Красные тюльпаны

— Чего звали? — спросил он, внимательно оглядывая Сережку.

— Проводи-ка его к своим. Серьезное дело у него до старшого. Понял?

— Понял, — ответил парень. — Ну что, пошли!

Сережка хотел было отвязать свою лошадь, но Ефим остановил его:

— Коня-то ты, Сергунька, пока оставь у меня. Я погляжу за ним. Здесь у нас глушь да бездорожье. Так что только на своих двоих пройти можно.

Некоторое время Сережка молча следовал за пареньком и не отрывал глаза от карабина.

«Мне бы такой заиметь! — думал Сережка и от досады покусывал губы. — Я бы тоже ушел к партизанам».

В том, что паренек, сопровождавший его, был партизаном, Сережка догадался сразу, но когда углубились в заваленный снегом лес, он не вытерпел, спросил:

— Ты взаправду партизан?

— Взаправду.

— И давно?

— А тебе зачем?

— Как же ты в партизаны попал?

— Да очень просто. Написал заявление, отдал комиссару отряда, и меня приняли.

— А где же ты его, комиссара-то встретил?

— Как где? В своем сельсовете. Он к нам в деревню приходил, вместе с председателем звали наших ребят вступать в отряд. Ну я тогда вместе с другими и попросился.

— И тебя сразу зачислили в партизаны?

— А то разве нет? Сразу. По всем правилам зачислили. Мать сперва не отпускала, но потом обошлось. Уговорил.

— Вот здорово-то как! — воскликнул Сережка и, вздохнув, добавил: — Повезло тебе.

— Ничего особенного. Я так считаю, — возразил Коля Румянцев. — Сейчас все, кто умеет стрелять, должны против фашиста воевать.

— И тебе винтовку тоже сразу выдали?

— Не-е. Этот карабин мне уже потом один партизан подарил, когда себе немецкий автомат добыл.

— А тебе сколько лет?

— Пятнадцать, — солидно ответил Коля.

«Вот это да! — подумал Сережка. — Немного старше меня, а уже партизан».

— Ты из какой деревни? — помолчав, спросил Сережка.

— Из Григорьева.

— А я из Вышегор.

— Слыхал я про вашу деревню.

— А у меня брат тоже в партизанах, — сказал Сережка уже просто так, чтобы хоть чем-то утешить самого себя.

— Как зовут? — будто между прочим спросил Коля.

— Петр.

Коля остановился и с любопытством посмотрел на Сережку.

— Ты что, Корнилов?

— Ну да. Зовут меня Сережка.

— Вот оно что. Хороший у тебя брательник. Геройский.

— Откуда ты знаешь?

— Я-то уж знаю. Не раз вместе с ним на задания ходил.

— Поклянись! — выпалил Сережка.

— Еще чего не хватало… Что я пацан, что ли? Я уже комсомолец. — Коля Румянцев посмотрел на приунывшего Сережку и примирительно добавил: — Брат у тебя что надо! Недавно он всю группу спас. Прикрыл отход.

— А тебя как зовут? — поинтересовался Сережка.

— Румянцев я. Николай Иванович, — не без гордости ответил паренек.

— Коля, я тоже хочу в партизаны. Как думаешь, примут? — запальчиво произнес Сережка.

— Подрасти немного, — ответил Коля и прибавил шагу.

Не знал сопровождающий, что нрав у Сережки неуступчивый, что при случае, когда задевали его самолюбие, он мог постоять за себя, показать гордость и не унизиться перед заносчивым или дерзким противником. Но на этот раз Сережка промолчал, насупился и потому весь остальной путь не проронил ни слова. Не мог знать Румянцев и другого: этот парнишка был не из трусливых. Ведь не испугался же он фашистов, когда увидел их впервые в своем доме.

Час или больше шли они по зимнему тихому лесу. Узкая тропинка вела то через замерзшее болото, то вдоль оврага. Они перешли старую вырубку и оказались в партизанском отряде.

Румянцев провел Сережку мимо часового в командирскую землянку и представил его мужчине средних лет в военной гимнастерке, перетянутой портупеей.

— Товарищ командир, — доложил Румянцев, — этот парень из Вышегор. Послали его на кордон по важному делу. Мне было приказано доставить его к вам.

— Добро, — ответил командир. — Можете быть свободным.

Румянцев по-военному повернулся и вышел из землянки, оставив Сережку один на один со старшйм.

Командир вгляделся в Сережкино лицо, улыбнулся:

— А!.. Старый знакомый. Ну, здравствуй.

