В небе Ленинграда

Но временное выбытие из строя даже 15 - 20 пилотов дополнительной нагрузкой ложилось на плечи однополчан. Особенно трудно было летчикам 7-го иак, им приходилось летать и днем, и ночью. Тогда командование ВВС фронта выделило из состава авиакорпуса один полк и всецело переключило его на ночную работу. Мой выбор пал на 26-й иап. Но прежде, чем подписать приказ, я решил побывать у летчиков этого полка и, как говорится, пощупать материал руками.

На аэродроме меня встретил командир 26-го иап подполковник Б. Н. Романов. Встретил как обычно - просто, естественно, что мне в нем всегда нравилось. Да и сама внешность Бориса Николаевича, очень интеллигентная, умное чуть продолговатое, худощавое лицо, спокойный, твердый взгляд светлых глаз - все это невольно располагало к Романову.

Не спеша, но и не вдаваясь в излишние подробности, предельно четко и ясно он доложил о состоянии полка. Оно оказалось далеко не блестящим. Более половины летчиков составляла молодежь, недавно прибывшая на фронт. Материальная часть была неоднотипной - И-16, И-153, Як-1 и МиГ-3. Моторный ресурс значительно выработался. Машины были латаны-перелатаны, так как редкий день летчики возвращались с задания без дыр в плоскостях и фюзеляже.

Но в целом полк был боеспособный, имел крепкий костяк опытных мастеров воздушного боя, молодежь тоже оставляла неплохое впечатление, и я тут же на месте сделал окончательный выбор, сообщил свое решение Романову и спросил:

- Ответственность на полк ляжет огромная. Говорите прямо: справитесь? Это пока не приказание, а предложение.

Борис Николаевич оглянулся на комиссара, начальника штаба, теснившихся у стен летчиков и твердо ответил:

- Справимся, товарищ командующий.

- Помощь требуется?

- Если дадите троих-четверых опытных летчиков, спасибо,- после недолгого раздумья сказал подполковник.

- Дадим и даже на выбор, и завтра же я доложу о вас товарищу Жданову. Он уже спрашивал, кому мы доверим ночное небо Ленинграда. А теперь покажите героя, сбившего вчера "хейнкель".

Романов представил мне старшего лейтенанта Василия Мациевича. Он сразу произвел на меня приятное впечатление. Я увидел человека лет двадцати семи, выше среднего роста, хорошо сложенного, с лицом мягким и открытым, тонкие направо зачесанные волосы чуть прикрывали высокий хорошей формы лоб.

Я попросил его рассказать о встрече с "хейнкелем". Но тогда меня в основном интересовали сугубо военные детали, и лишь спустя много лет, когда сел писать мемуары, я обратился к Василию Антоновичу с просьбой восстановить события той памятной ночи как можно подробнее.

В ночь с 25 на 26 октября Мациевич патрулировал над Финским заливом. Погода для истребителя была неважная - облачность хотя и держалась высоко, но из нее непрестанно источалась микроскопическая влажная мга. Мга эта липла к лицу, к стеклам очков, земля просматривалась плохо, а впереди по курсу и вовсе ничего нельзя было разглядеть, лишь угадывались над головой тяжелые от избытка влаги тучи. Они ползли с Балтики, как в аэродинамическую трубу всасывались в горловину Финского залива, и обрушивались на Ленинград то затяжными дождями, то вот такой липкой мгой.

В такое ненастье вражеским бомбардировщикам легче всего незамеченными прорваться к городу, и Мациевич был предельно внимателен - насколько позволяло ему самочувствие. Он очень устал, в тот день провел уже несколько воздушных боев в районе боевых действий 54-й армии и Невской оперативной группы, безуспешно пытавшихся разгромить шлиссельбургско-синявин-скую группировку противника и деблокировать Ленинград.

Перед ночным вылетом Мациевич сидел за пианино и, чуть касаясь пальцами клавишей, наигрывал что-то неопределенное. Это всегда успокаивало его, снимало нервное напряжение после полетов. Иногда он закрывал глаза и покачивался в такт музыке.

Романов заметил состояние летчика. Он подошел к нему, мягко положил руку на плечо и тихо сказал:

- Послушай, Василий, может, вместо тебя послать сегодня другого?

- Кого? - полуобернувшись, но не поднимая век, спросил Мациевич."Старики" дежурят в других секторах, а молодежь... Рано еще ее пускать ночью.

