление? Как я вывернусь из этой авантюры – «Ничего, подождут, кино не к спеху». Сволочи, все́, надо поступать решительно, но как? Чувствую, что произойдет нечто мерзкое, самовольный отъезд с гастролей – увольнение по статье.
Ладно, надо собираться с мыслями, послезавтра отъезд, и у меня дел невпроворот.
15 апреля. Ленинград
Телеграмма Сегелю. «Порядок, буду 19 24 21 привет Высоцкого».
– Володя, не забудь поговорить о моем деле.
Вообще как-то исправилось настроение. А почему не так волком отнесся сегодня Любимов ко мне, «к моему делу», потому что я подошел к нему с крестом, как черта спугнул.
Черный день, по-моему, первый такой:
Ю. П.:
– А с вами у меня особый разговор. Вы сегодня играли просто плохо, просто плохо. Не отвечаете, не спрашиваете, все мимо, не по существу, одна вздрюченность, вольтаж. Разве можно так играть финал? Я просто половину не понял текста. Кончать самоубийством рано. Мы еще попробуем подержаться, хотя тоска, конечно, смертная.
Сегодня идет дождь. Сижу в номере. Не могу писать. Репетиций по вводам нет. Зарежет меня театр, но вчерашний разговор где-то внутри родил во мне противодействие. Будет легче разговаривать и рвать. Надоело все. Спасает, когда вспоминаю Зайчика, Можаева, Романовского[30], Кольку[31]. Делается теплее, когда знаешь, что они где-то есть и ждут встречи. Еще можно жить. Неприкаянность. Нет, Ленинград, наверное, снова мне неприятен из-за моих личных переживаний.
17 апреля
Приехал Зайчик. Наступило равновесие.
Любимов:
– Нет, конечно, вы понимаете, что это премьера, и вы вздрючиваете свою эмоциональную… штуку!!!
19 апреля
Зачем нужно было издеваться над собой? Приходить в норму, трепать нервы себе и хорошим людям. Любимов сделал свое черное дело, он победил, замотал, сегодня, и завтра, и вообще снимается другой артист. Мне ничего не остается делать, как выпить 200 грамм портвейна и погрустить. Я получил прекрасный урок игры и, «смею вас уверить, господа присяжные заседатели, сумею сделать выводы».
Нет правды на земле, как нет ее и выше…
Униженный и оскорбленный…
Директор:
– Вы наносите мне рану тяжелее тех, которые я получал на фронте… Это не самое большое несчастье, не торопитесь разводиться с женой и делать подобные заявления… Не торопитесь… Я ни к кому так не относился, как к вам… Я прошу вас, я прошу редко, этого не делать. Я начинал сниматься у Довженко… началась война… я ушел на фронт, пусть я посредственность… но поверьте мне как человеку, который намного старше вас, все обойдется, и через полгода вы и мы с вами будем об этом вспоминать не более как… Я, со своей стороны, даю слово, чтоб ваше пребывание в театре сделать еще более приятным для вас во всех отношениях, и творческом, и бытовом, и к вашей жене… Считаю, что этого разговора не было… все это останется между нами…
Ю. П.:
– Почему у тебя бывают такие штуки: одну и ту же роль ты играешь то блестяще, то просто как будто не ты? Можаев тебя смотрел два раза и не узнал – такая была разница.
Любимов:
– Сядьте поближе, я объясню мизансцену, взгляните на сцену. Тишина, сесть всем ближе ко мне, чтобы не орать мне.
– Потрудитесь заболеть и родить эти гениальные образы. Чтобы образ вспыхивал. Тогда от вас глаз оторвать нельзя. Вспомните, как закрывали «Павших», «Доброго», «Антимиры». Копируйте меня.
Речь, обращенная к нам из-за того, что у нас не получалась трагическая любовь.
– Артисты – все эгоисты, стараются урвать себе побольше кусок, тянут одеяло на себя. Когда был человек, который мог собрать их эгоизм в единый кулак – подчинил их мелкие интересы большому делу, – был театр, не стало его – театр развалился.
