Золотой корсар

Пока одни суда, встав на якорь, мирно дремали; другие бесшумно выходили в море, невзирая на французские фрегаты, очертания которых постепенно расплывались черными точками на рейде.

Небо сияло огнями, освещая глубокое море, и казалось, что колышущиеся волны желают завернуть миллиарды звезд в свои фосфоресцирующие складки.

Гигантские горы огибают этот пейзаж, не ограничивая его, но заключая картину в рамку, дерзкими контурами которой любуется взор, коему нет нужды останавливаться на растворившихся в небесной лазури пиках.

В бесконечности пространства теряется не только взгляд, но и заснеженная Джерджера.

К величию этого ансамбля примешивалась пикантность деталей.

Из Императорского форта вы могли слышать музыку танцующих кафе, песни импровизаторов, выбиваемую альмами барабанную дробь дарбук; вместе с этими праздничными звуками приходили пронзительные завывания хищников, бродящих в сумерках по лощинам.

В овраге янычар, обняв за талию прекрасную девушку, тайком сбежавшую из сераля, мелодично читал ей любовные сонеты поэта Абд-Эррамана; где-то неподалеку, вбирая эманации кладбища, мрачно рычала гиена.

Вой голодного хищника и чудесные звуки поцелуев повторяло эхо.

Человек, спустившийся уже к подножию форта, напрягал слух, вслушиваясь в дуновение бриза…

Устремив взор на лазурное море, он вглядывался в тени, отбрасываемые на рейд фрегатами.

Какой интерес привел его сюда?

То был странный и, судя по всему, опасный тип, так как, заметив его, влюбленные вскочили на ноги.

– Старый Иаков! – воскликнула мавританка.

– Колдун! – пробормотал янычар.

И, испуганные, они убежали.

Еврей даже не пошевелился.

Лежавший позади него пес встрепенулся, адресовал заунывную жалобу ветру, а затем, по легкому свисту хозяина, вновь улегся у его ног.

Об этом человеке и его собаке по Алжиру ходило множеств слухов, которые никто так никогда и не смог прояснить.

Пса звали Саид[23], его хозяина – Иаков.

Выглядели они так, словно давно уже достигли крайнего предела старости. Еврею определенно было больше ста лет, собаке – не меньше пятидесяти.

Пес и его хозяин наводили ужас на алжирских буржуа – в Алжире тоже, даже в те времена, была своя буржуазия.

Горожане утверждали, что этот старец обнаружил способ жить гораздо дольше общепризнанных границ; поговаривали, что знание чудесной тайны позволяло ему время от времени продлевать жизнь не только свою, но и своей борзой.

Серая, высохшая, согбенная борзая выглядела именно так, как, согласно народным преданиям, и выглядели псы колдунов Средневековья.

Да и хозяин ее мог служить олицетворением дряхлости.

Алжирские старожилы рассказывали другим, более молодым старикам, что Иакова видели в городе во все времена, столь же дряхлого, столь же седого, столь же загадочного и необъяснимого.

Один из шаушей дея, которому было восемьдесят два года, убеждал каждого встречного, что, когда мальчиком бросал камни в Иакова, тому уже было лет сто.

Он добавлял, что на следующий день у него случилась горячка, ниспосланная колдуном, от которой лишь тот один смог затем его избавить, заставив выпить неизвестное снадобье.

Словом, еврей этот решал людские судьбы.

Был ли он богат?

Был ли он беден?

Чем он занимался?

О чем он думал?

Никому ничего не было о нем известно.

Все – и даже сам дей – его опасались.

Иаков жил в гетто, на вонючей улице вонючего еврейского квартала, в вонючем доме, большом, но развалившемся.

Однажды домой к нему, по приказу дея, с обыском явились шауши.

Еврей встретил их у порога.

– Пусть входит, кто хочет, – сказал он, – но кто войдет – умрет!..

Шауши не осмелились…

– Идите и скажите Хуссейну, что тот, кто меня тронет, уже мертвец, а тот, кто меня преследует, стоит над могилой. Чтобы защититься и нанести удар, мне не нужно ни оружие, ни солдаты.

Он шагнул вперед.

