Страница 2 из 59
ОЛЕНЬКА
И вот когда он наконец ударил ее по лицу, в ней будто что-то треснуло. Хрустнуло внутри будто что-то. Она рванула в свою комнату из кухни, из их вечной кухни, где стены изрисованны этим белым "тараканьим" карандашом, создающим впечатление, будто здесь собираются что-то реконструировать. Тараканы пересекали белые реконструкционные границы и, падая на пол, хрустели потом под ногами... Она побежала, вернее, прыгнула в свою комнату прямо к окну, к широкому подоконнику. Там у нее среди мулине, мешочков с бисером, блестками лежали ножницы. Она их никому не давала - затупятся, боялась. Потом ищи точильщика... Она уже бежала, перепрыгивая коридор, обратно в кухню. Он как раз собирался выпить и оглянулся, сделав этот жест головой. Коронный рыжеватая челка волной отхлынула с бровей и он еще, как всегда, кистью с длиннющими пальцами добавлял как бы вторую волну. И подбородок, не бритый пару дней, с нежными, не колкими волосками горделиво приподнимался... Она напрыгнула на него, вся съежившись, зажмурившись даже, собрав в комочек ненависти все свое существо, сконцентрировав эту ненависть, в которой были и боль, и жалость, и любовь, и непонимание, и ненужность, невзятость никем и никуда... все это заблистало на острие ножниц. Сверкнуло и вонзилось в его голую грудь, торчащую из драного халата. Будто кошка каждый день драла из него нитки, они свисали - длинные, белые, коричневые, синие... Она вонзила ножницы уже в рану. В кровь. Он упал и зацепил торфяные стаканчики с рассадой, которые она готовила для посадки в деревне, у мамы. Земля высыпалась, и зеленые ростки лежали рядом с оголившимися корешками в треснувших фасолинках, в их съежившихся шкурках. И он лежал съежившись. В мерзком ха-лате.
Личные урожаи Оленьки были смехотворны. Да и вообще - "Хозяина бы на этот сад-огород. Мужскую руку!" Это, пожалуй, единственная ситуация, в которой мужчина упоминался как нужный. А так, сколько Оленька себя помнила в семье мужчин не было и были не нужны. Даже муж старшей сестры забылся, будто и не приходил никогда. Они ведь развелись. И отец тоже маму бросил. И вообще - "Все от мужика! А на кой нам мужик? Что с мужика взять? Мужика не переделать! Родить если его только обратно..." В кого - не говорила мама. В женщину, наверное.
Оленька была прекрасной рукодельницей. И само собой, что с такими способностями еще и к рисованию в деревне ей делать было нечего, и она оказалась в Москве, окончив училище и став модельером. Художником-модельером, как нравилось ей подчеркивать. Хотя в основном она зарабатывала вышивкой. Без конца обшивала, вышивая, фигуристов. Эти нескончаемые купальники... Впрочем, купальники как раз были кончаемы, то есть маленькими. И как вообще можно разнообразить этот костюм - в любом случае, нужно много ног, желательна голая спина, тонкие руки, то есть облегающий рукав или вообще без него...
Когда она нервничала, у нее слегка дергалось левое веко. А нервничала она по причинам непонимания. Вот она не понимала, откуда у людей столько... она даже не знала, как сказать: дерзости, наглости придумывать эти умопомрачительные одеяния. От непонимания ей становилось страшно. Непонимание было как черная-черная комната, в которой стоит черный-черный гроб и в нем лежит черный-черный... Ну, из детства ужастик. Черное, неизвестное, необъяснимое. Она убегала в свою комнатку и вышивала. Оставляя на кухне этих людей, творящих "большие" дела. Вообще-то, они ничего такого не творили, но разговоры вели...
Она сама, конечно, виновата, что позволила им так вот, запросто, вселиться в эту квартиру и чувствовать себя хозяевами. Этот дом уже почти весь выселился, какой-то кооператив должен был проводить капитальный ремонт. Все как-то само собой заглохло, и только время от времени приезжала милиция, а за ней "скорая помощь" забирать замерзших, а пару раз померших, бомжей, которые забирались в пустые квартиры или подвал.
"Квартиранты" Оленьки поначалу были для нее почти что инопланетянами. Димочка-киношник, красавец и умница. Да к тому же гомосексуал. Для Оленьки все это было чем-то из ряда вон. А проще - провинциалка, попавшая в столицу и сразу в "тусовку". Любовник Димочки Леша - смазливый весельчак, претендующий на роль певца, артиста и вообще незаурядность. Из-за того что Леша сам был неизвест-но откуда родом, Олечка к нему относилась, разумеется, без пиетета. Другое дело, Дима. Она, конечно, сначала влюбилась в него. Потом, узнав, что он педераст, возненавидела, а потом еще больше полюбила. Это все в течение одного дня. Ну и люди, люди, приходившие к Димуле, как его называли, или Д?ымок, рыжий Д?имок. Эти люди все были... какими-то особенными. Разговоры, имена, цитаты, книги и журналы, фотографии... ТЕЛЕВИДЕНИЕ. КИНО. И Оленька... вышивающая купальники и сорочки для фигуристов.
