Страница 13 из 20
«Когда Вы планируете провести операцию?»
«Пока не возникла серьезная угроза смерти от удушья, по возвращении с берлинского конгресса хирургов – приблизительно через три недели…»
Кохер сделал небольшую паузу, а затем продолжил: «Надеюсь, что на конгрессе мне удастся найти подтверждение тому, что сохранение части щитовидной железы помогает избежать кахексии».
В тот момент мне казалось, что и в его душе тоже таились сомнения, с которыми он, однако, боролся. «Я бы посоветовал мисс Кэбот, – продолжал он, – уже в ближайшие дни отправиться в госпиталь для подготовки к операции. Кроме того, в этом случае я мог бы безотлагательно прооперировать ее, если случится опасный приступ удушья. Надрез дыхательного прохода всегда связан с опасностью, поскольку разносчики инфекции из дыхательного прохода могут беспрепятственно попасть в операционную рану. Я рассказал мисс Кэбот об этом все, что считал необходимым, и она, очевидно, готова довериться мне. Все же я поступил совершенно правильно, обойдя в разговоре с ней тему кахексии».
Когда я уже стоял в дверях, он добавил: «Я знаю, что нашей науке не помочь одними только молитвами. Но не забудьте помолиться со мной о том, чтобы Бог оградил нас от дальнейших ошибок и чтобы Он простил мне те ошибки, что я уже совершил».
Я остановился, потому что вдруг ощутил потребность что-то сказать, утешить его, пообещать то, о чем он просил. Но он твердо кивнул мне, и я убедился, что в этот момент он его борьба со страхами и тревогами была упорней и успешней моей. Я закрыл за собой дверь, до глубины души восхищенный им.
Кэбот молчал всю дорогу до нашего экипажа. Было около половины шестого.
Эстер на время забыла о своих проблемах с дыханием. Она восторженно думала о Кохере, его мягких руках, его доброте, его прекрасном английском, на котором он говорил с ней. Должно быть, за этот час Кохер пробудил к себе доверие, которое уже ничто не могло разрушить. Она уговаривала отца на следующий же день отвезти ее в госпиталь и переложить на Кохера дальнейшую заботу о ней. Она не обращала никакого внимания на то, что Кэбот даже во время поездки продолжал молчать. Меня же это весьма беспокоило.
Когда мы добрались до гостиницы и Эстер ушла в свою комнату, Кэбот попросил меня задержаться ненадолго и рассказать о моем разговоре с врачом.
«Вы еще в Нью-Йорке как-то объясняли мне, – начал он, тщательно подбирая слова, – Вы объяснили мне, что Эстер достаточно взрослая, чтобы самостоятельно решать, что делать с собственной жизнью. Я уверен, Вы были правы. Это ее жизнь, и если она так твердо и так беззаветно верит, что профессор Кохер может ее спасти, я не могу ей перечить. Никак не могу. Но если теперь я узнаю, что есть что-то, что профессор Кохер утаил от Эстер и что Вы также утаиваете от нас… это рождает во мне дурное предчувствие – предчувствие скорой смерти. Вы не думаете, что я как отец по крайней мере должен рассказать ей об этом – даже если она, кажется, не желает об этом слышать?» Он поднял голову и вопросительно посмотрел на меня, полный одновременно сомнений и надежды. «То, что мне вчера сообщил Уайт, это правда или только подлые и злые слухи? Мне нужно было пойти к профессору Кохеру и спросить у него самого. Но мне хотелось бы услышать это от Вас».
«Вилльям, – начал я, собрав остатки хладнокровия и твердо решив заставить его поверить в Кохера, тем самым развеяв и свои последние сомнения. – Уайт сказал Вам лишь половину правды. Последствия операции, которые описал Уайт, действительно имеют место. Перенесшие их уже никогда не выздоровеют. Но они указали профессору Кохеру, где кроется ошибка. Они уберегут остальных больных от повторения их судьбы. Этого больше никогда не произойдет…» Я старался разъяснить ему, что произошло. Старался втолковать, что, по убеждению Кохера, сохранение одной доли щитовидной железы помешает развитию у людей, которым был удален зоб, струмопривной кахексии. Я хотел, чтобы он поверил, что Кохер нашел способ избавить Эстер от зобовой болезни, не удаляя ее щитовидную железу целиком.
