Азеф

Это свидетельство Герасимова. Судя по всему, Гапон «косил под дурачка» — но Герасимова, человека опытного, ему обмануть удалось.

Все разговоры Гапона клонились к одному: вот есть у него друг, инженер Рутенберг, «Мартын», так вот тот-то большая шишка у эсеров, чуть ли не самый главный боевик, вот он-то все знает… И вот как раз он разочаровался в революционной деятельности и может, если с ним как следует договориться, всех выдать. И он, Гапон, готов свести его с Рачковским.

Судя по всему, это была импровизация. Гапон решил вовлечь в свои игры с полицией своего друга, помощника, спасителя, который, выйдя по амнистии после 17 октября, действительно возобновил революционную работу. Гапон перед вторичным отъездом за границу несколько раз с ним встречался. То, что он подставлял Рутенберга под удар и ставил в смертельно опасное положение, эгоцентрику Гапону, видимо, в голову не пришло.

Герасимов доложил Дурново, что Гапон — «неопасный враг и бесполезный друг» и как агент «не стоит ни копейки».

Но у Рачковского было, видимо, иное мнение.

Во всяком случае, в ночь с 4 на 5 февраля Гапон приехал в Москву и рассказал Рутенбергу о своем разговоре с вице-директором Департамента полиции.

Что в связи с этим предлагал Гапон Рутенбергу? Он сам, кажется, толком не понимал. Его планы путались. То он изъявлял намерение воспользоваться ситуацией, чтобы «подобраться» к Дурново и Витте и убить их или, например, взорвать Департамент полиции, и просил для этого свести его с «Иваном Николаевичем и Павлом Ивановичем». А в следующее мгновение упрашивал Мартына поехать в Петербург и встретиться с Рачковским, чтобы выманить у полиции деньги и использовать их, само собой, на благо революции. А потом убить Рачковского. И Дурново. И Витте.

Гапон запутался, он был приперт к стенке, его положение ухудшалось с каждым днем. 8 февраля один из гапоновцев, Николай Петров, недовольный своим положением в организации, публично, в газете, огласил факт получения 30 тысяч рублей от Витте и Тимирязева (еще и цифра-то какая неудачная). Началась травля Гапона в прессе. Гапон требовал «суда общественности», писал страстные и красноречивые письма в свое оправдание. В самой организации происходили бурные выяснения отношений. 19 февраля один из руководителей «Собрания…», Петр Черемухин, застрелился прямо на заседании.

А противники гапоновцев во власти тем временем перешли в наступление. И одним из этих противников был Герасимов. 31 января он докладывает градоначальнику, что «…по имеющимся сведениям, в число членов возрождающегося Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга (б. гапоновцы) в настоящее время записались преимущественно социал-демократы, которые под личиной легальных собраний предполагают вести социал-демократическую пропаганду и отделами собраний пользоваться как социал-демократическими клубами…». В результате вопрос об утверждении Гапона во главе «Собрания…» снимается с повестки дня. Витте предложил было заменить его «своим» человеком, инженером Демчинским, но нового петербургского градоначальники В. Ф. фон Лауница и это не устраивает. В результате гапоновский профсоюз с каждой неделей оказывается все ближе к окончательному закрытию.

Интересно, как связано это с «вербовкой» Гапона. То есть — действовали ли Рачковский и Герасимов сообща. «Обкладывали» Гапона, чтобы ему некуда было дернуться? Или, наоборот, Герасимов стремился побыстрее прикрыть «Собрание…», чтобы у вице-директора Департамента полиции не было стимула заниматься тем, что, с точки зрения Герасимова, было бесперспективной глупостью?

Давайте подумаем — а зачем Рачковский ею занимался?

Уж он-то имел представление о структуре ПСР и никогда не слышал о Рутенберге как об одном из ее вождей. И он, конечно, должен был легко раскусить Гапона — нервного, эгоцентричного, вечно норовящего всех обмануть и переиграть человека, в последнюю очередь годящегося для тайного сотрудничества с полицией.

И тем не менее он продолжил игру. Но что это была за игра?

На сей счет есть разные предположения.

