Глина

— Но разве, если веришь в Бога и в добро, ты не обязан верить во зло и в дьявола?

— Обязан, но я, Дейви, оптимист. Я верю, что Бог и добро все равно возьмут верх.

— Но зло все-таки существует?

— Ты говоришь, что сомневаешься в существовании Бога, и хочешь, чтобы я тебе сказал, что вместо этого ты должен уверовать во зло?

— Я вас очень прошу, святой отец.

Он вздохнул, сдался:

— Да. Я считаю, что зло существует. Но встречается оно редко. Так же редко, как и истинное добро. И как истинное добро изредка порождает святых, так и истинное зло изредка порождает чудовищ. А все мы остальные — в чем-то хорошие, в чем-то плохие, и живем мы все то ли в радости, то ли в печали. Можно надеяться на то, что однажды солнечным утром среди нас появится святой. И нужно изо всех сил молиться, чтобы не повстречать чудовище. Все, закончили дискуссию. Кайся в следующем грехе. Там другие ждут.

Молчу.

— Дейви! Говори. Или я тебя вышвырну отсюда.

— Стивен Роуз! — шепчу.

— Стивен Роуз?

— Считалось, что вы за ним будете присматривать, святой отец.

Вижу, как он нахмурился ненадолго.

— Да, — говорит. Сурово глянул через решетку, потом вздохнул и заговорил тихо, будто сам исповедовался: — И у меня на сердце тяжело из-за этой истории, Дейви. Я плохо за ним присматривал. Но паства моя велика. И я подумал, что под влиянием таких мальчиков, как вы с Джорди… — Осекся. — Его найдут, — говорит. — И вернут домой. В следующий раз у нас выйдет лучше.

— Кто он такой, святой отец?

— Ха. Обыкновенный мальчишка, немного постарше тебя. Со своими проблемами. Да минует тебя чаша сия. И все же — обыкновенный мальчишка. Давай следующий грех.

Я порылся в мыслях.

И представил себе: «Я похитил тело и кровь Христову. Я…»

— Я крал у отца сигареты, — говорю.

— Надо же. Опять? И небось курил их?

— Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика.

— Ах, Дейви.

В общем, я выложил ему обычную белиберду, и он меня благословил и отпустил.

Выхожу, а Мария все ждет.

— Ну, — говорит, — как, ощущаешь теперь свободу и святость?

Я покачал головой:

— Я ему почти ничего не сказал.

Идем мимо «Срединного дома» на центральную площадь — оттуда нам в разные стороны.

Мария говорит:

— Чтобы что-то сказать, главное — начать говорить самое начало, а потом слова уже сами польются. Или можно разложить историю на части и расставить их в произвольном порядке. Или… — Руки вскинула, рассмеялась. — Или, понятное дело, можно вообще ничего не говорить.

Мы оглядели площадь: тени выпивох за матовым стеклом «Синего колокольчика», рядом с «Короной» очередь из желающих посмотреть «Проклятие Дракулы», пассажиры залезают в автобус восемьдесят второго маршрута до Ньюкасла. Все такое привычное, мирное.

— А еще можно все это записать, — говорит Мария. — Чтобы получился рассказ. В рассказ можно вставить любую чушь, и она перестанет казаться чушью, потому что окажется в рассказе.

— Мы со Стивеном Роузом создали истукана, — бормочу.

— Чего?

— Мы слепили человека из глины. Заставили его шевелиться, Мария. Заставили ходить. Он ожил. — Смотрю ей в глаза. — Ты мне веришь? — говорю.

— Да. Чушь полная, но я верю. И что дальше?

— Стивен Роуз. Он не обычный мальчик, как…

Тут я осекся.

— Я тебе постепенно все расскажу, — говорю. — Только совсем не сразу.

— Хорошо, — говорит.

Мимо проехали сержант Фокс и участковый Граунд, им тесно в маленькой синей полицейской машине.

— Мне пора, — сказал я.

Поцеловались на прощание. Я побежал вверх по склону и наконец-то ощутил себя свободным. Спал я в ту ночь глубоко и без снов.

Наутро выглянул в окно. В саду солнце, и папа стоит на коленях. А рядом с ним на земле растянулся Ком.

57

Я вышел из дома, папа обернулся. Глаза выпучены от удивления.

— Дейви, смотри-ка!

Бреду к нему по траве.