Артисты всегда стараются растащить театр, растоптать самое дорогое, это в природе артистов, это их суть, я сам был артистом и отлично знаю все ходы… Задумайтесь, товарищи. Сходите в Ленком, посмотрите на их трагическую участь, вот до чего доводят актерский эгоизм, сплетни… Но у них есть ядро, они проявили самоё порядочность – солидарность, – 20 человек подали заявления. Наши артисты, убежден, не способны на это, только себе, только за себя.
Смирнов[32] рассказывает, как поступал в Щукинское, на собеседовании у Захавы:
– Что вы знаете об Америке?
– В Америке капитализм.
– Так, ну и что?
– Как ну и что? Он загнивает.
– Ну, эк вы хватили.
– Совершенно свежие сведения, скоро он совсем сгниет и наступит социализм.
10 июля
…Бегал по редакциям. Надежд, что «Старики» напечатаются, – никаких. Уехать куда-нибудь в лес, к глухой речушке и не видеть никого…
Я страшно волнуюсь… А вдруг у меня не может быть детей? Жизнь потеряет смысл, а я – свое назначение, семья развалится, как карточный домик, какая это семья без детей. Кто-то сказал, если к 30 годам дом не наполняется детским криком, он наполняется кошмарами.
«Это была моя лучшая поездка в СССР. Я увидела «Маяковского». – М. Влади.
16 июля
Зачем он в эту больницу лег?.. С серьезным заболеванием в такую больницу ложиться – обрекать себя на смерть. Там же не лечат, боятся. Туда надо ложиться с насморком, с гриппом уже нельзя ложиться туда. Или просто отдохнуть, пописать мемуары, почитать. Один деятель лег, лечащий врач, профессор, заслуженный человек, пришел на осмотр – тот спрашивает его:
– С какого года вы член партии?
– Я беспартийный.
– Как! Вы не член партии? Как же вы, беспартийный, будете меня лечить? Мою жизнь доверили беспартийному человеку, что можно с него спрашивать. Моя жизнь нужна партии, народу. Это безобразие.
И т. д. и т. п.
Петрович вышел с палкой, в халате, кое-еле-как. Ему только что сделали вливание в обе ноги по литру жидкости огромной иглой. Передвигался, как странник, как калика перехожий, как «паша».
Поговорили о разном, больше о времени, о событиях на политической арене, о нашей судьбе в зависимости от изменений наверху.
О письмах Солженицына, Владимова, Вознесенского, о снятии Бурлацкого и Карпинского и др. высоких лиц.
– Ну ладно, мужики, отдыхайте как следует, поправляйте здоровье, работа предстоит напряженная.
О «Герое»:
– Я во многом виноват. Надо было смелее корежить, а я так все боялся господина Лермонтова обидеть – и вышло наоборот.
– Надо смелее отказываться от своих привычек, представлений.
– В каком смысле?
– Например – сделали сцену, посмотрели, так-сяк – не вышло. Надо понять, почему не вышло, и смелее все перекраивать. Тысячу раз переделать – но не выпускать продукцию среднего качества. Нету времени работать плохо… Каждую работу надо работать, как главную и последнюю в твоей жизни. Не зря старик четырнадцать раз переписывал.
Высоцкий: Николай Робертыч! А вы пьесу пишете?
Эрдман: Вам скажи, а вы кому-нибудь доложите. А вы песни пишете?
Высоцкий: Пишу. На магнитофон.
Эрдман: А я на века. Кто на чем. Я как-то по телевизору смотрел, песни пели. Слышу – одна, думаю: это, должно быть, ваша. И угадал. В конце объявили автора. Это большое дело. Вас уже можно узнать по двум строчкам, это хорошо.
– Говорят, скоро «Самоубийца» будет напечатан.
– Да, говорят. Я уже гранки в руках держал. После юбилея[33] разве… А он, говорят, 10 лет будет праздноваться, вот как говорят. Ну, посмотрим… Дети спросят.
30
Владислав Романовский, певец, солист ГАБТ.
31
Конюшев.
32
Юрий Смирнов, актер Театра на Таганке, с которым В. Золотухин снимался в т/ф «Бумбараш» (реж. Н. Рашеев и А. Народицкий).
33
Имеется в виду 50-летие Октябрьской революции.