Страница 52 из 58
Мне показалось, это не вызывало у женщины возражений. Пару раз она оборачивалась, чтобы искоса, словно бы невзначай взглянуть на моё лицо. И вскоре наши колебания вперед-назад и вправо-влево стали удивительно согласованными. Видимо, я прошел фейс-контроль.
Как всякий дачный роман, и этот очень быстро закончился — женщина через несколько остановок вышла, напоследок тягуче и страстно одарив меня всем, что имелось у неё сзади. Ехать стало неинтересно.
Потихоньку-полегоньку, с кочки на кочку, с горки на горку — добрались мы до места назначения. Автобус сделал тяжёлый разворот и причалил возле заржавленной железной будки.
Я сошёл последним.
Номинально это был всё ещё город, но уклад жизни здесь соблюдался почти уже деревенский. В две стороны тянулась улица одноэтажных деревянных домов, пыльная дорога была не асфальтирована, покосившиеся гнилые заборы наводили уныние — и, как ни странно, одновременно вызывали и какое-то очарование, доступное лишь сердцу человека, родившегося в России. Даже моему сердцу.
Я постоял некоторое время возле будки, давая возможность народу разбрестись, а пыли осесть — и остался совсем один.
Коллега объяснил мне, что от остановки следует двигаться налево, в сторону высокого кирпичного дома с красной крышей (дальше следовал ещё целый перечень примет). Довольно быстро я обнаружил похожий дом.
Навстречу мне по пыльной деревенской дороге ехала на небольшом велосипеде девочка лет четырнадцати-пятнадцати. На ней были линялые голубые шорты из грубо обрезанных широких джинсов, сандалии и лёгкая майка.
Девочка или девушка? По физическому развитию, хотя бы по той же самой пресловутой округлости форм, которую так любили упоминать великие писатели девятнадцатого века и плохие — двадцатого, это была молодая женщина. В то же время в лице её было нечто такое наивное и простецкое, что становилось ясно: девочка ещё не распрощалась со своими любимыми куклами. Мне было понятно, что этот велосипед — словно ненастоящий, эта поездка — всего лишь игра, и самое главное сейчас было: её высоко и радостно взлетающие колени, которым очень мешал руль, так что ноги приходилось даже несколько разводить в стороны. Колени, трудолюбиво пахтающие воздух, словно тренируясь.
Девочка внимательно посмотрела на меня, проезжая мимо. Мой ответный оценивающий взгляд был короток и нейтрален. Рыжая, курносая, веснушчатая. В общем, довольно миленькая. Рот широкий. Миленькая, не более того. Мы разминулись.
Приметы вроде сходились, всё было хорошо. Из пояснений коллеги я знал, что после того, как кончится этот поселок, нужно будет ещё пробираться километра полтора через перелесок, через другие дачные кооперативы, а потом я непременно должен оказаться на месте, если только ничего не перепутаю.
Преодолев метров пятьсот, я вдруг понял, что не знаю, куда идти дальше. Верные приметы кончились. Меня окружала теперь сплошная „зелёнка“; правда, сквозь листья проглядывали крыши дачных домиков, к которым ответвлялись дорожки. Но — слишком много дорожек.
Словно подавая мне тревожный сигнал, возле самой дороги в железной бочке горели старые доски. Огонь рвался из железного горла печи к небу нетерпеливо и даже с каким-то остервенением. Каждую секунду рвался. Словно там, наверху, он не рассеется бесполезным дымком, а вечно будет плясать и радостно хлопать в горячие ладоши.
Тут дорога пошла в гору. Это меня обрадовало, ибо соответствовало описанию. Правда, дорога теперь почему-то была покрыта растительностью. Сначала свежая зелёная травка, потом огромные зонтичные стрелы дуделя и, наконец, густые ивовые побеги. Видно, здесь давно не ездили на машинах. Странно. И вдруг я упёрся в глухой деревянный забор, преодолеть который не было возможности.
Пришлось возвращаться. На спуске меня охватила усталость, навалилось чувство бессмысленности происходящего и вообще всего этого горячего летнего дня. Я успел уже пропотеть, натёр в паху, мои ботинки и брюки снизу были густо покрыты дорожной пылью. Солнце поднималось всё выше, и, казалось, конца этому не будет. А на даче у коллеги колодец с чистейшей ледяной водой.
