Страница 27 из 40
Тут подошли полицейские, а потом был суд, и в конце концов Монастырский-сын и Монастырский-папа сели в тюрьму вместе. Но зато сохранили отношения…
Только не подумайте, что старые одесские администраторы больше всего на свете любили деньги. Это неправда. Больше всего на свете они любили артистов. Им они были готовы отдать все свои силы, всю свою душу. А иногда даже деньги. Хотя, конечно, не все…
Отъезд коммуниста
Давным-давно, когда никто в Одессе еще и не слышал про эту самую заграницу, а у некоторых еще даже не было вызова, Боря Брант, скромный закройщик одесского ателье «Счастье», сел однажды утром и написал сразу два заявления. Первое – в партком, с просьбой принять его в ряды Коммунистической партии Советского Союза, а второе – в дирекцию, с просьбой уволить его с работы в связи с отъездом на постоянное место жительства в Государство Израиль.
– Ты что, Боря, с ума сошел? – спросила его жена, имея в виду первое заявление.
– Нет, пусть они мне объяснят!.. – упрямо ответил Боря, и жена отошла, безнадежно махнув рукой, так как знала, что если уж Боря хотел, чтобы ему что-нибудь объяснили в этой стране, то он обычно шел до конца. То есть аж до тех пор, пока ему наконец действительно не объясняли, после чего он на некоторое время успокаивался, лечился…
Собрание, на котором Борю клеймили в связи с отъездом, было обычным. Сначала его долго обзывали крысой, бегущей с тонущего корабля. Но потом представитель райкома товарищ Коноводченко сказал, что про тонущий корабль – это, пожалуй, слишком, и в протоколе записали, что Боря бежит как крыса с нашего быстроходного лайнера.
Потом выступал ветеран ВОХРа товарищ Шварц (о котором в городе ходили слухи, что в свое время он был единственным участником еврейских погромов не с той стороны) и говорил о том, что в 29-м году его родители уезжали на жительство в Палестину и на него уже был куплен билет, но он как комсомольски настроенный пионер героически спрятался… Впрочем, его выступление Боря почти не слушал. Но когда поднялся секретарь партийной ячейки старший закройщик Кац и объявил, что перед отъездом Боря просит принять его в партию, из чего следует, что их бывший товарищ не только негодяй, но и сумасшедший, Боря не выдержал и начал выяснять интересующий его момент:
– А почему, собственно, нет? – спросил он. – Нет, вы мне все-таки объясните!.. Партия у нас какая, интернациональная?
– Ну… – подтвердил товарищ Коноводченко.
– Так почему же тогда здесь я могу бороться за ее идеалы, а в Израиле уже нет? Я, между прочим, всегда сочувствовал большевикам, а сейчас так просто глубоко сочувствую!..
– Издеваетесь? – поинтересовался товарищ Коноводченко.
– Почему же? – искренне огорчился Боря. – Скажу вам больше! Здесь нас, большевиков, пока еще, слава Богу, никто не притесняет… А там я же буду, так сказать, на переднем крае борьбы! Так что туда вы, по-моему, вообще должны посылать лучших из лучших!
– Та-ак… – сказал секретарь партийной ячейки Кац. – Интересно… Но тогда почему же ты думаешь, Боря, что это должен быть именно ты? В таком случае среди нас есть и более достойные кандидатуры. Про себя я уже молчу, но вот, например, товарищ Шварц. Человек столько сделал для нашей сегодняшней счастливой жизни! Так пусть он хоть пару лет в Израиле поживет по-человечески!
– Товарищи! – засуетился Шварц. – В двадцать девятом году мои родители уезжали на жительство в Палестину, и на меня уже был куплен билет…
– Да слышали мы! – закричали из зала. – Слышали! Не хочешь ехать – не надо!
– Нет, вы меня не поняли, – не унимался Шварц. – Наоборот! Я хочу спросить: как вы думаете, если я сейчас приду и скажу, что я просто опоздал на поезд?..
– Ишь какой хитрый! – закричали из зала. – Тут, между прочим, многие хотели бы пожить на переднем крае!..
– Спокойно, товарищи! – сказал секретарь Кац. – Сейчас мы составим список. Как вы думаете, товарищ Коноводченко, или мы что-нибудь неправильно делаем?
