Коты и кошки

КОТЫ И КОШКИ

И. Корсаков

Что ни кошка, то характер

Маленькое предисловие

На Земле много памятников животным. Почти все эти памятники поставлены за верную службу людям, и особое место среди подобных символов благодарности занимают памятники лабораторным животным. Таков, например, памятник собаке, поставленный в Колтушах под Ленинградом по инициативе И. П. Павлова. Насколько мне известно, памятника кошке нет, а ведь эти удивительные животные, в том числе и лабораторные кошки, служившие науке, столько сделали для людей!

Да, существуют такие животные — «лабораторные». Почему? Зачем? На эти вопросы имеются достаточно простые ответы. Во-первых — и это надо принять за данность, — мы, люди, пока не умеем, иначе как в опытах на животных, получать некоторые знания о самих себе. Живое должно изучаться в опытах на живом, но далеко не все возможно постичь при изучении непосредственно человека. Вспомните лишь, что нет теперь эпидемий холеры или чумы. Можно сказать, что лабораторные животные — соавторы многих великих открытий и в этом смысле, как и ученые, — первопроходцы. Ведь и в космосе первыми побывали собаки…

К чести науки, она старается гуманно и экономно пользоваться максимально предоставленной ей возможностью, и число людей, спасенных благодаря знаниям, полученным в опытах на животных, по всей видимости, превышает количество животных, погибших в этих опытах.

Особая фигура на пути от эксперимента на животном до прививки, лекарства или другого способа лечения — ученый. Он-то какие чувства испытывает, проводя эксперименты? Жалость, стыд, боль, радость. Все это вместе: а счастье хорошо сделанной работы, и радость открытий, и жгучий стыд, и боль, от которой животное, как правило, избавлено с помощью лекарств, в опытах на животных же найденных.

Испытывал все эти чувства и я, практически ежедневно общаясь с разными по характеру и способностям кошками. Всякое бывало, и этот мой профессиональный опыт позволяет мне сказать, что эксперименты на животных могут быть оправданы, если исследователь ставит перед собой задачи, имеющие общечеловеческий смысл. В отсутствие этого эксперименты на животных — вивисекция, и прощения им нет. И все же не ради оправдания естествоиспытателей, настоящих, конечно, естествоиспытателей, я взялся за книгу о кошках, герои которой — в основном лабораторные животные. Главное — я люблю кошек, у которых столькому научился… Искренность этого чувства и позволяет мне скромно надеяться, что эти рассказы могут стать одним из кирпичиков в фундаменте памятника кошке.

Василий Тимофеевич

Кошка, как известно, животное домашнее. Встречаются, однако, киски, которые, по всей видимости, чувствуют себя полноценными только на воле. Был у меня кот. Уж и не помню, откуда он появился, Василий Тимофеевич, — черно-белый, удивительно чистый кот с ясными глазами и огромными, очень красивыми белыми усами. Появился — и стал рваться на свободу. Прямо террор какой-то. Нельзя было оставить форточку открытой. Входя в комнату, надо было быть готовым к тому, что кот стрелой попытается пролететь мимо тебя. С невероятной терпеливостью, очень подолгу он мог стеречь дверь, ожидая, что в комнату кто-нибудь войдет или из нее выйдет. Бывал Василий и ласков, но все время чувствовалась временность его пребывания с людьми.

И он ушел. Ушел в самое неожиданное время: на следующий день после операции, с электродами в мозге, с разъемом на голове. Видимо, его нечаянно выпустила уборщица.

Пожалели мы его («пропадет теперь — зима на улице») — и новые дела постепенно вытеснили Василия Тимофеевича из нашего сознания. Вспоминали в основном то, какой он был красивый — каждого цвета поровну, носочки, галстучек, ярко-белые усы на черной симпатичной морде — в общем, все при нем. И вот такой-то красавец и ушел от нас, несмотря на все наши предосторожности.

Прошло два с половиной месяца. И вдруг однажды утром институтский вахтер говорит:

— Вам кошка нужна?

