Путешествие будет опасным

У мэра Нью-Йорка нет денег, чтобы платить зарплату работникам городского хозяйства. Чтобы как-то свести концы с концами, ему остается одно: сокращение штатов. То и дело сообщают об увольнении полицейских, электриков, пожарников, учителей, мусорщиков, медсестер, закрываются школы, больницы, библиотеки. Из-за нехватки средств власти вынуждены были даже закрыть две тюрьмы и поплотнее набить другие… Не удивительно, что так мало сейчас полицейских в метро, так много там мусора и грязи, так часто там случаются пожары от неисправностей в электросети.

Бывший мэр Нью-Йорка Дж. Линдсей в беседе со мной говорил:

— Огромный город постепенно движется к хаосу. Он становится неуправляем. Им владеют сейчас три чудовища — Бедность, Преступность, Грязь. Его можно было бы спасти, если бы уменьшить непомерно раздутый военный бюджет страны и за этот счет помочь решить проблемы наших городов. Ведь в Нью-Йорке, как в фокусе, сосредоточено то, от чего Америка хотела бы отмахнуться, как от навязчивого кошмара, — социальное неравенство и возникающие из него социальные и экономические проблемы, зарождение которых мы просмотрели.

А вот слова инженера метро Стива Кауфмана:

— Меня иногда спрашивают: «Как это мы, американцы, высадившие человека на Луну, не можем справиться с проблемами подземки?» Я отвечаю: высадка человека на Луну — проблема научная и техническая. Это мы умеем. Состояние же нашего метро — проблема социальная. Это нам не по зубам. Мы знаем, как вывести ракету на заданную орбиту, а вот как сделать достойной жизнь человека, простите, этого нам не дано.

Вечер. Тряска вагона. Скрежет и визг колес на поворотах. То лучи света, то тьма стремительно скользят по лицам пассажиров. Никто не разговаривает. Молодой негр в старой армейской куртке с безучастным выражением лица рассматривает плакатик на стене вагона: «Четыре миллиона твоих земляков бывают здесь каждый день. Будь благоразумен».

Полицейский в кожаной курточке на «молнии», прислонившись к двери, угрюмо смотрит на негра. Левая рука в кармане брюк, пальцы правой теребят ремешок дубинки.

Молодая женщина со спящей дочкой на коленях. Большие испуганные глаза женщины становятся еще больше, когда поезд вдруг замедляет ход и останавливается в туннеле.

Напряженная тишина. Напряжение на лицах. Полицейский вынимает руку из кармана и поправляет на поясе кобуру. Негр нервно зевает, застегивает куртку и закрывает глаза, как будто собирается заснуть.

Постояв две-три минуты, поезд дергается, трогается, медленно вползает на станцию и замирает у платформы.

На пустынной платформе лужа воды. Вода течет по стене, по мраморной мемориальной доске, на которой, пока стоит поезд, можно успеть прочитать: «В память смелых и талантливых людей, построивших нью-йоркскую подземку, — чудо XX века».

Когда упадет звезда?

Едва я вышел из самолета, как сразу физически почувствовал, что я на Юге. Поручни трапа обожгли мои ладони. Раскаленное добела небо Алабамы низко висело над крохотным аэродромом. В высокой траве отчаянно стрекотали цикады. Густо зеленели сады, отягощенные плодами.

Я был единственным человеком, вышедшим из самолета, и единственный человек, встретивший меня в пустынном аэропорту, был однорукий шофер такси. Он кинул мой чемоданчик в багажник и с места рванул машину. Внимательно осмотрев меня в зеркальце, с дружеской фамильярностью спросил:

— Где руку повредил, парень?

— В Европе. Воевал против фашистов.

Он усмехнулся, кивнул на обрубок своей руки:

— А я в Корее. Воевал против коммунистов.

Мы помолчали. Сады кончились, мы въезжали в город.

— Вы с Севера? — спросил он, снова поглядывая на меня в зеркальце.

Я кивнул головой.

— Надеюсь, вы не Ио тех, кто приезжает сюда мутить воду? А? Надеюсь, вы не ищете неприятностей?

В его голосе была сдержанная угроза.

Час назад этот же вопрос задал мне сосед в самолете. Сухой, загорелый человек средних лет в клетчатой рубахе. Мохнатые брови над голубыми глазами, жилистые рабочие руки в черных ссадинах. Он видел, что я читаю книжку «Куклуксклановец».