Я ступил два шага в сторону, сразу надежно затерявшись в кустах, и тяжело осел на какое-то трухлявое бревно. Благословенна тень!..
Не думал, что так быстро устану.
Я снял ботинки, носки и так сидел некоторое время, пошевеливая спёкшимися пальцами усталых ног.
Вот это и есть цель твоего сегодняшнего путешествия?..
Я выпил захваченную из дому бутылку пива, достал книжку и стал быстро писать. Занимался этим довольно долго. Фиксировать недавнее прошлое стало для меня теперь навязчивой потребностью. Хоть что-то не пропадёт даром. Пятнадцать минут назад — это тоже история. Я сам её автор и летописец.
А то и непонятно бывает иногда, жил вообще или нет. Ведь свидетельств не остаётся».
7. «Одни мы правы — нет на нас управы!»
«Я поднял голову и посмотрел в небо. Там не было ничего, кроме широко растянутого, выгоревшего до бесцветности ситца. Победитель бросил на нас сверху старый пыльный флаг, и мы тонем и задыхаемся в его тяжёлых складках, без всякой надежды выпутаться.
У горизонта стоит маленькое лёгкое облачко, предвещающее на вечер перемену погоды. Да, так жарит — наверное, к грозе. Хорошо бы всё-таки найти какой-нибудь дом, крышу над головой.
Я услышал с дороги приближающуюся хриплую музыку, а потом голоса — мужской и детский.
— Пап, а мы когда уже придём?
— Скоро, сын. Потерпи немного.
— Я пить хочу.
— Вот придём — и напьёшься вволю. А сейчас воды у нас нет.
Родитель, видимо, крутил ручку настройки радио, скользя с одной частоты на другую. Приём везде был неважный.
— Пап, смотри — забор.
— Вижу, сын. Куда же мы это с тобой зашли? Куда-то не туда.
— Пойдём назад?
— Сейчас. Надо подумать.
Скольжение по радиоволнам продолжалось. И тут на косогоре кнутом ударил Джеймс Ласт, его одинокий пастух погнал своих коров, а громкость приёмника сразу увеличилась до предела.
И я подумал: да, пусть не удалось быстро дойти к цели, и неизвестно, удастся ли вообще дойти. Но я был, я был здесь. И значит, могу быть где угодно, присутствовать во всех мыслимых местах.
Торопиться смешно. Желать ускорения времени глупо. Время на самом деле есть один очень сильно растянутый момент существования. И нет ни прошлого, ни будущего, а ты существуешь всегда, пока существуешь.
Дело, пожалуй, в том, что мир довольно равнодушен ко мне, да и ко всем вообще людям, но он равнодушен не зло. И ждёт от меня, да и ото всех вообще, только одного — действия! Это и есть наш долг.
Мне даже отчего-то хотелось заплакать, хоть я и понимал, что всё это чрезвычайно глупо. Да. Так и в самом деле из врачей можно в пастухи уйти.
Наконец флейты и трубы отвыли, отстонали и принялись утирать свои слёзы очередным клочком гигиенической рекламы.
— Ну как, сын, понравилась тебе эта музыка?
— Ага, красивая. Пап, теперь мы пойдём нашу дачу искать?
— Конечно. А смотри, как здесь, на горке, хорошо. И видно далеко.
В самом деле — далеко, красиво. Неожиданно я совсем успокоился и почувствовал себя гораздо лучше.
— Пап, ну я пить хочу!
— Ну идём, идём. Я, кажется, понял, где мы свернули не туда. Не бойся, через пятнадцать минут будем дома.
Я почти физически почувствовал руку, властно вмешавшуюся в события; рука эта нарушила мои планы, она повела меня к какой-то неведомой цели, и не подчиниться сейчас этому диктату было бы просто странно.
Мне показалось, что стоит только пойти за этими ребятами, и я тоже скоро отыщу „свою“ дачу. Я выждал пару минут, натянул ботинки и осторожно вышел из кустов. Две небольшие фигурки были уже на порядочном расстоянии.
Возвращаться пришлось недолго, вскоре отец с сыном свернули направо возле малоприметной развилки. Когда я добрался туда, то опять увидел рыжую девочку на велосипеде. Она ехала мне навстречу. Снова она внимательно и как-то выжидающе осмотрела меня. И прямо передо мной повернула в ту же сторону, что и мои проводники.