Королевские идиллии

Тот череп, что был вделан в шлем его.

Качнулся рыцарь и упал опять.

Тогда еще одним ударом мощным

Шлем Гарет расколол, как прежде – череп,

И там ему открылся вдруг смышленый,

Похожий на раскрывшийся бутон,

Лик мальчика, который крикнул: «Рыцарь!

Не убивай меня! По воле братьев

Я этот дом держал все время в страхе

И леди Лионору в нем скрывал

От мира, ибо братьям было трудно

Представить, что их кто-то победит».

Сэр Гарет снисходительно спросил

Того, кто не на много лун его

Моложе был: «Прекрасное дитя,

Какая блажь заставила тебя

На смертный бой вдруг вызвать Ланселота,

Сильнейшего из рыцарей Артура?»

«Прекрасный сэр, заставили меня

Ошибку эту братья совершить.

В них ненависть пылает к Королю

И к Ланселоту, другу Короля.

Они надеялись, что на реке

Его убьют. Не представляли братья,

Что эти броды можно одолеть».

И вот настал счастливейший из дней,

И леди Лионора со двором

Плясала, пела песни и смеялась

Над Смертью и над глупым своим страхом

Пред тем, кто был мальчишкою всего лишь.

Так, радость, наконец, воскресла вновь,

И Гарет завершил свой славный подвиг.

Как говорит древнейшее преданье[86],

Стал вскоре Гарет мужем Лионоры,

Позднейшее[87] же говорит – Линетты.

ЖЕНИТЬБА ГЕРЕЙНТА [88]

Храбрец Герейнт, Артура верный рыцарь,

Принц ленный Девона, один из тех

Великих, что входили в Круглый Стол,

Взял в жены Энид, Иниола дочь

Единственную, полюбив ее,

Как до тех пор любил лишь свет небесный.

И так же, как меняет краски небо

На зорьке, на закате или ночью

При месяце и при дрожащих звездах, —

Так пожелал Герейнт, чтоб день за днем

Его любимая цвета меняла,

В атлас, багрец и злато облачаясь.

И Энид, лишь бы тешить взор Герейнта,

Который к ней всем сердцем прикипел

Еще тогда, когда она носила

Всегда один, по бедности, наряд,

Пред мужем представала что ни день

В великолепье новом. И Гиньевра,

Герейнту благодарная за службу,

Ее любила и сама, своими

Прекраснейшими белыми руками

Нередко украшала – наряжала,

Как первую после нее самой

Красавицу Артурова двора.

И Энид отвечала королеве

Любовью на любовь и поклонялась

Ей чистою душой, как самой лучшей,

Прекраснейшей из всех на свете женщин.

И, видя их, столь близких и столь нежных,

Не мог нарадоваться их любви

Герейнт. Но стоило возникнуть слуху[89]

О том, что королева полюбила

Преступно Ланселота, хоть тому

Пока не находилось доказательств,

И громкий шепот света в гром могучий

Еще не перерос, как принц Герейнт

Подобно большинству, поверил сплетне

И стало ему страшно оттого,

Что может кроткая его жена

За нежную привязанность к Гиньевре

Безвинно пострадать иль запятнать

Себя навек. Поэтому Герейнт

Пошел к Артуру и под тем предлогом,[90]

Что княжество его с землей граничит

Преступных графов, рыцарей презренных,

Убийц и беглецов от правосудья —

Всех, кто не подчиняется закону,

А сам Король пока еще не взялся

Очистить эту землю от отбросов,

Стал Короля просить о том, чтоб тот

Ему дозволил бы домой вернуться,

Дабы свои границы защитить.

Король на миг задумался и дал

Свое согласье. И пустились в путь

Герейнт и Энид. Их сопровождало

До брега Северна полсотни копий —

И въехал принц Герейнт в свои владенья.

