Двенадцать цезарей

На этом на первый взгляд простом портрете супружеская пара представлена смелой и решительной, она лучится благородством и добропорядочностью. Жемчужный отсвет белой кожи Агриппины и манера письма Рубенса с ее почти физически воспринимаемым сиянием создают впечатление полупрозрачности, свойственной геммам. Мерцающая поверхность портрета и бледные световые эффекты наделяют супругов чуть ли не божественными качествами. Героизм видения Рубенса точно соответствует изображению Германика и его жены в сохранившихся письменных источниках, описывающих Тиберия с неблаговидной стороны. Как мы увидим, готовые развернуться события придадут супругам статус, достойный легенды. Их жизнь и смерть станут для противников Тиберия объединяющим фактором. Их популярность и долговечный магнетизм были таковы, что через двадцать лет четвертым цезарем Рима станет некий душевнобольной с манией убийства, совершенно непригодный для управления государством. Притязания на власть императора Гая Калигулы были основаны на репутации его знаменитых и харизматичных родителей.

Во враждебных Тиберию источниках доминируют его жестокость и тирания — парные качества, первое из которых состоит на службе у второго. То же самое касается тех мучеников, которых настойчиво упоминают античные авторы, приводя их в качестве материального доказательства порочности Тиберия. Из императорской семьи первым погиб Агриппа Постум, слабоумный и ленивый, затем герой Тацита, Германик, привлекательный, хотя и с длинными тонкими ногами, склонный к театральности, испытывающий слабость к парадной стороне служебного положения, человек, харизма которого, вероятно, превосходила одаренность. По настоянию Августа Тиберий усыновил своего племянника Германика, сделав его сыном. Германик в один момент стал братом ребенка Тиберия от первого брака с Випсанией, Друзом Младшим. Братьев еще больше объединил брак Друза на сестре Германика Ливилле. Германик бодро восходил по лестнице магистратуры, с легкостью занимая должности до наступления минимального возраста. Путь Друза был сложней — пример повторяющейся истории: Германик на месте Марцелла, Друз на месте Тиберия (каков отец, таков и сын…). Все произошло точно так же, как раньше. В 19 г. н. э., ко всеобщему ужасу, Германик неожиданно умер. Шли слухи о яде и колдовстве, вина возлагалась на самого Тиберия.

Император начал испытывать ревность к своему любящему рисоваться, явно лояльному племяннику. Ответом Германика на мятеж четырех рейнских легионов в 14 г. н. э. была серия военных кампаний в Германии. Победоносные, но повлекшие значительные потери со стороны римлян, ни одна из них не принесла существенных территориальных завоеваний. Тиберий, сам отслуживший девять сроков на военной службе в Германии, отозвал племянника в Рим. Возможно, он сомневался в долговременном успехе его политики, поскольку определенно был больше заинтересован в стабилизации положения на границе, чем в расширении территорий. Тиберий наградил Германика триумфом и совместным консульством на следующий год. Затем он отправил племянника в Сирию, главную из римских восточных провинций, присвоив ему титул великого империя, расширив таким образом власть, однажды дарованную Тиберию Августом.

Одновременно он назначил нового наместника в эту провинцию. Гней Кальпурний Пизон, человек высокого положения и симпатизирующий республиканцам, ранее служил проконсулом Африки. Здесь он в основном отличился неоправданной жестокостью к собственным людям.[79] Высокомерный и старомодный в том, что касалось поведения, он был связан с Тиберием совместным консульством в 7 г. до н. э. и с матерью императора Ливией, в свое время близкой подругой его богатой, независимой жены, Мунации Планцины. Тацит предполагает, что муж и жена получили по отдельности от Тиберия и Ливии неофициальные поручения относительно молодых супругов. Их роль заключалась в наблюдении за Германиком и Агриппиной, но историк не приводит никаких доказательств.

Германик и Пизон не встречались вплоть до конца 18 г. н. э., когда разногласия по поводу взаимного статуса в провинции привели к открытому конфликту (вполне понятному, если учитывать должность наместника у Пизона и полномочия великого империя Германика). Похоже, что они не пришли к единому мнению. Германик отправился в Египет, а в его отсутствие Пизон отменил все ранее данные им приказы. Об этом провокационном шаге Германик узнал, когда следующей весной вернулся в провинцию. Отношения обоих правителей так испортила откровенная враждебность, что Германик, заболев, подозревал Пизона в отравлении и приказал организовать немедленный отъезд из Сирии. В то время как Пизон проводил свои дни на острове Кос, Германик умер 10 октября в Антиохии.