Кэбот обхватил голову руками и проговорил: «Профессор Кохер допустил ошибку. Он заблуждался. Если я правильно понимаю, он считает, что теперь нашел более совершенный способ. Но можете ли Вы поручиться, что он не допустит ошибки и во второй раз?»
Будто бы я и сам не задавал себе этих вопросов. На них я не в состоянии был ответить. Но пока я подбирал аргументы, Кэбот сам избавил меня от необходимости приводить их.
«Я позволю Эстер выбрать собственный путь, – сказал он. – Она хочет завтра отправиться в клинику к Кохеру. Я отошлю Уайта обратно в Нью-Йорк. Если, несмотря на все это обернется неудачей, я не в силах что-либо изменить». Он посмотрел на меня: «А Вы? Что Вы собираетесь делать?»
«Надеюсь, Вы не думаете, что после всего, что произошло, я оставлю Берн раньше, чем будет проведена операция и станет ясен ее исход», – ответил я.
Утром двенадцатого апреля Эстер была доставлена в тогда еще скромно оснащенную операционную, которая располагалась этажом выше столовой клиники. Кроме меня там были также Кохер, Ру, некий молодой ассистент и две медсестры. Кохер, который в те годы еще экспериментировал с различными антисептиками и, прежде всего, с висмутом, долго мыл руки сублиматом, пока Эстер готовили к операции. Ее нужно было привести в полусидячее положение, потому что иначе она могла бы задохнуться. Молодой ассистент приступил к наркозу: сначала он дал хлороформ, а затем эфир. Эстер в последний раз взглянула на меня и Кохера. Она попыталась улыбнуться, спокойно и даже жадно вдохнула и погрузилась в сон.
Кохер подошел к операционному столу и сказал: «Хорошо, что пациентка спокойна. Одна из причин, по которой мы настаиваем на подготовке к операции, состоит в том, что это помогает завоевать доверие. Это облегчает наркоз, который с самого начала был проблемой при удалении зоба. Зачастую напряжение и возбуждение перед дачей наркоза могут привести к блокированию дыхательного прохода и приступу удушья. Кроме того, избежать повреждения возвратного нерва значительно легче, если разговаривать с пациентом во время операции – так можно сразу же констатировать нарушения голоса. Но это пока только мечты».
Дыхание Эстер было хриплым, но равномерным. Под кожей отчетливо выделялась местами гладкая, местами узловая опухоль щитовидной железы, обезобразившая ее шею. Анатомическая неоднородность обеих частей теперь была очевидна. Кохер сделал вертикальный надрез до перстневидного хряща, а затем продолжил его кверху, под углом и по направлению к левой части зоба. Из задетых вен выступила первая кровь, но крупные сосуды успели перевязать. Скальпель рассек мышечную прослойку. На мелкие кровоточащие сосуды быстро была наложена лигатура. В следующую секунду показалась правая часть зоба, плотно спеленутая густой сетью переплетающихся сосудов, напоминающих капсулу. Опухоль так вздувалась при каждом вздохе, что возникало пугающее впечатление, будто еще через мгновение она разорвется. «Это та доля, которую я удалю полностью…, – сказал Кохер, обращаясь ко мне. – В отличие от предыдущих операций я оставляю оболочку зоба почти нетронутой. Главная цель – перетянуть все доступные крупные сосуды». Кохер потянулся к длинному, блестящему, снабженному тремя бороздками инструменту и, минуя внешнюю поверхность зоба, осторожно завел его в верхнюю часть разреза, где скрывалась верхняя часть опухоли. Вскоре после этого стволы крупных, наполненных кровью артерий и вен были перехвачены. Лигатурные нити были наложены, и скальпелем Кохер отделил щитовидную железу от сосудов.
Эстер стала дышать громче, и вены, покрывающие зоб, набухли еще сильнее. Я с беспокойством взглянул на ассистента, мерявшего пульс Эстер. Но его лицо было спокойно, и он не волновался.
Кохер все глубже вводил инструмент в ткань под углом от верхней части доли к правому внешнему краю и вдруг остановился. Зонд осторожно проскользнул вглубь, вынул наружу вену, перевязал ее и рассек. Затем он начал подвигать зонд влево, к той стороне доли, которая примыкала к трахее. Ощупью его бесконечно осторожная и ловкая рука снова скользнула вниз с верхней части железы. Кохер сказал: «В данном случае дыхательный проход сдавлен, поэтому я пытаюсь извлечь нижнюю часть доли, тем самым освобождая трахею…»