Офицер, командовавший шаушами, смертельно побледнел, оказавшись перед безоружным стариком.

Тот же промолвил:

– Можешь переступить порог!

Офицер повиновался.

Поставив ногу на бетонный пол, он упал навзничь, отброшенный невидимой силой.

Иаков приказал потрясенным шаушам поднять офицера, дал выпить пару капель напитка, содержавшегося в выдолбленном сердолике, и сказал его людям:

– Унесите его; скоро он придет в себя. Но помните о том, что вы видели, и скажите дею, что сильным мира сего не стоит связываться с силами сверхъестественными.

С тех пор дей начал относиться к Иакову с глубоким почтением.

Весь же Алжир избегал старца; тот ни с кем не общался и никому не мешал.

По улицам он ходил, согнувшись вдвое, опираясь на большую черную палку, едва не касаясь земли длинной бородой, бородой, почтенной, шелковистой, ухоженной и столь белой, что она ослепляла не хуже чистого снега.

Череп столетнего старца тоже поражал воображение: совершенно лысый, он был весь в шишках, которые располагались неравномерно и походили на наросты.

Физиономия его напоминала, если можно так выразиться, лик скелета – похожая на пергамент, стертая в одних местах, ороговевшая в других. Маленькие, глубокие, мигающие и сверкающие урывками, словно глаза волка в сумерках, очи его покоились в глубоких впадинах, под удивительно пышными ресницами.

Руки его постоянно трещали, хрустели и бряцали косточками; кожа, мозолистая и шероховатая, собиралась узелками – такие можно увидеть на лапах грифов; ногти походили на когти.

Короче говоря, Иаков был своего рода живой и ходячей мумией, производившей на тех, кто видел его впервые, мрачное впечатление, и напоминавшей мертвеца, иссохшего в могиле и поднявшегося из склепа в мир живых.

Таким был человек, неподвижно стоявший у подножия форта.

Внезапно вдали прогрохотала пушка; молния прочертила пространство.

Рейд осветился от мыса к мысу, и Алжир пришел в непередаваемое волнение.

Все жители города – матросы и солдаты, мужчины и женщины, старики и молодежь – устремились на набережные.

Начиналось морское сражение.

Но кто это был?

Какой корсар сошелся в схватке с французской флотилией, преграждавшей путь в порт?

За первым пушечным выстрелом последовал второй, затем третий, затем послышались бортовые залпы.

Оставаясь невозмутимым, еврей вглядывался в море.

Вскоре он прошептал:

– Это он.

Но ни один мускул непроницаемого лица не вздрогнул, выражая обеспокоенность или надежду. Разве что его пес поднял голову, вдохнул воздух, жалобно взвыл и, полаяв немного, успокоился.

Канонада становилась все более ожесточенной, и еврей пробормотал:

– Держится уже довольно долго. – Он нахмурил брови. – Парочка залпов – это бы куда еще ни шло, но не настоящее же сражение!.. Я ведь запретил ему вступать в бой с кем-либо!..

Он выпрямился, и его изможденная рука вытянулась в направлении эскадры, которая вела огонь из всех орудий.

Казалось, он грозит французам, жестом немым и ужасным, и с губ его сорвалось проклятие.

Позади, оскалив зубы, заливался пронзительным лаем пес.

Взгляды обоих – и хозяина, и собаки – пылали огнем.

Но вскоре старик успокоился.

– Проклятый мальчишка! – проворчал он. – Но его можно понять… Какая невероятная отвага! Он достоин того, что его ждет.

Отблески пушечных залпов позволяли уже различить происходящее на рейде.

Большой французский фрегат, шедший на всех парусах, пытался настигнуть некий пароход.

Пароход был небольшой, с низкой посадкой, ничем не приметный; фрегат – огромный и… бессильный.

Фрегат обстреливал врага из тридцати орудий, пароход огрызался лишь одним залпом, но, судя по вспышкам, калибр его пушки был весьма внушительным.

Расправив паруса, на помощь фрегату спешили остальные корабли эскадры, но ветер был слабым.

Позади убегавшего к Алжиру парохода шло красивое трехмачтовое судно, вероятно, добыча.

23

Тигр (араб.).