Будь здоров, школяр

- Совсем никакой?

- Мы идем по Арбату...

- Да ты ешь. Холодный, наверное, суп, да?

- Мне ведь скоро уезжать. Обратно. Хочешь, я тебе письмо напишу?

- А я тут девчонкам рассказывала. Там, говорю, у меня дружок есть. Черноглазенький. На всю войну - один. А они мне не верили. Смеялись. А ты ведь помнил меня, да?

- Почему же один? Других у тебя нету?

- А другим-то ведь другое нужно...

Черноусый Федя внимательно смотрит на меня. Чего он смотрит? Может быть, жалеет, что супу дал? Может быть, он тот самый "другой"?..

- Послушай, да я ведь это всерьез. Я ведь думал о тебе. Я никогда ни о ком так не думал, как о тебе.

- Ну вот и ты тоже. - Губы у нее кривятся. - Как хорошо-то было...

А на самом краешке миски, словно червячок, одиноко повисла лапша. Белая, печальная такая. А Нина подперла щеку кулачком и смотрит мимо меня. А в зеленых ее глазах я вижу окно барака. А за ним - зеленые сумерки настают.

- А здесь даже выстрелов не слышно, - говорит Нина, - только раз бомбили.

- Послушай, Нина, - говорю я, - ну, хочешь, я буду письма тебе писать? Просто так. Как мы там живем... А то ведь пропадешь ты. Где тебя искать-то потом?

Дурочка она какая! Неужели она не понимает? Что я, соблазнитель какой-нибудь, что ли?.. Война. Это ведь не Женя. Там все казалось, казалось. А это ведь настоящее. Неужели она не видит? Я теперь понимаю все. Вот дурочка...

- Что ж ты думаешь, я как другие? Хочешь, докажу? Хочешь, при тебе сейчас домой напишу про все. Сама отправишь...

Черноусый Федя все смотрит на меня. Делать ему нечего, что ли?

- Вот и опять у нас с тобой свидание... да?

- И когда война кончится, мы поедем вместе...

- Прямо посередке войны у нас с тобой свидание. Вот только мороженым не торгуют. Федя, - говорит она, - нет ли у тебя мороженого?

- Для вас, Ниночка, все есть, - говорит Федя, - только оно у нас горячее. В виде кипяточка.

- Я когда до войны гулять ходила, всегда мне кавалеры мороженое покупали. А один был такой - не купил. Я его быстренько разогнала... А у нас в городе парк был...

- Нина, скоро мне ехать.

- Жалко мне тебя, - говорит она, - тебе не воевать надо. Много ты навоюешь, а? Только не сердись, не сердись. Это я ведь не к тому, что не можешь. Просто зачем это тебе, да?

- А тебе?

- А мне уж и подавно. Вот Федя в ресторане работал. Ресторан "Поплавок". Да, Федя? Отбивные готовил. Салаты...

- Мне ведь уезжать, - говорю я, - ты скажи, напишешь мне? Мне ведь легче жить будет.

- Напишу, - говорит она, - напишу.

Мы идем к выходу. Позвякивает ложка в котелке.

- Послушай, Нина, а тот майор, он что...

- Тот?

- Да, тот...

- О, ты его заприметил.

Мы снова останавливаемся у самой двери. Она стоит рядом со мной. Совсем рядом.

Какая она все-таки маленькая, хрупкая, тоненькая. Какая она беззащитная. Я возьму ее за плечи, за круглые ее плечи... Я поглажу ее голову ладонью. Пусть она не объясняет. Я не хотел спрашивать, не хотел...

- Ты что, жалеешь меня, да?

- Нет, только и ты меня не жалей, Нина.

- А что ж ты дальше-то делать будешь?

- Буду ждать писем твоих.

- А если не дождешься? Всякое ведь бывает...

- Дождусь. Ты ведь обещала.

- Зачем тебе это, глупый?..

Глупый я, глупый. Что-то я не так сказал. Не о том говорил.

- Вот у тебя крошка хлебная на щеке, - говорю я.

Она смеется. Смахивает крошку.

- Пора идти нам с тобой. Хватятся тебя.

- Пусть хватятся, - говорю я. - Пусть хватятся. Семь бед - один ответ.

- Смелый ты у меня какой, - смеется она. И проводит ладонью по моей голове.

Мы выходим в тамбур. Я касаюсь ее плеча. Она отводит мою руку. Очень ласково отводит.

- Не надо, - говорит она, - так лучше.

И целует меня в лоб. И бежит в начавшуюся метель.