И там Герейнт, уверенный, что если

И есть на свете верная жена,

То это Энид, окружил ее

Вниманьем неземным и обожаньем,

И, проводя все дни подле нее,

Забыл про обещанье Королю,

Забыл про соколиную охоту,

Забыл про битвы, игры и турниры,

Забыл об имени своем и славе,

Забыл о долге пред своей страной…

Ужасно Энид удручало это

Беспамятство. А люди вскоре стали,

Вдвоем, втроем встречаясь иль толпой,

Над принцем насмехаться и болтать,

Что мужество его переродилось

В любовь излишне сильную к жене.

В глазах людских читала это Энид.

К тому же и служанки те, что ей

Прическу поправляли, госпоже

Доставить удовольствие желая,

Без остановки говорили Энид

Про безграничную любовь Герейнта,

Но этим лишь сильнее огорчали.

Бежали дни за днями, и все время

Хотела Энид с мужем объясниться,

Но робость ей мешала. Принц Герейнт,

Заметив вдруг ее печаль, подумал,

Что, видно, нечиста ее душа.

Однажды безмятежным летним утром —

Они еще в постели были – солнце,

Окно без ставен пронизав лучами,

На спящего воителя упало.

И, сдвинувшись, он сбросил одеяло,

И обнажились жилистая шея,

Могучий торс и руки, на которых

Переливались мускулы стальные.

Так перепрыгивает через камни,

Спеша, ручей, бегущий слишком быстро,

Чтобы успеть на части раздробиться.[91]

Проснулась Энид, рядом с мужем села,

Залюбовалась им и прошептала:

«Ну кто другой еще так ладно скроен?»

Но тут вползла в ее головку тень

Тех разговоров, где был обвинен

Герейнт в любви чрезмерной. И она,

Склонившись к мужу, жалобно сказала:

«О, руки крепкие и торс могучий!

Не я ль, несчастная, тому причина,

Что вас теперь бессильными считают?

Да я, конечно! Ибо не посмела

Сказать ему, что думаю сама

И что о нем в народе говорят.

Себя я ненавижу! Я – причина

Того, что жалкой стала жизнь его.

Да разве же его люблю я, коли

Об имени его я не забочусь?

Ах, мне бы обрядить его в доспехи,

И вместе с ним скакать на поле брани,

И наблюдать за тем, как он разит

Могучею рукой отребье мира!

А еще лучше – лечь в сырую землю,

Чтобы вовек его не слышать голос,

Чтобы в его объятьях не сгорать

И жарким светом глаз не ослепляться,

Ибо на мне лежит его позор!

Но если так смела я, что могла бы

Герейнта видеть раненным в сраженье

И даже умирающим, так что ж

Нет силы у меня сказать ему,

Как насмехаются над ним, считая,

Что он себя на женщину растратил?

Боюсь, что я ему жена плохая!»

Так Энид над любимым причитала,

И капали на грудь его нагую

Ее, рожденные любовью, слезы.

Но он, проснувшись, услыхал, к несчастью,

Лишь самые последние слова:

«Боюсь, что я ему жена плохая».

И он подумал: «За мою заботу

И за страданья, да, и за страданья —

Неплохо Энид отплатила мне…

О горе мне! Она мне не верна!

Я знаю, Энид плачет по кому-то

Из рыцарей веселых в Камелоте!»

И хоть Герейнт любил и чтил жену

Настолько сильно, чтобы не считать

Ее в бесстыдной связи виноватой,

Но все ж его такая боль пронзила,

Какую чувствует мужчина, если

Он безнадежно в женщину влюблен.

И тотчас же он соскочил с постели

И, сонного тряхнув оруженосца,

Потребовал: «Коня – и мне, и ей!»

А Энид бросил: «Поскачу я в дебри.

Еще мои не износились шпоры,

Еще не столь я низко пал, хотя

Желал бы кое-кто поверить в это.

А ты надень наряд свой самый худший

И вслед за мной скачи». Удивлена,

Спросила Энид: «Коль виновна Энид,

Так объясни ей, в чем ее вина?»

А он в ответ: «Молчи и подчиняйся!»

И вспомнила она о старом платье,

Вуали выгоревшей и накидке,

И подошла к кедровому комоду,

Где их с благоговением хранила,

Вложив побеги лета между складок.

И, вытащив наряд, его надела.