Геометрия и Марсельеза

— За эту победу, Монж, пролито слишком много крови, — ответил Бонапарт, — Когда оборона была сломлена, я поднялся на возвышенность и хотел собрать армию и принять капитуляцию. Но было уже поздно: солдаты свирепствовали и ломились в город…

Генерал развел руками и после небольшой, но многозначительной паузы докончил фразу.

— Я не мог их удержать, Монж…

Бонапарт вновь склонился над картой, бормоча вполголоса.

— Так… Здесь шесть дневных переходов… Если удастся прижать их к Нилу, ни один мамлюк от меня не уйдет!.. Кстати, Монж! Я не возьму вас с собой. Все, кто не носит оружия, будут двигаться на мелких судах вверх по реке к Каиру. Мы соберем для вас флотилию.

Ученый прервал его рассуждения.

— Генерал! У меня есть к тебе дело.

— Какое же дело, Монж? Говори, я тебя слушаю.

— Я обошел весь город, генерал. Рассматривал только что руины библиотеки — этого хранилища мудрости. И я проклинал разрушающее все на свете безумство победителей. Ты должен посмотреть эти руины, генерал.

— Хорошо, Монж, мы это сделаем… Так, если мы прижмем их к Нилу… Но правый фланг непременно должен зайти вперед…

— Генерал. Я обращаюсь как ученый гражданин к ученому полководцу. Есть еще одно обстоятельство, достойное внимания просвещенного человека. Большая мечеть этого города прежде была у греков церковью Святого Афанасия. Утверждают, что в ней находится множество греческих манускриптов. Надо было бы взять их оттуда…

— Хорошо, Монж.

— Ибо зачем они, что дадут они этому невежеству!

— Они будут взяты.

Бонапарт свернул карту. План завоевания Египта, созрел в его голове. Через две недели французы утвердятся в Каире, потом можно будет подумать о походе в Сирию, а возможно, и дальше…

— Европа — кротовая нора, мой дорогой Монж. Только на Востоке были великие империи и великие императоры.

Взяв шляпу, Бонапарт несколько театральным движением предложил Монжу идти вперед.

— Ну, гражданин Монж, пойдем осматривать руины.

— Да, руины, — согласился ученый, — потому что от былого величия этого города ничего не осталось. А во времена Клеопатры здесь все цвело, город утопал в розах, которые она очень любила. Египетские садовники были большие мастера своего дела. Пальмы, смоковницы, лимоны, гранаты они высаживали строгими прямоугольниками ряд за рядом. Внутри прямоугольника — самые низкорослые растения: розы, мак, резеда. А в центре сада располагался обычно квадратный водоем, в котором росли лотосы и кувшинки…

Увлекшись рассказом, геометр начал жестикулировать на ходу. Со стороны эти двое, идущие по улицам Александрии, видимо, представляли занятное зрелище. Рослый и широкоплечий Монж, казалось, учил подростка, прохаживаясь с ним по городу. Подросток в генеральском мундире терпеливо слушал своего учителя»»

Кто не носит оружия

Нил сильно обмелел. Его мутно-желтые воды лениво катились на север, к Средиземному морю. А с моря дул легкий, но довольно устойчивый ветер. Пользуясь этим ветром, суда вспомогательной флотилии Бонапарта двигались на юг, в глубь континента. Командир флотилии бригадный генерал Перре держал свой флаг на шебеке «Олень», где были размещены адъютант главнокомандующего Бурьенн, казначей экспедиции Жюно, а также ученые Монж, Бертолле и их коллеги — словом, те, кто не носит оружие. Путь по Нилу

для них Бонапарт счел более безопасным, да и лошадей лишних не было.

Оставив раненого Клебера командовать александрийским гарнизоном, Бонапарт двинулся с армией по левому берегу Нила, все дальше углубляясь в пустыню. Солдаты и генералы шли пешком, изнывая от зноя и жажды. Изредка встречались на их пути покинутые деревни и засыпанные колодцы, из которых нельзя извлечь ни глотка воды. Было от чего прийти в уныние.

