Ночь Хогги Дарна

Морган проворчал что-то на местном языке и удалился. Его губы совершенно не двигались.

— Ты боишься Моргана, — утвердительно сказал Коул, когда флайер взлетел и взял курс на восток.

— Он — бард. За ним сила, — ответила Пайя. — Давай сегодня забудем о нем.

Коул обернулся и бросил взгляд на полуостров Ланди, вздымавшийся в зелено-голубой дали за узким перешейком. Тянувшаяся от моря до моря прямая просека казалась невзрачной тропинкой, зажатой с обеих сторон высоченными деревьями. Пайя взяла его за руку и показала, что пора приземляться.

Коул посадил флайер среди розовато-зеленых лишайников, разросшихся на участке в несколько акров. Пайя заверила его, что здесь наилучшее место для посадки — растительность выдержит вес флайера, ведь Нью-Корнуолл — планета со слабой гравитацией.

Упругая поверхность, по которой они ступали, источала аромат. Они будто бы находились на розовозеленом острове, а вокруг волновалось лесное море; ветви деревьев-великанов тянулись к небу, шелестя листвой и поигрывая цветами, украшенные вьющимися растениями разнообразных форм и оттенков. Яркие птицы (настоящие!) выпархивали на свет, а потом опять ныряли в тень, наполняя воздух щебетанием и криками.

— Тут просто великолепно! — восхитился Коул, подумав про себя, что Пайя так же прекрасна, как и обступивший их лес.

Девушка привстала на цыпочки, потянувшись за крупным белым цветком, а Коул, глядя на нее, любовался нежной девичьей кожей, округлостями фигуры, ямочками на руках, свежестью и… зрелостью, зрелостью сочного, спелого плода. Именно зрелостью, другого слова он не мог подыскать. И еще глазами.

— Ты не боишься меня больше, Пайя?

В самом деле, от ее страхов не осталось и следа. Карие глаза с пушистыми длинными ресницами смотрели открыто и весело — так, как и задумала природа, создавая их.

— Здесь мирно и безопасно. — призналась она. — Когда я забираюсь на лесную вершину, мне почему-то совсем не хочется возвращаться на станцию!

— Увы, мы должны будем вернуться, — вздохнул Коул и тут же предложил: — Но ведь можно притвориться, что мы вовсе не собираемся возвращаться. Идет?

Он увидел гроздья красно-золотистых фруктов и спросил:

— А это можно есть?

— Вполне. Они очень вкусные. Слишком вкусные. Проблема Нью-Корнуолла…

— О чем ты?

— А ну, бегом назад, к флайеру! — крикнул Пайя и грациозно помчалась прочь, мелькая среди ветвей в лучах солнца.

Коул поспешил за нею следом, с трудом сохраняя равновесие.

Ленч удался — это окончательно выяснилось, когда Пайя извлекла из пакета припасенную бутылку крэша. Они потягивали крэш, сидя перед флайером, и Пайя пыталась обучить Коула ньюкорнуоллскому песенному фольклору. Ее негромкое, чистое пение сливалось с мелодичными птичьими голосами.

— Кое-что мне знакомо, — заметил Коул. — Несколько лет назад, когда я учился на выпускном курсе, мне довелось изучать поэзию докосмической эры. Кстати, я могу читать на староанглийском, а вот на слух его не воспринимаю.

— Хочешь, научу?

— Ну.„ не знаю. Мне нравится один древний поэт… его имя — Роберт Грэйвз. Как там у него: «Там, где пройдет она, творятся чудеса…» Нет, дальше не помню.

— Знаешь, я ведь могу записать для тебя наши песни.

— Главное очарование не в песнях, а в тебе, в твоем голосе. Спой еще.

И она пела что-то о короле, чьи волосы излучали мягкий свет, — однажды он вышел из леса, и был он наг, и нес с собою любовь… В голубом небе появились маленькие белые облачка, а синеватая Эннис еще дремала над шуршащими ветвями, которые охраняли тайну их острова.

Пайя сама напоминала облачко — такая же плавноокруглая; ее пышные каштановые локоны оттеняли живость лица, переживавшего то, о чем она пела — пела по-настоящему, как птица. Пайя… Она была полна жизни, крепка, замкнута и совершенна — словно один из больших красивых цветков, что покачивались по берегам их острова под дуновением ветра. Коул почувствовал, как заволновалось его сердце.

— Пайя, — вклинился он в песню, — ты и в самом деле хотела бы уехать с Нью-Корнуолла?

Она кивнула, широко раскрыв глаза и по-прежнему напевая.

— Если хочешь, я возьму тебя с собой на Белконти. Мы доберемся до Кар Труро и будем там дожидаться «Горбэлса».