— Что это, папа?

— Я эту штуку утром в Саду Брэддока нашел. Мужики пошли всякое полезное оттуда выносить — грунт, растения, камни, а то каменоломню-то скоро засыпать будут.

У Кома ноги и одна рука отвалились, но их приставили на место. Между головой и плечами глубокая трещина. Кое-где куски и вовсе повыпадали.

— А что это такое, как ты думаешь? — спросил я.

— Без понятия. Сперва подумал, древняя штуковина, потом вижу — ан нет. Я его в тачку, а он на куски развалился. Вот, собираю обратно.

Ком весь в оспинах от дождя. Где стекала вода, остались бороздки. Вмятины там, где высохли лужицы. И вообще он весь осел и обмяк. Совсем стал неуклюжий, увечный. Лежит на земле и уже начинает сливаться с ней, превращаясь из Кома обратно в ком глины. Но платановые семечки на месте, и ягоды боярышника, и крылатки от вяза. И такой он красивый — смотрю на него нынешнего и вспоминаю, каким он был, когда шел со мной рядом, когда мы смотрели ночью на свои отражения в витрине и видели, что стоим вместе, и он был таким могучим, непостижимым и настоящим. Папа попытался разгладить вмятины, трещины и бороздки. Я тоже дотронулся, жду, когда в голове раздастся голос Кома, но — ничего.

— Детишки, небось, — баловались, — говорит папа. — Играли во что-то, наверное.

— Угу.

— Часом, не ты с приятелями?

— Нет.

— А может, Стивен Роуз?

— Не знаю, пап.

— Ну, в любом случае, — говорит, — глина на бордюры нам очень даже кстати.

— Только не прямо сейчас, — попросил я.

— Конечно. Больно уж он красив пока. Подождем, пока превратится в бесформенную кучу. Сразу я его закапывать не стану.

58

Я привел к нему Марию.

— Он шевелился, ходил, — говорю. — Я слышал в голове его голос.

Она глянула на него и говорит, какой красивый. Сощурилась, попыталась представить, какой он был раньше — живое существо, а не безжизненный ком глины. А за спиной у нас все сновал папа, тащил охапки земли, камней, растений для альпийской горки, вопил: сад у нас теперь будет загляденье!

— А как вы его сотворили? — спрашивает Мария.

— Как-то все просто вышло. Вот так.

Я сгреб с Кома комок глины. Быстро придал ему очертания человеческой фигуры.

— Шевельнись, — шепчу. — Оживи.

Ничего, понятное дело. Я плечами передернул, положил человечка на землю. Подумал о Стивене — где он теперь, что творит.

Мария подобрала фигурку. Повела ее, как куклу, по траве. А потом скатала в шарик.

— А ты не мог ошибиться? — говорит. — Стивен не мог тебя обмануть?

Трясу головой. Рассказал, как мы с Комом ходили по городу. Разве такое могло привидеться?

— Стивен постоянно лгал и выдумывал, — говорю. — Нарассказывал мне кучу такого, чему я не поверил. Но все же была в нем какая-то сила, которой больше ни у кого нет.

— Больше я ничего не сказал, но знал, что когда-нибудь придется еще доставать все это из памяти — дьявольщину, сумасшествие, смерть.

— По-твоему, я ненормальный? — говорю.

Она рассмеялась:

— Ненормальный? Ты?

— Да. То, что я сейчас рассказал… это же ненормально.

— Но ведь это правда?

— Да. И все же иногда мне кажется, что я чем-то заразился от Стивена. Кажется, что я схожу с ума.

— Ты совершенно нормальный, Дейви, — сказала Мария.

Она размяла глиняный шарик. Слепила другую фигурку, поставила на траву.

— Это ты, — говорит. — Совершенно нормальный, хотя и с придурью, как и мы все. — Отщипнула от Кома еще кусочек, слепила еще фигурку. — А это я, тоже немного с придурью.

И мы стали лепить из Кома глиняные фигурки, и каждая следующая выходила еще лучше, еще больше похожей на настоящую. Мы давали им имена: Джорди Крэгс, Фрэнсис Мэлоун, Дурковатая Мэри, Трёп Паркер, Скиннер и Штырь, отец О’Махони, мои родители, родители Марии и еще много кто. Вскоре перед нами уже стояла небольшая толпа.

Папа подошел сзади, посмотрел, рассмеялся.