Страница 26 из 121
"Ко всякой бочке гвоздь. Как ему только не надоест!.. - с тревогой поглядывая на часы, злился Митяй. - Каждый должен заниматься своим делом, а не мешать другим. Только Левка мог такую штуку выкинуть. Подумаешь, инспектор! Нашел себе занятие, нечего сказать".
Женя сидел рядом у костра и строчил письмо в институт. По телефону связаться не удалось. Ребята, оставшиеся в Москве, мучаются, наверное, - надо же им знать, как идут дела у "поисковой группы".
Митяй был обижен и никак не мог простить Журавлихину его покладистости. Настоящий строгий начальник не стал бы потакать Левкиному сумасбродству.
Рыбаки давно ушли в поселок, спят уже, видно.
Как всегда в одиннадцать, Митяю тоже захотелось спать. Он сладко зевнул, потянулся и с сожалением посмотрел на остатки ужина. Рядом с краюхой хлеба лежала разваренная щучья голова, отливающая ярким перламутровым блеском. К ней не хотелось даже прикасаться, так она была раскрашена, точно в лаборатории. Митяй знал, что при окраске микроскопических срезов пользуются различными химикатами. Клетки животных тканей в зависимости от своего химического состава по-разному воспринимают окраску. Вот и получается разноцветный срез, видимый под микроскопом. Так и сейчас - зубастая пасть окрасилась в розовый цвет, жабры в синий, глаза стали красными, светились, будто угли в костре. Нос, обычно темный, как у всех нормальных щук, отливал небесной голубизной. Все это не очень нравилось Митяю. Привык он к разумному порядку в жизни, и если встречались подобные явления, то к ним он относился весьма подозрительно.
Горящие щучьи глаза злобно глядели на человека, как бы упрекая его в прямом издевательстве над живой природой.
Митяй невнятно пробормотал какие-то подходящие к данному случаю крепкие слова, вспомнил раздосадованных рыбаков и с размаху бросил щучью голову в воду. Послышался короткий всплеск.
Оглянувшись на Женю - а тот даже не поднял глаз, - Митяй привстал, вытянул онемевшую ногу и зашагал вокруг костра.
"А может, Левка и Женя поступили правильно? - подумал он и тут же опомнился, стал настойчиво убеждать себя в обратном. - У каждого человека есть свои права и обязанности". В голову лезли всякие мелкие случаи из жизни "инспектора справедливости". Перед самым отъездом Митяй чуть со стыда не сгорел, когда Левка вступил в спор с водителем троллейбуса.
Грубоватый парень не пустил в машину совсем древнюю старушку. Она хотела войти с передней площадки, а мест не было. Левка тыкал пальцем в рамку, висевшую на стене, где указаны правила для пассажиров, требовал немедленно открыть дверь троллейбуса, вообще вел себя очень напористо. Митяй дергал его за рукав, убеждал, что за правилами должны следить специальные контролеры из Моссовета, милиция, а не он. Как ни странно, но в троллейбусе оказалось довольно много "инспекторов справедливости", они поддержали Левку, посрамленный водитель вынужден был пустить старушку, и все разрешилось благополучно. А могло бы дело закончиться и в отделении милиции. Левка разошелся, кричал, то есть вел себя не так, как полагается в общественном месте. Правда, все отнеслись к нему очень сочувственно, а две девчонки с косами смотрели на Левку просто как на героя. Митяй пожимал плечами, уверенный, что лучше было не вмешиваться тем, кому не положено. Каждому свое.
Таких случаев бывало достаточно, мелких, подчас наивных, не для всех убедительных. Над Левкой откровенно посмеивались, но он шел напролом последовательно проводил свой жизненный принцип борьбы за справедливость.
Журавлихин тоже не все принимал в Левкиной смешной нетерпимости, но во многом с ним соглашался.
Надвинув кепку на глаза, он склонился над блокнотом. Трепетали на ветру, шелестели исписанные страницы, мешали сосредоточиться. Женя хмурился, прижимая листки рукой.
- Ну, я пойду, - сказал Митяй.
Женя посмотрел на него непонимающе.
- Куда?
- Как куда?.. Надо же парня вызволять. Говорил, что из этой затеи ничего путного не выйдет.
- А собственно говоря, чего ты опасаешься?