...У штаба дивизии стоит бронетранспортер. Сашка ходит вокруг. Разглядывает.

- Сейчас поедем, - говорит он.

ПОТЕХА

Бронетранспортер - очень удобная машина. Он словно серый жук. Он всюду пройдет, отовсюду вылезет. В нем уютно. Тепло. Печка электрическая работает. Можно даже поспать на ходу.

Я не сплю. Я подремываю. Что будет к вечеру, когда мы догоним свою батарею?

Может быть, будет тяжелый бой? Может быть, никого мы уже не застанем... Вот приедем на место, буду ждать писем от Нины... А Сашка спит. По-настоящему. А Карпов сидит рядом с водителем и не то спит, не то просто уставился неподвижно в разбитую дорогу.

...А старшина привез сапоги. А если мне не достанется?..

- Товарищ младший лейтенант, - говорю я, - если бы дорога хорошая была, вот бы мы мчались, наверное. Но Карпов не отвечает. Спит, видно, Карпов.

- Федосьев, - говорю я водителю, - а хорошая теперь у нас машина.

- А я не Федосьев, - говорит он, - я Федосеев. Федосеев я. Все меня путают. И Федоскиным называют, и по-всякому. А я Федосеев. На войне-то разве разберешься: Федосеев или Федосьев? Некогда разбираться. Было раз Федишкиным назвали. Потеха ведь. А я Федосеев. Сорок лет уже Федосеев. Как говорится, с самого первого дня младенчества.

Мы везем бочку вина. Это на всю батарею. Это фронтовая норма.

- А винцом-то попахивает, - говорит Федосеев.

У него оттопыренные розовые губы, белые брови, зубы редкие, крупные. Он говорит нараспев.

Он, наверное, никогда не выходит из себя. С ним уютно, надежно.

- А винцом-то попахивает, - говорит он.

Бочка большая. Отверстие заткнуто деревянной пробкой. Прочно. Не выбить. Да если и выбить, все равно: как до вина дотянуться? А на батарее сейчас принимают пополнение. Новички. Юные ребята, наверно. Стоят, озираются. Потеха. Школяры.

Коля Гринченко вышагивает, наверное, перед ними. Фасонит. А Шонгин, наверное, покурива-ет и говорит Коле: "Болтать ты горазд, Гринченко..." А старшина привез сапоги. А если мне не достанется?

- А если газу прибавить, - спрашиваю я, - что получится, а, Федосеев?

- Получится прибавление скорости,- говорит Федосеев,- скорость увеличится. Это если газу прибавить. Только здесь нельзя. Дорога плохая. Трясти будет, если газу прибавить...

- Ну и пусть трясет.

- А зачем нам?

- А интересно ведь, когда трясет...

- Машину-то жалко. И люди спят. Пусть поспят. Это мы с тобой не спим. А они спят. И пусть.

А если я без сапог останусь? Меня не жалко? Гнал бы ты, Федосеев, покрепче. Может, успеем еще.

- А винцом-то попахивает, - говорит Федосеев.

А ведь действительно вином пахнет. Ароматный дух идет от бочки. И есть хочется.

Только вина нам не пить. Оно - в бочке. И пробка величиной с кулак.

- А пробку можно вытащить, - говорит Сашка на ухо мне.

- Вдруг Карпов услышит? Он нам даст...

- Конечно, можно, - говорит Карпов, не поворачивая головы.

- Это только прикажите - пара пустяков, - говорит Федосеев.

Мы съезжаем с дороги и останавливаемся у одинокого столба. Мы вытаскиваем пробку. Легко. Она как по маслу вылезает из своего гнезда. И сквозь морозный воздух пробивается облачко винного дурмана. Все сильней и сильней.

- Каждый пробует свою норму, - говорит Карпов, - не больше.

- Закусить бы, - говорит Сашка.

- Закусывать на батарее будем, - говорит Карпов.

Федосеев делает очень просто. Он берет резиновый шланг, которым бензин переливают, и опускает один конец в бочку.

- Котелочки подставляйте, - смеется Сашка, - чтобы не пролилось.

Золотое вино льется в подставленный котелок. Сашка прикладывается. Мы смотрим на него.

- Бензином воняет, - говорит он.

- Это ничего, - говорит Карпов и сплевывает. От отпивает несколько глотков.

- Чистый бензин, - говорит Федосеев, - шланг ведь. Ну-ка я попробую...

Мы распиваем пробу. Вино крепкое. Это чувствуется сразу.