Щит героя

Потом ребята задавали вопросы.

Первой отвечала Галина Михайловна. Мне запомнилось, как деликатно интересовались ребята подробностями жизни Пепе. Один маленький хилого вида мальчонка спросил:

- А Петр Максимович был очень сильным? Большого роста?

- Роста он был среднего - сто семьдесят восемь сантиметров, - сказала Галя. - Он был очень сильным человеком, но самому Петру Максимовичу казалось, что силы, особенно в руках, не хватает, и он постоянно "накачивал" руки - отжимался раз десять в день, то упираясь в подоконник, то в перила балкона или в спинку стула.

- А он много ел? И что любил?

- Ел немного, особенно перед полетами. Любил соленые огурцы и обыкновенные котлеты...

- Если можно, скажите, пожалуйста, он часто сердился?

- Да, довольно часто... Больше всего из-за плохой работы. Любая плохая работа - плохо вымытые окна или кое-как отремонтированный автомобиль - его бесила... и еще он не переносил вранья.

Вопросы были удивительно непосредственные, совсем детские, и спрашивали ребята с подкупающей заинтересованностью. Галя так славно и так честно отвечала ребятам, что не приходится удивляться атмосфере полнейшего доверия и сердечности, что установилась в аудитории.

- Скажите, почему вы взялись делать памятник Петру Максимовичу, что навело вас на эту мысль? - спросили ребята скульптора.

- Смолоду я мечтал быть летчиком, но мечта эта осталась при мне. Подвел рост, забраковали на медкомиссии, сказали, что самолетов, в которых я бы мог свободно поместиться, не строят. Очень обидно было, но... Летчиком я не стал, но всю жизнь интересовался авиацией и вздыхал, видя самолеты. Сначала я получил заказ на памятник. И тогда начал собирать материал, думать. Вы видели в мастерской разные эскизы и пробы в глине. Постепенно возникала идея соединить образ человека с крыльями птицы... так рассказывал скульптор.

Заслушавшись, я даже не заметил, как дошла очередь до меня:

- Вы летали с Петром Максимовичем на войне, скажите, пожалуйста, какая черта его характера проявилась тогда заметнее или сильнее всего?

- Честность, - сказал я.

- А храбрость?

- Храбрость тоже. Но честность - прежде всего. Я знал летчиков не менее храбрых и мужественных, чем он, но я не знал и не знаю человека честнее, чем мой командир капитан Петелин.

- Почему он стал испытателем?

- Один его начальник сказал: "Тебе всегда больше всех надо!" Сказал с осуждением. А Петру Максимовичу и на самом деле всегда надо было больше всех, не в плохом, в хорошем смысле слова.

- Как вы думаете, что он любил больше всего в жизни?

- Больше всего в жизни он любил летать.

- А что он делал на фронте, когда была нелетная погода или вообще свободное время?

Вопрос был неожиданным. Что он действительно делал, когда не летал? И я с удивлением вспомнил - Пепе постоянно что-нибудь пилил, полировал, резал. Чаще всего - силуэты самолетов; он их мастерил из медных снарядных гильз, и еще... ножи из лент-расчалок, снятых с разбитых самолетов...

- Чаще всего он слесарил, ребята. Он понимал толк в хорошей работе и за войну понаделал, наверное, сотни три самолетных силуэтов из медных гильз и не меньше сотни ножей из авиационных лент-расчалок. Петелинские ножи ценились не меньше трофейных, золлингеновских...

Казалось, вопросам не будет конца. Под занавес, ребята прочитали обязательства, выполнив которые, они должны были получить право называться группой имени Героя Советского Союза Петелина.

И тут во второй раз поднялась со своего места Галя:

- Дорогие ребята, прежде всего спасибо за тепло и интерес, которые вы проявили к Петру Максимовичу. Спасибо от меня, от нашей дочери Ирины, от сына, Игоря. Он сейчас в больнице и поэтому не присутствует. Только что я услышала ваше обязательство, и мне стало немного страшно - вы беретесь не получить ни одной тройки? Может, лишнего хватили?..

- Ничего...

- Вообще-то трудно!

- С тройками мы не стоим имени Петра Максимовича.