Двигаясь по безводной и безжизненной пустыне от Александрии к Каиру, измученные жаждой солдаты не раз видели на горизонте сверкающие озера и даже селения на их цветущих зеленых берегах. Но стоило подойти к этому месту, как оно оказывалось той же пустыней. Ни куста, ни колодца нельзя было найти вокруг. А коварная природа рисовала на горизонте новые заманчивые картины, и людьми овладел страх, некоторым казалось уже, что они явственно слышат запах смерти… Трудно было найти в себе силы идти дальше. Песок скрипел на зубах. С пересохших и потрескавшихся от зноя губ слетали то мольбы, то ругательства. Веря и не веря своим глазам, люди шли от обмана к обману. Храбрый Мюрат в бешенстве топтал свою расшитую золотом шляпу, а Бонапарт обещал ему тут же укоротить его фигуру на голову…

Предводители мамлюков, ставленники Турции, которые фактически правили страной, Ибрагим-бей и Мурад-бей возликовали, услышав, что навстречу им ползет по пескам измученная походом армия пехотинцев, не сопровождаемая сколько-нибудь заметной кавалерией. «Мы скосим ее, как поле арбузов!» — заявили они тысячам своих молодцов, гарцевавших на чистокровных арабских скакунах с превосходным английским оружием в руках. Быстрая как ветер мамлюкская кавалерия насчитывала в то время около двенадцати тысяч клинков, и вряд ли кто мог с нею соперничать.

Движение французской флотилии тоже не осталось незамеченным. Перре, разумеется, помнил указание Бонапарта — равняться на левый фланг армии, чтобы в случае необходимости оказать ей поддержку артиллерий или воспользоваться ее помощью. Но пехота, изнуренная долгим переходом, двигалась медленно, отощавшие лошади с величайшим напряжением тащили по пустыне тяжелые пушки, и флотилия несколько опередила армию. Между тем опасность подстерегала Монжа и его товарищей именно впереди.

Но подходах к деревне Шубра-Хит семь турецких канонерских лодок обрушили на суда французов дружный огонь своих пушек. Оба берега Нила тоже внезапно ожили. Большие группы мамлюков и феллахов начали обстрел флотилии из своей «верблюжьей» артиллерии. Темп огня все более нарастал. Маневрировать в обмелевшем Ниле было невозможно, и Перре приказал стать на якорь. Началось ожесточенное сражение…

Офицерам и матросам французских судов дел было более чем по горло. Что же касается тех, кто не носит оружия, то есть ученого населения шебеки «Олень», то ему оставалось лишь размышлять о том, что изучение чужой земли без ведома ее хозяев — дело более чем рискованное. Далекий от этих филантропических рассуждений, Монж сразу же ввязался в дела военные.

Силы были неравные. Через час напряженного боя Перре сказал:

— Время проходит бесполезно. Турки приносят нам больше вреда, чем мы им. Если армия сейчас не двинется к Нилу, не поддержит нас, то уж не знаю, что будет…

Турки действовали напористо. Они взяли на абордаж сначала одно судно, потом другое. Едва овладев галерой, они показывали французам отрубленные головы матросов и солдат. Увидев эту картину, хладнокровный и чрезвычайно выдержанный Бертолле принялся набивать карманы камнями.

— Сейчас не время заниматься минералогией! — крикнули ему.

— А я о ней и не думаю, — спокойно ответил химик, — Я просто не хочу, чтобы тело мое досталось на поругание. Разве вы не видите, что наше дело проиграно?

Монжу было не до наблюдений. Он заряжал и наводил пушки. Ученый знал, как их следует отливать, растачивать, проверять, испытывать… Сейчас он их применял в бою. Занявшись этим делом впервые в жизни под вражеским огнем, он освоил его в несколько минут. Геометр еще не отчаивался. Он надеялся и на своего друга — Бонапарта…

Перре уже несколько раз посылал людей с докладом Бонапарту об отчаянном положении флотилии, но ответа не было. Получил ли главнокомандующий эти печальные известия или нет, собирается ли что-нибудь предпринять по этому поводу — никто на флотилии не знал.

Пушечную пальбу Бонапарт слышал еще с утра, и она беспокоила его, но, конечно, не настолько, чтобы он переменил свои планы. Лишь огромной силы взрыв, дошедший до его ушей, совсем не чутких к музыке оркестровой, но хорошо воспринимавших во всех тонкостях «музыку» боя, заставил Бонапарта подумать, что положение и на самом деле опасно. Он приказал армии двигаться беглым маршем. Вряд ли он так поступил бы, если бы знал, что взорвалась турецкая канонерка.