Время от времени в квартиру наведывался один из жильцов. В свою комнату. Но этот пьяница, получив от Димули необходимую (всегда чуть больше) сумму, уходил. Еще одна комната принадлежала кому-то уже умершему или сидевшему в тюрьме. А третья - Оленьке и ее фиктивному мужу, которому уже было заплачено. Так что в распоряжении этой компании была пусть и потрепанная, но трехкомнатная квартира с гигантской кухней и большущей ванной, в которой немаленький Д?имок мог вытянуться во весь рост. Что он и делал после попоек. А Оленька его мыла.
"Что это за педики с тобой живут?!" - спрашивали ее мужчины, все-таки время от времени появляющиеся в ее жизни. Ее это обижало. Она так привыкла к ним. И Димочка был в некотором роде эталоном - талант, внешность, легкость и свобода в поведении, успехи. Хотя, конечно, Оленька видела, что за всем этим стояла чудовищная неуравновешенность. Эти "педики" все-таки никак не могли прийти к сократовскому "согласию с самим собой". Димочка пытался даже переспать с Оленькой. Просто так она, что ли, его мыла... Они закрывали дверь на задвижечку, и Оленька садилась на корточки рядом с ванной. В ванной плавал Дима и плавала его розовая писька. Оленька создавала пену в воде и тихонько под пеной прокрадывалась к розовенькой штучке - она даже не могла назвать это членом, не говоря уже о более жестком слове. Потому что не был он жестким под Оленькиной рукой. Они оба плакали даже. Димка, конечно, был пьян. А Оленьке действительно было так горько и жаль. Себя, его. Всю эту дурацкую ситуацию. Но за дверьми раздавался голос Леши: "Утомленное солнце нежно с морем прощалось... Димуль, а? Может, мне взять в репертуар это танго? После михалковского фильма так стало популярно..." Сам Дима после таких сеансов омовения зверел. Он обрушивал на Оленьку тысячи проклятий и оскорблений. Напивался и несколько раз бил ее. Она, конечно, понимала, что это из-за самолюбия, себялюбия, эгоизма. Как это так, мол, он позволил ЕЙ что-то там с ним делать. Или - как это так, он не смог ничего сделать. Но опять, это получалось, ОНА, ОНА виновата. Леша ведь может.
Оленька увлекалась гороскопами. Она смотрела все передачи, связанные с миром оккультного. Она даже купила два тома Блаватской. Но вообще-то она больше любила поболтать по телефону. В основном рассказывала о Димочкиных успехах, планах, проектах. И получалось, что она сама вовлечена во все это. Что она есть неотъемлемая часть, составная всего этого. Что и она, она тоже... Только когда уже поздно ночью она шла к себе в комнатку, потому что по телефону они все разговаривали на кухне, включала неяркий торшер, стягивала с себя одежки, выворачивая их наизнанку, и юркала на незастилаемый диван-кровать под одеяльце, ей становилось грустно и страшно. И к тому же она слышала, как возятся за стеной двое мужчин и один из них, видимо Леша, исполняет ее роль. А она не могла сделать так, чтобы ее любимый Димочка полюбил ее больше. Она бы даже согласилась, чтобы это было иногда. Они бы могли оставаться дружной семейкой. Потому что все равно у нее слишком много дел, ей надо все время вышивать эти купальники и сорочки, и еще придумали какие-то шапочки. Уже для синхронного плаванья.
"Что же он не мог тебе оставить пригласительный билет?" - недоумевала Оленькина подружка на то, что Димуля не пригласил ее на премьеру. Оленька защищала Димочку - ее не было дома, он не знал, когда она придет, он забыл, у него такой важный день... Оленька специально для премьеры сделала себе наряд. Со шляпкой. С такой мягкой, бархатной, очень хорошо обрамляющей ее довольно резкие черты лица. К тому же она постоянно делала себе коррекции. То губы увеличит, то скулы "надставит". Ей было так смешно - это оказалось почти как в шитье. Под кожу скул вставлялись такие специальные подушечки, выкроенные в форме миндаля, в футлярчиках миндальных. Что там внутри, ей не очень хотелось знать... Наряд она не показала Димочке. Ждала премьеры. А теперь она ждала их уже после премьеры и банкета. "Может, они и до утра не придут, - думала Оленька, примеряя шляпку. - Может быть, я поеду рано утром к маме, покопаюсь на огороде, соберу одуванчиков... Из одуванчиков можно сварить варенье, и вообще французы используют листья в салат... Мама будет спрашивать, когда я выйду замуж. А сама все время повторяет тем не менее - зачем нам мужик? Мужики сволочи... Мужик нам зачем?.."