Одно из них, высказанное Бурцевым, сводится к тому, что беспокойного Гапона попросту решили убрать руками эсеров.

Оно бы и правдоподобно, но… Будет ли один из руководителей имперского сыска тратить на такую затею столько времени? Ведь Рачковский в феврале не раз и не два встречался с Гапоном, всячески завлекал его, показывал компрометирующую революционеров переписку Циллиакуса с Акаси, обещал в будущем чуть не свое собственное кресло.

А Рутенберг, не откладывая дела в долгий ящик, 11–12 февраля отправился в Финляндию и доложил о состоявшейся беседе членам ЦК — Чернову, Савинкову и Азефу.

Азефу, первое письмо от которого после долгого перерыва Рачковский получил (предположительно) как раз в январе.

И это многое объясняет в интриге с Гапоном.

Возможно, Рачковский так «проверял» своего сомнительного, то исчезающего, то вновь появляющегося агента. Хотел посмотреть на его реакцию. Или просто демонстрировал ему, что на нем, Азефе, свет клином не сошелся, что у департамента есть и другие возможности.

СМЕРТЬ СИНДИКАЛИСТА

Как же отреагировал Азеф?

По воспоминаниям Рутенберга — первая реакция такая:

«Азеф был удивлен и возмущен рассказанным. Он думал, что с Гапоном надо было покончить, как с гадиной. Для этого я должен вызвать его на свидание, поехать с ним вечером на извозчике (рысаке петербургской БО) в Крестовский сад, остаться там ужинать поздно ночью, покуда все разъедутся, потом поехать на том же извозчике в лес, ткнуть Гапона в спину ножом и выбросить из саней»[181].

Но в тот же день состоялось совещание с Черновым и приехавшим в Гельсингфорс Савинковым. Осторожный Чернов предостерег: нет, убивать одного Гапона опасно, у него по-прежнему много приверженцев среди рабочих, пойдут слухи, что эсеры убили его «из зависти». А вот если бы удалось застать Гапона «с поличным», за беседой с Рачковским, и убить их вместе, разом… Азеф поддержал эту идею, «…добавив, что его особенно удовлетворяет двойной удар: Гапон и Рачковский, так как он давно уже думал о покушении на Рачковского, но никак не мог найти средства подобраться к нему». И сделать это может только Рутенберг, которому для вида надо согласиться с предложениями Гапона. Савинков считал это малореальным (едва ли Рачковский подпустит к себе Рутенберга, которого Гапон описывал как страшнейшего террориста), но присоединился к большинству. Его голос по букве устава значил меньше, чем голоса Азефа и Чернова: в новый состав ЦК на декабрьском съезде он не был избран.

Савинков излагает этот разговор немного иначе. По его словам, идея двойного убийства была выдвинута Азефом и поддержана Черновым. Обсуждение плана продолжалось несколько дней, и за это время Чернов и Азеф успели заручиться поддержкой других членов ЦК, в том числе стремительно набиравшего в партии вес Натансона.

Попытаемся понять логику Азефа. Его первая реакция была явно эмоциональной. Стоило избавиться от конкурента Татарова, как вот — новый красавец. Причем конкурентом-то Гапон как раз быть не мог. Он ведь и не собирался внедряться в ПСР в качестве «провокатора» — он пока что всего лишь играл роль посредника, наводчика, «сводника». Но у него была своя личная игра, которая могла спутать все карты. Он был, как Азеф, игроком-одиночкой, норовящим обмануть обе стороны, но при этом им двигали не просто корысть или властолюбие: это был человек с какими-то сверхидеями, с убежденностью в собственной миссии. Так что его надо было убрать, и чем скорее, тем лучше. Не столько даже расчет, сколько инстинкт подсказывал это Азефу.

А Рачковский? С одной стороны, человек, который слишком много знает про Азефа и явно не доверяет ему. С другой — все контакты Азефа с полицией на начало 1906 года шли через Рачковского. Так что большой вопрос — выгодно ли было бы члену-распорядителю БО это убийство. И да, и нет.

181

Рутенберг. С. 45.