— Интересуетесь? — спросил он, обнажая в улыбке белые крепкие зубы.

Его, по-видимому, насторожил мой акцент.

— Вы, наверное, не южанин, сэр? Из Нью-Йорка? Надеюсь, вы не из тех, кто…

— Я из Советского Союза.

Он резко повернулся ко мне всем корпусом. Ослепительная улыбка исчезла. Он молча рассматривал меня. Медленно извлек из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил, медленно выпустил дым в мою сторону. Процедил сквозь зубы:

— Впервые вижу живого коммуниста.

— Ну и как?

— Мертвые мне больше нравятся.

— А вы, наверное, куклуксклановец?

— Да, я состою в клане. И пока мы существуем, Юг останется американским.

— Не могли бы вы пояснить, что вы имеете в виду?

Он криво усмехнулся, приблизил ко мне свое лицо, и я почувствовал запах виски в его горячем дыхании.

— Хотелось бы пояснить тебе кое-что без свидетелей, — прохрипел он. — Не забывай, что ты в Алабаме, а не в ООН. У нас свои законы, беби. Ночи у нас темные…

Стюардесса принесла стакан с кока-колой и льдом.

— Стакан не чисто вымыт, — сердито сказал ей мой сосед.

— Сэр? — удивилась стюардесса.

— Я сказал, что стакан не чисто вымыт! — рявкнул он. — Наверное, из него пил какой-нибудь ниггер[1].

За окном показались пригороды Бирмингема. Самолет шел на посадку.

В дверях клановец обернулся и погрозил мне пальцем:

— Не забывай, беби, что ты не на Севере!

Я полетел дальше, и вот однорукий шофер такси снова напомнил мне, что я на Юге.

Город утопает в зелени магнолий и пальм. Сегодня воскресенье. Звонят колокола церквей. На улице почти не видно прохожих. До вечера закрыты кинотеатры. В воскресенье место благочестивых жителей в церкви.

Вот кончилась служба, и из церкви выходят прихожане. Чопорные белые женщины в своих лучших платьях; завитые и густо напомаженные старухи; белые мужчины в пиджаках и галстуках, несмотря на жару; чистенькие, прилизанные дети. Священник в черной сутане провожает паству до автомобилей. В воздухе плавают приподнятые шляпы, женщины чмокают друг друга в щеку, урчат моторы «кадиллаков», и негры-шоферы в форменных фуражках распахивают перед хозяевами двери.

Тихо и мирно здесь в воскресенье. Звонят колокола, воркуют голуби…

В маленьком сквере у автобусной остановки сидят трое белых стариков. Они не ждут автобуса, они просто сидят, болтают о том о сем, смотрят по сторонам. Старики дряхлые, отработавшие свое в жизни и теперь не знающие, куда девать свободное время. Рядом с ними, опираясь мощным задом на мотоцикл, стоит полицейский. Он в голубой металлической каске, в синей форменной рубашке с короткими рукавами, в галифе и крагах. На поясе у него пистолет, стальные наручники, связка ключей. Из заднего кармана торчит короткая дубинка с ремешком для руки.

Полицейскому жарко. Он расстегнул рубашку и платком вытирает багровую шею. Наверное, он объезжал свой участок, увидел знакомых и остановился поболтать.

Разговаривают они лениво, протяжно, с характерным южным акцентом.

— Далеко заплывали? — спрашивает полицейский.

Старик в коричневом полинявшем комбинезоне и соломенной шляпе щурит слезящиеся глаза и тянет:

— Да как тебе сказать? До острова доплыли.

— Хорошо клевала?

— Сперва не очень, а потом пошло.

— Пошло, говоришь? А на что брала?

— На червяка и на пшено. Там ее много, целые стада ходят вокруг этого черного.

— Какого «черного»? — удивляется полицейский.

— Вокруг черного трупа.

— Что-то ты непонятное бормочешь, старик, — говорит сбитый с толку полицейский.

— Как еще тебе понятней говорить? — сердится старик. — Негр там плавает. Утопленник. Мы его подцепили багром, перевернули…

Полицейский задумывается. Потом лениво произносит:

1

Оскорбительная кличка негров.