Свет в ее глазах потускнел.

— Почему в Кар Труро?

— Мне трудно говорить об этом тебе, Пайя, ко я боюсь твоего старого родича… Я хочу обратиться к правительству планеты.

— В Кар Труро нет ничего хорошего, Флинтер… А ты не можешь вернуться на станцию и… и сделать то, чего хочет от тебя дядюшка Гарт?

Последние слова она произнесла шепотом; страх вновь промелькнул в карих глазах.

— Пайя, а ты знаешь, чего он хочет?

— Да, — она понуро опустила голову, тряхнув каштановыми кудрями.

Коул встал на ноги.

— Так вот оно что… Ну, слушай же: никогда я не сделаю этого, потому что Гарт Бидграсс — сам дьявол, ты слышишь? Он жадный старик, который не остановится даже перед кровью.

Пайя тоже вскочила; ее глаза теперь были скорее сердитыми, чем испуганными.

— Он не такой! Он пытается спасти тебя! Он хороший, он благородный и… и великий человек! Если бы ты знал правду… ой, прости меня, Моруэнна! — она прикрыла рот ладонью.

— Не понимаю — какую я должен знать правду? Или не должен? А ну, объясни! Что еще за правда?

— Я и так слишком много болтаю. Мне надо сказать об этом дядюшке Гарту, — и она расплакалась.

— О чем ты хочешь рассказать Бидграссу? Я точно знаю — он лжец! Он обманывает тебя, как… — Коул не мог подобрать нужное слово.

— Я… мне надо было, чтобы ты… чтобы ты меня полюбил. И я старалась, но теперь не могу, потому что… потому что… — она запнулась, скомкав фразу бессвязным всхлипыванием.

Коул успокаивающе провел рукой по волосам девушки.

— Я поторопился с выводами, — извинился он. — Я все еще двигаюсь с закрытыми глазами и оттого спотыкаюсь, вернемся на станцию, и я еще раз поговорю с твоим дядюшкой.

Наутро Гарт Бидграсс выглядел усталым и вел себя отчужденно. Несмотря на это, он пригласил Коула позавтракать с его семьей. Экологу еще не доводилось бывать в большой комнате, отделанной дубовыми панелями и выходившей окнами в южную часть сада, Пайя имела подавленный вид, зато миссис Вигноли была необычайно жизнерадостна. Завтрак, принесенный великаншей, не представлял собой ничего особенного — обычная овсянка да жареное мясо.

Гигантская женщина удалилась, когда Пайя освободила поднос, переставив посуду на обеденный стол. Бидграсс налил себе побольше кофе, устроился поудобнее и воззрился на Коула через стол.

— Мистер Коул, я сделал ошибку, вызвав вас сюда. Наверное, я был неправ еще и в том, что водил вас за нос. Но это — во имя вашей же собственной безопасности. Вы мне верите?

— Я верю, что вы верите в то, о чем говорите.

— Вы прибыли слишком быстро и оказались чересчур проворны и любопытны. И я стал беспокоиться… Пайя, остальные, да и мое доброе имя…

Коул усмехнулся.

— Допустим, я и впрямь слишком проворный и любопытный. Но почему я не могу знать…

— Можете, мальчик мой. Раз уж вы сунули свой нос, куда не следует, да к тому же еще и настаиваете, то придется вам рассказать. Но учтите — с этого момента вам грозит большая опасность, и, видит Бог, я очень хотел бы, чтобы вы оставались в неведении ради вашего же блага.

Коул отрицательно мотнул головой.

— Я ведь эколог. Если я буду знать всю обстановку, возможно, мне удастся помочь вам.

— Я ждал от вас именно этих слов. Ну что ж, приготовьтесь выслушать историю, правда, не очень приятную… Планета была заселена колонистами, прилетевшими прямо с Земли, в 145-м году космической эры — почти восемь столетий назад. Все казалось здесь идеально подходящим для человека. Здешний белок оказался куда эффективней земного в процессе обмена веществ в человеческом организме. Мягкий климат, геофизическая стабильность, отсутствие стихийных бедствий и все такое прочее. Правда, планетология в те годы еще не была настоящей наукой… Так вот. Колония добилась политической независимости в 202-м году. Она вела успешную торговлю, вывозя первоклассные продукты питания, главным образом — концентрат из яиц стомпера. Перевозки в ту пору стоили очень дорого, и транспортировка целых яиц была невыгодной… Кар Труро уже не вмещал всех поселенцев, вокруг появились новые городки. Люди осваивали прекрасные равнины, в здешнем дивном климате прокормиться не составляло никакого труда — рай, да и только! Рай!