Страница 4 из 26
– Похоже, пришло время покончить с этим раз и навсегда, – прошептал он, выйдя от министра.
Спустя четверть часа Луиджи стоял перед королем.
– Сир, – сказал он, – позвольте мне быть с вами откровенным, это касается моей службы вам.
– Говори! – молвил король.
– Сир, я – один из тех, что призваны следить за порядком в Неаполе, и, должен признаться, обеспечить его нам удается не всегда.
– Думаешь, я этого не знаю?
– Нет, сир. На моих плечах еще осталось одно из свидетельств того, что Ваше Величество не очень довольны своими сбирами.
– Тебя били?
– Да, сир.
– Но ты, однако же, не простой сбир. Я не желаю, чтобы высшие полицейские чины постигла участь их подчиненных.
– Вы правы, Ваше Величество. Но, если позволите заметить, полиция есть не что иное, как армия, ведущая особую войну с врагами государства внутри королевства.
– Лучше и не выразишься!
– Вы слишком добры, Ваше Величество. Так вот: войну эту мы ведем плохо, так как ей недостает нервов[7].
– Ты хочешь сказать, герцог вам не платит?
– И правильно делает, – смело отвечал сбир. – На его месте я поступал бы так же.
На лице короля отразилось непонимание.
– Сир, все стремятся к богатству – как великие мира сего, так и простой народ. Короли крадут провинции у своих соседей, министры – деньги у своих королей, крестьянин – курицу у себе подобного.
Губы короля растянулись в улыбке.
– Но если меня будут постоянно обкрадывать, – сказал он, – как я могу рассчитывать на хорошую службу полиции?
– Важные дела требуют индивидуального к себе подхода. И, разумеется, хорошей оплаты.
– Не могу с тобой не согласиться.
– В случае раскрытия заговора я хотел бы рассчитывать на тысячу или сотню дублонов – в зависимости от его серьезности – со стороны вашего величества.
– Да за такие деньги, – воскликнул король, – ты мне дюжину заговорщиков предъявишь!
– Сир, не такой уж это и плохой способ для того, чтобы заполнить ваши тюрьмы революционерами.
– Определенно, ты мне подходишь. Ты ведь здесь из-за этой женщины?
– Да, сир.
– И ты уверен в том, что она что-то против нас замышляет?
– Абсолютно.
– Сколько ты за нее хочешь?
– Триста ливров.
– Ты скромен… Хорошо, договорились.
– И еще одно, сир, если позволите… Герцог слишком горд.
– Ты хочешь сказать – тщеславен.
– Так выразиться, сир, я себе позволить не могу. Так вот, мне не хотелось бы, чтобы он прознал про наш уговор.
– От меня он ничего не услышит, пройдоха. Я люблю своих сбиров, и, придя ко мне, ты поступил совершенно правильно. Поймаешь мерзавку – я этого не забуду, обещаю. Ступай.
Поклонившись, Фаринелли удалился.
Выйдя из дворца, он довольно потер руки и прошептал:
– Поймаю, обязательно поймаю.
Глава II, в которой для ничего не подозревающего старого генерала готовят рай, грозящий оказаться адом
Покинув двух своих защитников, женщина, переодетая матросом, скрылась за поворотом и вскоре постучала в дверь одного из домов.
Ей открыли.
Пробыв в доме, где ее приняли, около часа, она вновь вышла на улицу, но уже в женской одежде, скрыв лицо под вуалью. Затерявшись в толпе прохожих, она добралась до отеля, который снимала местная примадонна из театра Сан-Карло.
Вышедшая навстречу горничная вскрикнула от изумления.
– Как! Вы, госпожа маркиза?! Здесь!
– Да, – сказала молодая женщина. – Проводи меня в будуар твоей хозяйки, я подожду ее там. Мне нужны перо и чернила.
И, удобно устроившись за маленьким столиком, она принялась что-то быстро писать.
Этой сподвижницей карбонариев, этой героиней, была маркиза Дезенцано, обладательница сорокамиллионного состояния, вдова патриота, расстрелянного три года назад в Неаполе по приказу короля Франческо. Обладая не только огромными деньгами, но и исключительным умом и редкой отвагой, маркиза сумела создать тайное общество итальянских карбонариев, коим она руководила с талантом, которому воздал бы должное и сам Манин[8].