В Риме новости о его смерти произвели эффект разорвавшейся бомбы. Агриппина приказала обыскать комнаты своего мужа, и там неизбежно были найдены свидетельства колдовства и магических заклинаний: кости, амулеты, грубо сделанные куклы в виде человека, дощечки с начертанным именем Германика. В своем последнем желании покойный просил справедливого суда над Пизоном и Планциной. Быстро распространившиеся слухи несли сведения о крепкой связи между наместником и его женой, с одной стороны, и Тиберием и Ливией — с другой. Лишь немногие сомневались в виновности Пизона. Агриппина с детьми сошла на берег в Брундизиуме (ныне Бриндизи), везя с собой урну с прахом Германика, и отправилась в путешествие в Рим, которое станет триумфальным. Ее траурная одиссея, которую сопровождали опечаленные толпы, нашла широкую поддержку и закрепила мнение о мученичестве Германика и ее собственной роли как преданной, страдающей вдовы. Примечательно, что Тиберий с Ливией отсутствовали на залитой светом факелов церемонии захоронения праха Германика в мавзолее Августа. Это еще более разожгло неблагоприятные слухи. Когда начался суд, Ливия выступила в защиту Планцины и обеспечила ее оправдание. Тиберий не предпринял никаких усилий в пользу Пизона, за исключением того, что приказал восстановить разбитые озлобленной толпой общественные статуи бывшего наместника. «Пусть никто не обращает внимания ни на слезы Друза, ни на мою печаль», — обратился он к магистратам, как свидетельствует Тацит. «Во всем остальном пусть оно [дело] разбирается в соответствии с заведенным порядком». Обвиняемый совершил самоубийство, правильно оценив общее настроение: в какой-то момент перед зданием собралась толпа с намерением расправиться с подсудимым.

Неожиданная смерть Германика стала переломным моментом правления Тиберия. Агриппина затаила яростную ненависть к человеку, который однажды был ее приемным отцом, со временем это чувство усилилось и окрепло, оно пробудило и объединило людей, недовольных императором. Она испытывала не только отвращение, но и страх, поэтому не осмеливалась есть за столом у Тиберия, не передав вначале еду человеку, пробовавшему ее на вкус. Подозрения Агриппины, члена большой семьи Тиберия, вхожей во дворец, вызвали широкое беспокойство римлян относительно доброжелательности императора. Учитывая отказ Тиберия потакать настроениям толпы, таинственная смерть его обаятельного и популярного наследника — единственного члена семьи, способного составить ему конкуренцию на трон, — вызвала всеобщие мрачные предчувствия. В историографии Тиберия события, окружающие смерть Германика, служили оправданием для чрезвычайно негативной характеристики наследника Августа, которая стала притчей во языцех. Современник Тиберия, Филон Александрийский, одобрял дар мира «и благословение мира до конца его жизни с неослабевающей щедростью руки и сердца», которыми он наделил империю.[80] Светоний, Тацит и Дион Кассий, более заинтересованные жизнью в Риме, особенно в сенаторском Риме, представляют нам человека, все поступки которого открыты для негативного толкования.

В случае Светония этот «второй» Тиберий, в основном шестидесяти- или семидесятилетний, создает проблемы для автора, поскольку автор придерживается древней идеи о неизменности характера (несмотря на неоднократное резкое изменение политики и идейные искания некоторых из его двенадцати героев). Рассуждая по ходу своего повествования, он находит свидетельства жестокости в детстве Тиберия. Как недвусмысленно указывает Тацит, этот жестокий порыв, определяющий «настоящего» Тиберия, ускользает из виду только в результате осознанного фарисейства. Светоний рассказывает о примерах просвещенности и добросердечия Тиберия: его терпения («непочтительность, и злословие, и оскорбительные о нем стишки он переносил терпеливо и стойко») и веры в свободу слова и мыслей в свободной стране — автор позволяет нам сформулировать собственное мнение. Время от времени он указывает нам направление: «Постепенно он дал почувствовать в себе правителя. Долгое время поведение его, хотя и было переменчивым, но чаще выражало доброжелательность и заботу о государственном благе». Отметая в сторону инсинуации, можно сказать, что такой Тиберий — добросовестный и заботливый государственный служащий — неизвестен современной широкой публике. Его затмевает старик-извращенец, испытывающий наслаждение, когда языки мальчиков под водой касаются его гениталий; монстр, созданный сплетнями и собственным вымыслом Светония. В данном случае автор не может придерживаться двух взаимоисключающих точек зрения. К нему на помощь приходят два фактора: доминирующее влияние Сеяна и добровольная ссылка Тиберия на Капри. Последнее предполагает завершение одной главы и начало следующей, а также помогает понять, почему меняется тон повествования. Перед ссылкой в события вмешивается Сеян, который, подобно сценическому «богу из машины», развязывает узлы противоречий между двумя Тибериями Светония. Здесь он служит катализатором. С этого времени в характере нашего героя преобладает злодей.

79

Barret/L, p. 81

80

qu Grant, p. 97