Митяй неуверенно повел округлыми плечами.
- Мало ли чего... Парень он задиристый, но щуплый... Так сказать, несоразмерность сил. Я, конечно, не хочу предсказывать, но всякое может случиться. Возьмет какой-нибудь дядя нашего "инспектора" за ногу, да и перекинет через забор. Левка, он ведь настырный.
Жене сразу представилась виденная им картина. Маленький Левка прыгал рассерженным воробьем перед грозной фигурой Митяя, наскакивал на него, сжимая кулаки, а тот широко расставил ноги, как атлет тяжелого веса, нагибаясь над штангой. Долго Митяй смотрел на Левку, потом ловко подхватил его и поднял на вытянутых руках. Тогда это все закончилось общим смехом. Левка трепыхался где-то там, наверху, визжал, словно от щекотки, пока Митяй бережно не спустил его на пол.
- Плыви, Митяй, - разрешил Журавлихин, видно под впечатлением этого случая. - Тащи его, но обязательно возвращайся к передаче.
- Ясно. Хоть плыть, да быть. - Гораздый не спеша, вразвалку пошел к лодкам.
Женя вытащил из кармана телеграмму от Нади, снова перечитал ее.
"Поздравьте леву три один пользу спартака багрецове ничего не известно надя".
Телеграмма обидела Журавлихина чересчур неуместным в данном случае упоминанием о футболе. "У людей горе, - думал он, - а Надюша не за них болеет, а за "Спартака". Ничего не поделаешь, знакомое Журавлихину, да и не только ему, девичье легкомыслие. Телеграмма подкрепила решение не отправлять Наде письма пусть с робкими, осторожными, но все же признаниями, что думает о ней, ждет встречи, и прочими сантиментами. "Если можешь не посылать - не посылай", - припомнился убедительный совет Митяя.
Костер догорел. Сквозь серый пепел светились вишнево-красные угли. Женя нагнулся над ними, хотел было раздуть пламя, но, заметив рядом чемодан-телевизор, потянулся к нему. В Горьком любителя иногда принимали передачи Московского телецентра. Почему бы не испытать эту возможность здесь, недалеко от Горького!
Он понимал, что подобные случаи бывали крайне редки. Трудно себе представить прием телецентра на таком большом расстоянии, если антенна не приподнята, а торчит у самом земли. Но чем черт не шутит, ультракороткие волны своенравны, отразится волна от какого-нибудь облака и прямым сообщением долетит до пристани Кулибино, где скучает и зябнет студент Журавлихин.
На шкале, освещенной лампочкой, он отыскал волну Москвы.
Нет, на этот раз не прилетела на берег Волги капризная волна. Даже высокая чувствительность телевизора и опытность оператора не помогли выловить из просторов вселенной волну Московского телецентра.
Женя вздохнул, посмотрел на часы - до начала передачи путешествующего "Альтаира" оставалось еще много времени. Вращая ручку приемника, он слышал обертоны телеграфных станций, иногда переговаривались буксирные суда. Слышал и пробную передачу местного любителя. Он беспрестанно заводил одну и ту же пластинку...
"Всю-то я вселенную про-е-э-хал..." - с хрипом вырывалось из репродуктора.
Журавлихин шутливо упрекнул автора песни в некоторой неточности: "Вселенную никогда, милый мой, не проедешь, она бесконечна". Думалось о последнем разговоре с ребятами: о вселенной, о любви, Аэлите. Подумал он и о приеме марсианских передач, зная, что ультракороткие волны могут пройти сквозь все слои - атмосферы. Могут прилететь и с Марса. Вспоминал формулы распространения этих волн над землей, но мысли его опять возвращались к далеким мирам.
"Значит, если у живых существ, возможно населяющих какие-нибудь планеты, существует телевидение, - думал Женя, бесцельно глядя на экран, - то мы могли бы принять их передачу".
Подобная мечтательность вообще не свойственна Жене, но своевольная мысль почему-то настойчиво уводила его "далеко от грешной земли". И думал он, что теоретически вполне допустим прием телевидения с другой планеты, очень далекой, даже не нашей солнечной системы, но, как ни странно, лишь случайно он может здесь увидеть программу Московского телецентра, хотя до него каких-нибудь пятьсот километров.