Все в этой женщине свидетельствовало об аристократическом происхождении, и достоинство это проглядывало даже сейчас, в момент полной сосредоточенности. Такими, по всей видимости, были жены патрициев.
Ее отличала необыкновенная красота.
То была истинная неаполитанка, являвшая собой тот тип женщин, что так характерен для юга Италии. Лишь женщины этого благословенного края обладают столь пышными, цвета вороного крыла, волосами, что спадают на плечи королевской мантией, прикрывающей обнаженные плечи, когда они выходят из ванны, привлекая к себе нескромные взгляды. Лишь у них, настоящих неаполитанок, в глазах бегают озорные огоньки, купающиеся в слезах бесконечной нежности, когда в их сердце пылает пламя желания, и зверино-хищные, когда их переполняет ревность.
Впрочем, пылающие огнем глаза ее в тот час были скрыты вуалью, но под складками платья вырисовывались очертания фигуры таких пленительных форм, о каких мечтает любой художник.
Шею ее опоясывал столь любимый нашими предками тройной воротничок. Три эти складки ласкали взор; ее пышная грудь, это плохо скрываемое сокровище, обещала весь мир тайных прелестей; вырисовывавшееся под юбкой колено очаровательно подчеркивали складки платья, которое с непринужденной грацией падало на ножку столь миленькую, что даже законченный интеллигент, завидев ее, потерял бы голову.
Прав был Брантом: лодыжка у женщины мало что значит, так мало, что до нее не опускаются даже самые целомудренные дамские панталоны; но если очертания совершенны, то вид ее пробуждает не меньше чувств, чем лицо или грудь.
И никогда еще талия не была столь богатой на изгибы, на гармонично смягченные контуры, как талия этой молодой итальянки.
Внезапно в прихожей раздались шум шагов и шуршание юбок, дверь будуара открылась, на пороге комнаты показалась молодая женщина и тотчас же бросилась на шею маркизе, которая порывисто ее обняла.
– Наконец-то ты приехала, Луиза! – воскликнула примадонна. – А то я уже начала волноваться. Слуги сообщили мне о твоем приходе, но я смогла освободиться лишь после спектакля. Столько хлопот, знаешь ли…
– Бедняжка! – молвила маркиза. – А я вот лишь чудом избежала огромной опасности!
Актриса побледнела.
Она была безгранично предана маркизе, которой была обязана всем.
Маркиза же относилась к этому очаровательному созданию скорее по-матерински и даже прощала подруге неподобающее, если здесь уместно это слово, поведение (милая блондинка часто прислушивалась к тем голосам, что шептали ей слова любви; впрочем, женщиной слишком доступной ее назвать все же было нельзя). Она зарабатывала сто тысяч франков в год, и маркиза, чей доход был огромен, удовлетворяла самые дорогие капризы своей любимой Кармен.
– Да, cara mia[9], – повторила маркиза, – опасность была, да еще какая!
– О, расскажи мне об этом! – воскликнула примадонна.
Подвинув к себе обитый бархатом табурет, она уселась у ног маркизы, опустила подбородок на колени подруги и, взяв ее руки в свои, сказала:
– Я слушаю, напугай же меня, как прежде.
– Дитя! – вздохнула маркиза и поцеловала Кармен. – Представь же себе, ангел мой, что я явилась в Неаполь для того, чтобы поручить тебе дело, к которому мы еще вернемся. Один американский капитан, который стоял на приколе в Марселе в ожидании указаний своих судовладельцев, согласился доставить меня сюда. Документы у него были в порядке, времени – хоть отбавляй, и он был рад возможности заработать хорошие деньги и подшутить над королем Неаполя. На берег мы сошли переодетые моряками, вместе с двумя ссыльными, которые хотят попытаться поднять в Неаполе восстание.
Кармен перебила подругу, чтобы сказать:
– Ты, наверное, была очаровательна в морской форме.
7
«Нервы войны – деньги» – перефразированная Цицероном строка древнегреческого поэта Биона.
8
Людовико Манин (1726–1802) – последний дож Венецианской республики.
9
Моя дорогая (ит.).