Страница 7 из 15
Близнец отца не была немой. Три дня Алиса стонала в бреду и выкрикивала проклятья. Сладковатый смрад ее дыхания окутал сарай, а затем проник в дом, где отцу становилось все хуже и хуже. Никакой аромат трав, которые мама жгла в очаге, не мог перебить этот запах. Она ухаживала за отцом в доме, а мы — за Алисой в сарае. Нам с Заком было велено меняться, но большую часть времени мы по молчаливому согласию сидели рядом с ней вдвоем.
Однажды утром, когда она немного пришла в себя, Зак тихо поинтересовался:
— Что с тобой не так?
В ответ она осознанно посмотрела ему в глаза:
— У меня лихорадка. У твоего отца теперь тоже.
Зак нахмурился:
— Это понятно. Я про твой дефект.
Алиса рассмеялась, подавившись кашлем. Кивнув, чтобы мы подошли ближе, она откинула потную простыню. Сорочка едва прикрывала колени. Любопытство превысило брезгливость, и мы пригляделись. Поначалу я не заметила ничего особенного: ноги как ноги. Немного худые, но сильные. Я слышала про омегу, у которого по всему телу чешуйками росли ногти, но у Алисы они выглядели вполне обыденно — чистые, аккуратно подстриженные и на своём месте.
Зак не удержался:
— И что?
— Вас что, в школе считать не научили?
Я промолвила вместо Зака:
— Мы не ходим в школу. Нас ведь не разделили.
— Но мы учимся дома — быстро перебил меня брат. — Арифметике, письму, другим вещам. Мы умеем считать.
Мы как по команде уставились на ее стопы и пересчитали пальцы. На левой — пять, на правой — семь.
— Именно в этом проблема, дорогой. У меня лишние пальцы. — Она посмотрела на понурое лицо Зака, и ее улыбка померкла. — Это еще не все, — добавила она почти дружелюбно. — Вы не видели, как я хожу, ведь до телеги и в сарай меня несли. Я хромая. Правая нога короче и слабее. И я, знаете ли, не могу иметь детей. Тупиковая ветвь, тупичка, как альфам нравится нас называть. Но главная проблема — пальцы. Ведь их должно быть круглое красивое количество. А у меня не круглое и не красивое. — Она опять криво ухмыльнулась, посмотрела на Зака и приподняла бровь: — Если бы мы так сильно отличались от альф, дорогой, зачем им понадобилось бы нас клеймить? — Он промолчал. Алиса продолжила: — И если мы настолько беспомощны, почему, думаешь, Синедрион так страшится Острова?
Зак быстро оглянулся и так яростно шикнул, что мне на руку брызнула его слюна:
— Нет никакого Острова. Всем известно, что это ложь.
— Так чего же ты испугался?
На этот раз ответила я:
— Во время последней поездки в Хавен мы заметили на окраине обгоревшую хижину. Отец рассказал, что это дом омег, которые распространяли слухи об Острове.
— По его словам, ночью их забрали солдаты Синедриона. — Зак опять покосился на дверь. — Поговаривают, что на площади в Уиндхеме публично в назидание всем порют омег, которые просто болтали об Острове, а кто-то это услышал.
Алиса пожала плечами:
— Не кажется ли вам, что Синедрион слишком уж старается, чтобы пресечь нелепые слухи и обычную болтовню?
— Все это ложь! — прошипел Зак. — Придержи язык. Ты не в себе и навлечешь беду на наши головы. Не может существовать такого места только для омег, у них ума не хватило бы. И Синедрион его бы отыскал.
— Но пока что-то поиски не увенчались успехом.
— Потому что Острова нет! Он всего лишь плод воображения.
— Может быть, и этого достаточно. — Она опять ухмыльнулась и с этой гримасой на лице впала в беспамятство.
Зак поднялся:
— Пойду проведаю отца.
Я кивнула, снова прижав холодную мокрую тряпицу к голове тети.
— Папа наверняка сейчас тоже без сознания.
Но Зак все равно вышел, громко хлопнув дверью сарая.
Прикладывая ткань к клейму на лбу Алисы, я пыталась рассмотреть черты ее лица и найти сходство с ее близнецом, представляла его, лежащего в десяти метрах в доме. Я протирала тетю, морщась от зловонного дыхания, и воображала, что ухаживаю за отцом. Через минуту я потянулась и дотронулась своей маленькой ладонью до ее руки. Такой жест близости отец не позволял мне уже несколько лет. Было ли преступно ощутить связь с незнакомкой, которая принесла в наш дом столь ужасный дар — смерть родителя?