— Нужна, конечно!

Кошки всегда нужны, а уж бродячие особенно. Они и умны и физически здоровы. И операцию прекрасно переносят и обучаются отлично, что при исследованиях памяти весьма немаловажно.

— Ну вот, — сказал вахтер, — а то тут в подвале нашем какая-то кошка болтается. Давно уже.

И вот здесь мы не подумали, а как-то почувствовали: «Василий…» Взяли фонарики, пошли. После долгой и трудной охоты (а мы ведь специалисты по кошкам, и много всяких уловок знаем) нам удалось-таки изловить его. Да, это был Василий Тимофеевич. В прекрасном состоянии, такой же чистенький, но без разъема и, соответственно, без электродов! Только отметина на голове, и все. Как он умудрился освободиться от результатов нашей работы, он нам не сказал. Но нам и без этого все стало ясно с Василием.

На нем больше не было проведено не одного эксперимента. Он остался вольным жителем подвала.

Спустя полгода (дело было в Новосибирском академгородке) я встретил Василия Тимофеевича около университетских общежитий. Он вывернулся из какого-то подвального окошка. Со здоровенной крысой в зубах, такой же ясноглазый и чистый, только отметина на голове стала гораздо меньше. Кот победно глянул на меня, муркнул что-то и исчез.

Мурка

Говорят, что человек отличается от животных еще и тем, что отягощен понятием смерти. Или одухотворен, потому что известные пределы жизни являются соавтором и яростного труда и вершин славы. Не так разве?

А животные живут сейчас. Без завтра.

Может быть. Не знаю. Хотя знаю наверняка, что большая часть людей всю жизнь, не сознавая того, уверена в бесконечности жизни. И это нормально.

Но так ли уж животное, кошка, например, не знает, что есть такая штука, как смерть?

Была у меня кошка. Такая, знаете, открыточная. Есть такие серые в полоску кошки, самые что ни на есть простые, кажется, проще не бывает — и удивительно красивые. Уж на что вообще кошки грациозны и пластичны — Мурка была совершенством.

И вот она-то очень плохо перенесла операцию. Только позднее, слишком поздно, мы узнали причину. У нее были больны легкие. Как-то она с этим справлялась, но когда у нее организма появился еще один очаг борьбы, пусть и небольшой, она не выдержала. Слабое звено — легкие — отказало.

Мурка перестала есть. Мы видели, что дело не в проведенной нами операции. Эта операция для кошки ерунда. На следующий день к вечеру киска бывает уже в порядке, а через день так и вовсе бодра и весела.

А Мурка угасала и на девятый-десятый день болезни уже не могла стоять.

Мы пытались кормить ее, впрыскивая в рот молоко, — она его выплевывала. А ведь мы знали: начнет есть — выцарапается.

Инъекции глюкозы и антибиотиков не помогали.

И вот однажды (нас было в комнате несколько человек) она вдруг встала!

Встала, худая, как тень, и подошла к ящику, в котором дается эфирный наркоз, посмотрела на нас и мяукнула. Но она так смотрела и так мяукнула, что мы все совершенно однозначно поняли: она умирает, знает это и не хочет, чтобы это видели.

Мы открыли ящик, и кошка, которая уже два дня стоять не могла, явно из последних сил туда залезла!

Мы закрыли крышку. Она жила буквально несколько секунд.

Мы были потрясены. Очевидно, не только человеку важно достойно встретить последний час.

Прошка

Такого кота я, наверно, не встречу больше никогда.

История его — это, пожалуй, и не рассказ, а скорее повесть.

Прошку трудно описать, столь необычна была его внешность. Достаточно крупный, сильный, но нисколько не грациозный. Среди бесчисленных прозвищ, которыми одаривали Прошку, было, например, и «Вахлак». Или, например, заходит кто-нибудь в комнату и, впервые увидев Прошку, спрашивает: «А это что за чучело?» И такая кличка хоть немного, но тоже отражала суть его облика.