– Да нет… – задумался представитель. – Раз уж сложилось такое мнение… – и неожиданно закончил: – Тогда уж, пожалуй, записывайте и меня.
Зал зааплодировал.
– Товарищи! – вскочила председатель профкома Нефедова. – Раз уж мы говорим о лучших, я думаю, будет неправильно, если мы не внесем в этот список секретарей нашего райкома товарищей Брыля и Сероштаненко. Молодые, растущие партработники! Уверена, что простые израильские евреи будут нам за них очень благодарны!
– Ага! – донеслось из зала. – Сильно бы они росли, если бы их в обкоме не поддерживали!
Включили и товарищей из обкома. Собрание продолжалось долго, и уже никого не удивило, когда в конце концов под единодушные аплодисменты участников в список отъезжающих на постоянное место жительства в Израиль было внесено все Политбюро ЦК КПСС во главе с верным продолжателем дела Ленина, руководителем нового типа товарищем Леонидом Ильичом Брежневым.
– Минуточку! – вспомнил вдруг кто-то. – А как же Боря? Борю-то мы и не вписали!..
– А знаете что? – сказал Боря. – Я вот тут подумал… Если все эти люди уедут… То я бы, пожалуй, остался…
Вот такое собрание, говорят, было когда-то в одесском ателье «Счастье». А было ли оно таким на самом деле или нет – спросить об этом уже некого. Потому что никого из участников этой истории в Одессе давным-давно уже не осталось…
Свекровь от первого брака
Зачем Леня Бык, прожив в Америке полтора года и став наконец на ноги, то есть научившись работать на кэш (наличные деньги), не теряя при этом вэлфер (пособие по безработице), – так вот, зачем этот Леня ни с того ни с сего вызвал из Одессы мать первого мужа своей жены и даже оплатил ей дорогу в оба конца, долгое время оставалось неясным.
На вопросы подруг по этому поводу жена Лора отвечала так, как отвечают обычно все жены, которые не понимают всего величия замыслов своих мужей:
– Зачем он ее сюда вызвал? Наверное, потому что идиот…
Целую неделю Ленина сводная свекровь, обезумевшая от неожиданно свалившегося на нее счастья, отъедалась на Лениных хлебах, бегала по дешевым распродажам в поисках гостинцев для своей многочисленной родни, и только в субботу, когда все собрались вместе, чтобы поужинать, кое-что из Лениной затеи стало наконец проясняться.
– Вот так, уважаемая Ираида Аполлоновна, – сказал Леня, отвалившись после первого блюда и ласково глядя на свою тишайшую и интеллигентнейшую гостью. – Так я живу. Как видите, и квартира у меня, слава Богу, двухкомнатная, и машина… четырехдверная, и на столе кое-что есть, чтобы съесть… А сын ваш в это время в Одессе на таком большом банане сидит, что его аж с земли не видно…
– На чем он сидит, Ленечка? – поперхнувшись, переспросила Ираида Аполлоновна.
– Ну про банан – это я так образно выразился, – ответил Леня, – а чтобы вы меня поняли, то сидит он там у себя в Одессе сейчас на большом…
– Не нужно! – испугалась Ираида Аполлоновна. – Не говорите! Я поняла… – и, вспомнив о недокупленных еще подарках, неожиданно закончила: – Сидит, Ленечка… Ох, сидит… На банане…
– А все почему? – продолжал Леня. – Потому что он же у вас дегенерат. То есть придурок жизни. Сколько раз я ему говорил: брось ты уже эту свою кафедру, которой ты там заведываешь! Кому она сейчас нужна? Начни зарабатывать деньги! У тебя же такая профессия есть! Ты же в детстве музыкальную школу закончил по классу арфы. Да с твоими руками!.. Иди в наперсточники! Там сейчас люди такие бабки заколачивают!.. Так нет, он же у вас профессор! Он же оттуда сюда ничего не соображает!.. Да вы кушайте, Ираида Аполлоновна, кушайте… Или я неправильно говорю?
– Правильно, Ленечка, правильно, – послушно соглашалась Ираида Аполлоновна, придвигая к себе давно забытые блинчики с красной икрой. – Профессор… не соображает… оттуда сюда…
– А если правильно, – настаивал Леня, – так что же вы моей Лорочке говорили, когда она от вашего сына ко мне уходила, что она еще пожалеет? И кем вы тогда были в этот момент?