* * * * *
Алиса уснула. Ее дыхание клокотало глубоко в горле.
Выйдя из сарая, я увидела Зака, сидевшего скрестив ноги на земле в лучах послеполуденного солнца. Я устроилась рядом. Зак ковырялся в зубах и грыз соломинку. Немного помолчав, он произнес:
— Я ведь видел, как он упал. — Следовало догадаться, учитывая, что брат при любом удобном случае так и ходил за папой хвостом. — Искал птичьи яйца на деревьях у верхнего выгула, — продолжил Зак, — и все видел. Вот он стоит, а затем — хлобысь! Зашатался, как пьяный, но вроде как оперся на вилы. А потом упал лицом вниз, так что я больше не видел его из-за пшеницы. — Зак выплюнул соломинку.
— Прости. Наверное, это страшно.
— Почему ты извиняешься? Это ей следует извиняться. — Брат указал на сарай, откуда доносились хрипы Алисы, сражавшейся с воздухом воспаленными легкими. — Он ведь умрет? — Я не видела смысла обманывать, поэтому просто кивнула. — Ты можешь хоть что-нибудь сделать?
Он схватил меня за руку. В свете последних событий — внезапной болезни отца и появления у нас Алисы — меня поразил Зак, впервые за много лет потянувшийся к моей ладони.
Несколько лет назад брат нашел в реке окаменелость: на небольшом черном булыжнике причудливым образом отпечаталось изображение древней улитки. Улитка стала камнем, а камень — улиткой. Я частенько потом думала, что вот так и мы с Заком отпечатались, встроились друг в друга. Сначала в материнской утробе, а затем срослись за проведенные бок о бок годы. У нас не было выбора, как и у камня с улиткой.
Я сжала руку Зака:
— Ну что я могу сделать?
— Не знаю, хоть что-нибудь. Несправедливо, что она убивает отца.
— Это не так. Она же не специально. С ней случилось бы то же самое, если бы сначала заболел папа.
— Это несправедливо, — повторил он.
— Болезнь ко всем несправедлива. Просто так происходит.
— А вот и нет. Мы, альфы, практически никогда не болеем. Это омеги всегда болезненны и слабы; уроды несут в себе дрянь и радиацию. Она слаба и отравлена. И тащит за собой отца.
Я не стала спорить с братом, поскольку он говорил правду: омеги действительно более восприимчивы к хвори.
— Она не виновата, — сказала я. — Если бы папа вдруг свалился в колодец или его забодал бык, он бы тоже прихватил ее с собой.
Зак отпустил мою руку:
— Ты не волнуешься о нем, потому что не одна из нас.
— Конечно, волнуюсь.
— Тогда сделай хоть что-нибудь. — Он сердито вытер слезу в уголке глаза.
— Я ничего не могу сделать.
По слухам, у каждого провидца имелась своя сильная сторона. Кто-то мог точно предсказать погоду, кто-то — отыскать место, где следует рыть колодец или распознать ложь. Но я никогда не слышала о таком, кто имел бы дар исцеления. Мы не могли менять мир, а лишь познавали его обходными путями.
— Я никому не скажу, — прошептал Зак. — Если ты его спасешь, я не скажу ни слова. Никому.
Отца было не спасти, даже если бы я ему поверила.
— Я ничего не могу сделать, — повторила я.
— Тогда какой толк от твоего уродства?
Я опять потянулась к его руке:
— Он ведь и мой отец.
— У омег нет семьи, — выплюнул брат, отдергивая руку.
* * * * *
Их агония продолжалась еще два дня. Где-то далеко за полночь мы с Заком дремали над Алисой в сарае. Ее зловонное дыхание не давало заснуть по-настоящему, и мы балансировали между сном и явью. Внезапно очнувшись, я затрясла Зака и, не задумываясь о том, как бы скрыть свое видение, прокричала:
— Иди к папе! Сейчас же!
Он даже не попытался меня в чем-то обвинить, а мгновенно рванул к дому по гравийной дорожке. Я тоже собралась было бежать: там мой отец вот-вот испустит дух. Но в этот момент Алиса приоткрыла глаза. Сначала на секунду, затем ее взгляд сфокусировался. Мне не хотелось, чтобы она встречала смерть одна в тёмном и тесном незнакомом сарае, и я осталась.