Шум не утихал довольно долго. Были голоса, склонные согласиться с Галей и малость снизить обязательства, но энтузиасты перекричали, и решение осталось: год закончить без троек.

- Если так, обещаю вам, славные мои мальчишки, сдержите слово передам на вечное хранение в училище Золотую Звезду и все правительственные награды Петра Максимовича. Только держите слово...

Разошлись поздно.

- И все началось с того, - спросил я у Грачева, - что вы спросили в троллейбусе, кем он был раньше?

- Да.

Мне трудно определить, что изменилось в Игоре, но после больницы он определенно стал другим - исчезла настороженность в разговоре, мягче сделалось лицо, и слова утратили прежнюю резкость. О происшествии, что привело его в больницу, он говорить избегал, и на вопрос о самочувствии ответил с незлой иронией:

- Пожалуй, правильно, что за одного битого двух небитых дают...

Как определить мазок, что завершает полотно художника, рождая на мертвой ткани холста загадочную, живую улыбку женщины или зажигая трепещущим светом луч скрытого за лесом солнца, на одинокой вершине, гордой сосны; как узнать каплю, превращающую обыкновенную лужу в маленькое прохладное озерко; можно ли из потока слов выделить единственное, заставляющее вдруг дрогнуть чужое сердце, в миг переворачивающее судьбу человека? Мне не решить, что именно изменило Игоря - перенесенное унижение, где-то, в какую-то крошечную долю времени, достигшее предела? Или физическая боль, которую надо было скрывать - какой настоящий мужчина сдается боли? Или все было проще - человеческая мерзость, с которой он столкнулся лицом к лицу, заставила его отпрянуть и взглянуть на жизнь с новой точки зрения?.. Мне не решить этой задачи, с полной ответственностью я могу только утверждать: после больницы Игорь стал другим, незнакомым мне человеком.

- Домучаю восьмой класс, - сказал Игорь, - и ходу из школы.

- Учиться надоело, полагаешь, образования тебе хватит?

- Надоело. Надо жить.

Признаюсь, ответ мне понравился. И не только слова, прозвучавшие весьма внушительно, но и та жесткая интонация, с которой они были сказаны.

- Недавно мне Люся звонила, интересовалась твоим здоровьем, рассказывала о своей работе...

- По собственной инициативе сообщаете или Люся просила? - осведомился он, и в этих словах проглянул еще старый Игорь, но тут же, не дождавшись ответа, сказал: - Когда я лежал в больнице, газеты читал. Дома, чтобы каждый день, - не получалось. А там делать нечего - читал. И подумал: взять бы нашу школу - ребят, учителей, всех, включая Беллу Борисовну и директора, и заставить дня три ничего не есть. Пусть бы почувствовали, что такое голод!.. Я пробовал - два дня только воду пил. Очень полезно! Тогда и начинаешь понимать, как живется людям где-нибудь в Анголе или в Танзании.

- О делах в училище слышал? - поинтересовался я.

- Слышал. Ребята приходили, звали в гости... Только как-то неудобно. Они придумали за звание соревноваться, чтобы имени отца быть, а я припрусь как кто?

- Ты же наследник.

- Наследник чего - заводов, пароходов, капиталов?..

- Напрасно смеешься, ты наследник имени, Игорь.

- Если так рассуждать, не в гости к ребятам надо идти, а поступать в училище и вкалывать. Ребята зовут...

- И что же ты решил?

- Пока ничего. Страшно. А вдруг я не смогу, не будет получаться?

- С мамой говорил?

- Нет. Но она сама про училище рассказывала. Понравилось ей. Ирке тоже. Я Вавасичу заикнулся, а он говорит: "Думай, это тебе не школа". В том смысле, что в школе к моим фокусам привыкли и вроде бы к имени отца не прикладывают, а там будут...

Мы помолчали. Косой солнечный луч незаметно заполз в окно и перечеркнул комнату ровным золотистым столбом света. Сразу сделались видны пылинки, бестолково толкавшиеся в освещенной полосе, будто хотели куда-то сбежать и не находили дороги.

- А как вы думаете, - спросил Игорь, - отец бы посоветовал в училище поступать?