Борис Николаевич тяжело вздохнул: Мациевич был прав. Только в сентябре погибло 13 летчиков. И каких! Вася Щербак, Миша Демин, Хафиз Халиков... В октябре не стало еще четверых. Теперь в полку более половины - молодые ребята. Хорошие парни, рвутся в бой, но их еще учить и учить.

- Вы знаете сами, Борис Николаевич, - некого,- сказал Мациевич, подумав о том же.- Наконец...

Мациевич хотел добавить, что он не только командир эскадрильи, но и ее комиссар, и если он сдаст, что же тогда требовать от других. Но такие слова ни к чему, Романов сам прекрасно все понимает. Отличный он командир и человек. Недаром все не только уважают его, но и любят верно и крепко.

- Ну, до встречи,- произнес на прощанье Мациевич и стал собираться в полет.

На улице летчику в лицо ударило промозглой сыростью и холодом - невдалеке бушевала Ладога.

По тропинке, едва угадываемой во тьме, Мациевич прошел к капониру. В глубине его, подсвечивая себе фонариком, возился техник. Он что-то делал под фюзеляжем.

- Что, все дыры латаешь? - спросил Мациевич.

- Заканчиваю,- отозвался Коротаев.- Здорово в последний раз прошил вас "мессер"! Возьми фриц чуть левее, и как раз по кабине бы. Везет вам!

- Везет! - Мациевич невесело усмехнулся, вспомнив, как "повезло" ему в бою над нашим плацдармом возле Невской Дубровки. Если бы он в последний миг по какому-то наитию не бросил своего "ишачка" в немыслимую, не предусмотренную никакими инструкциями фигуру, отчего самолет как бы увяз в воздухе и перевернулся через крыло, все его везенье на этом и кончилось бы. И-16 потерял скорость, и вражеская пушечная очередь угодила не в кабину, а в низ фюзеляжа. Гитлеровец, не снимая пальцев с гашетки, молнией пронесся вперед. Теперь Мациевич оказался на хвосте у противника, но воспользоваться выгодой своего положения не успел. Пока он, сам удивленный неожиданным маневром, оценил ситуацию, враг свечой ушел в небо и скрылся в облаке.

"Да, фигуру я тогда заложил! - подумал Мациевич.- Сам не пойму, как она получилась и что это за фигура. А вышла удачно. Надо будет попробовать ее в спокойной обстановке. Это отличный уход от атаки".

- Все в порядке,- сказал техник, вылезая из-под самолета.

В кабине Мациевич почувствовал себя лучше. Здесь все было привычно, сразу настраивало на твердую и четкую волну боевого задания. Из кабины только один путь - в небо, в бой. Под крышей, в тепле, среди товарищей он мог еще дать себе послабление, но сев в самолет и ощутив всем телом его грозную силу, Мациевич мгновенно сливался с ним в одно целое и отрешался от всего, что могло мешать в полете. Натренированная воля позволяла быстро справляться с физической усталостью и с апатией, которая нет-нет овладевала им. Правда, не в воздухе, а на земле, но все равно это было скверно - рано или поздно такое могло произойти и в воздухе. Поэтому Мациевич раз и навсегда взял за правило: если сел в самолет - взлетай, а взлетев - думай только о враге. Все остальное оставляй на земле, иначе долго не навоюешь. Этому он учил и своих подчиненных.

Старший лейтенант привычно одним взглядом окинул приборы и включил зажигание. Набрав по спирали высоту, Мациевич полетел к Финскому заливу. Стрелка высотомера показывала около пяти тысяч метров. Дальше не пускала облачность. Минут через десять внизу смутно зачернели северные окраины Ленинграда. Среди черных квадратов кварталов приметно выделялись более светлые рукава Невы. Мациевич взял правее и вышел к заливу около Лахты. У Кронштадта сделал плавный разворот и лег курсом на Ленинград. Над заливом машину стало трепать. Иногда истребитель зарывался в облака. Мациевич понял, что облачность неровная по своей нижней кромке, и несколько снизился.

Над морским портом Мациевич ввел истребитель в плавный разворот и, пока выполнял его, смотрел вниз на город. Ленинград затаился и молчал. Во тьме разбегались улицы и проспекты, в тревожном блокадном сне забылись сотни тысяч людей. Но даже этот напряженный сон в любую минуту мог быть прерван пронзительным воем сирен, а для многих стать и последним, если он, Мациевич, упустит ночного врага.