Андрюхин шагнул Сережке навстречу, протянул широкую ладонь и крепко пожал мальчику руку.

— Ну-ка садись, выкладывай, что привело тебя к нам. С чем пожаловал?

Сережка подробно рассказал о том, что произошло утром в деревне, и как провожал его на кордон конюх Макар.

— Ясно, — хмурясь сказал Андрюхин. Он задумался, молча заходил по землянке.

Сережка сидел тихо и с любопытством разглядывал скупую обстановку командирской землянки. Она выглядела очень уютной: у входа стояла железная печка, в углу нары на кольях, вбитых в землю, пол был устлан еловым лапником. Над нарами висел автомат, вещмешок, рядом шинель и кожаная планшетка.

— Так в какую сторону ушел обоз? — спросил наконец командир.

— На Выселки.

— Дорога там как? Хорошая?

— Не очень. Через торфяник.

— Сколько немцев?

— Пятнадцать с фельдфебелем. А вооружены карабинами, один автомат на всех.

— Ишь ты, запомнил, — улыбнулся Андрюхин. — Молодец. Как разведчик. И дальше так примечай.

Командир вынул из планшетки карту, расстелил на столе и стал водить карандашом по жилкам дорог. Не отрываясь от карты, сказал:

— Кликни-ка часового.

Сережка выскочил за дверь и тут же вернулся с партизаном, который стоял у входа в землянку.

— Срочно ко мне командиров взводов… Второго и третьего…

Часовой исчез за дверью.

Когда в землянку вошли командиры взводов, Андрюхин пригласил их взглянуть на карту. Изложив обстановку, командир тут же поставил боевую задачу:

— Из Вышегор на Выселки вышло пять подвод с награбленным фашистами колхозным добром. Охрана пятнадцать солдат, вооружены карабинами и один автомат. Приказываю вам, товарищ Ти-пугин, и вам, товарищ Баутин, до наступления сумерек выйти к окраине леса за торфяником. Вот сюда. — Андрюхин ткнул карандашом в карту. — Второму взводу замаскироваться, подпустить обоз вплотную и уничтожить фашистов. Третьему взводу приказываю блокировать возможный отход гитлеровцев на хутор. Засаду расположить на подъеме, здесь им не развернуться. Приказ понятен?

— Так точно, — отозвались в один голос Баутин и Типугин.

— Тогда выполняйте приказ. Патроны экономить. Бить точней. Я буду находиться в третьем взводе.

Пока Андрюхин разъяснял боевую задачу и отдавал приказание командирам взводов, Сережка стоял в сторонке, не сводя восхищенного взгляда с командира и, затая дыхание, слушал все, о чем говорили партизаны.

Когда командиры взводов ушли, Сережка набрался смелости и одним духом выпалил:

— Товарищ командир, дозвольте и мне пойти с партизанами. Я не струшу. Можно?

Андрюхин пристально посмотрел на мальчика, брови его сошлись. Щелкнув кнопкой планшетки, он сказал строго, как отрезал:

— Нельзя.

Обоз продвигался медленно. Дорога была неровная, в кочках и колдобинах.

Немцы сидели на подводах и санях с поднятыми воротниками шинелей, натянув на уши пилотки, поверх которых были повязаны платки. Они негромко переговаривались и настороженно поглядывали по сторонам, на приближающийся лес. Он надвигался темной хмурой стеной, молчаливый, таинственный.

Когда подводы приблизились к опушке, фельдфебель послал двух солдат вперед, двое отстали и пошли следом, прикрывая обоз.

Партизаны залегли вдоль дороги в глубине лесного острова, который отделял одно поле от другого. Время тянулось томительно, мороз основательно пробрал лежавших в снегу людей.

Но вот прибежал наблюдатель из третьего взвода.

— Идут! — доложил он командиру. — Хутор прошли.

— К бою! — скомандовал Типугин.

В ответ на его слова защелкали затворы винтовок и автоматов.

На подъеме немцы слезли с подвод, подталкивали их в гору, погоняли лошадей. Обоз втянулся в лес.

Прицельный огонь партизан сразу свалил половину гитлеровцев. Оставшиеся в живых не успели сообразить, что произошло, как раздался второй залп, застрочили автоматы. Только один гитлеровец залег за фурой. Поняв, откуда бьют партизаны, он открыл огонь по ближайшим кустам. Видя свою обреченность, фельдфебель отстреливался яростно и все время орал что-то, видимо ругался. Когда кончились патроны, он отшвырнул автомат, выхватил гранаты, одну за другой, кинул в кусты, а сам, прячась за подводы, кинулся назад.