Страница 83 из 89
Бесконечные метели и снега стали наводить па него тоску. Заметив однажды, что виски его уже серебрятся, Пьетро Монти впал в уныние.
В эту же зиму он узнал о смерти своей первой жены, с которой он развелся, измученный ее тревожной, всегда чего-то искавшей душой. Разводясь, он считал ее полубольной, а русских, у которых почти все девушки похожи на нее, — несчастными. Теперь же, в эту зиму, после четырехлетней спокойной жизни, она стала казаться ему единственной женщиной, с которой он мог бы не чувствовать тоски и уныния. Чем живее воскресал перед ним ее образ, тем невыносимее становилась для него жизнь в Сибири.
Среди этих беспокойств у него возникла мысль, что отец его, быть может, жив, что среди немногих спасшихся мог быть именно он и что отсутствие писем вовсе еще не обозначает смерти.
Им овладела настоящая сыновняя страсть. Увидеть отца стало его мечтой. И он решил или разыскать его среди спасенных, или убедиться в его гибели.
Пьетро Монти был хорошим инженером и красивым мужем. Он понял это, когда увидел, с каким трудом отпускают его в далекое путешествие жена и начальство.
Но ничего не могло уже остановить его, и зима была еще лютой, когда он уехал.
Бесконечно длинной и утомительной была для него дорога, но по мере того, как он выбирался из снегов и пустынь немого востока в шум и грохот запада, в нем разгорались надежды и на какую-то новую жизнь и на то, что отец его не погиб.
Всю Италию он проехал не останавливаясь и последнюю ночь перехода от Неаполя в Мессину не спал, колеблясь между отчаяньем и надеждой. То ему представлялось, как он обнимает седого, с дрожащими от радости руками своего отца; то ему рисовались все ужасы катастрофы, как они описывались в газетах и журналах.
Но то, что оп испытал, увидев в действительности развалины Мессины, превзошло всякие меры горя и ужаса.
Полулежа теперь в своей каюте, он собирал все силы, чтобы опять выйти на палубу, откуда слышались крики команды, свистки и топот. Пароход, по-видимому, подходил к пристани. Вот замолчали машины. Вот заскрипела якорная цепь.
Пьетро Монти быстро поднялся на палубу. Пароход окружен был лодками. Лодочники снизу перебранивались с матросами, кидавшими и спускавшими на канатах багаж. Пассажиры толпились у бортов. Все было как в самом обыкновенном порту; никто как будто не замечал того, что было перед глазами.
А развалины вблизи были еще страшнее…
Пьетро Монти, с сильно бьющимся сердцем, поспешил спуститься в лодку: ведь он, быть может, сейчас увидит отца.
Лодочник привез его в Новую Мессину. Это был деревянный, одноэтажный город, напоминавший русские холерные бараки, построенный наскоро, с маленькими магазинами, со странным, как сразу заметил Пьетро Монти, населением: если б не дети, город казался бы населенным мертвецами, так непохожи были эти люди в своей повседневной суете па обычных итальянцев. Кафе были полны, в магазины ежеминутно заходили покупатели, смех и говор слышались всюду, но все это происходило автоматически, не касаясь глубины сознания, где таилось одно: память о катастрофе. Лишняя, неизгладимая черта была в мозгу у всех этих людей. У иных это отражалось в глазах, то блуждающих, то остановившихся; у иных — в походке, похожей на бегство, в пригнувшейся спине; у иных замечалось ослабление чувства равновесия. И каждому хотелось скрыть все это от себя и от других как можно искуснее.
Пьетро Монти вошел в гостиницу.
Его провели в небольшую комнату, пахнувшую лаком и свежим деревом. Вся постройка была сделана из тонких изящных досок и напоминала дачи в Финляндии. В этой хрупкости было беспокойство. Из ресторана доносился напряженный смех и звон посуды.
Пьетро Монти переоделся.
Поглядев в зеркало, он не узнал своего лица, так изменилось оно за эту долгую дорогу и последнюю ночь. Высокий лоб был напряжен, глаза смотрели устало и напуганно, усы отросли и еще более подчеркивали выражение горечи, которое появилось в губах. Седины в волосах заметно прибавилось.
Завязав галстук, он прошел в ресторан.
За одним из столиков сидели офицеры. Один из них бессмысленно кричал:
— Кофе, фрукты, сыр! Кофе, фрукты, сыр!
Лакей стоял, согнувшись, и ожидал, когда он кончит.
Монти заметил, что все офицеры были пьяны. А пьяных, как он помнил, никогда не бывает видно в Италии.
Он спросил вина, которым славилась Мессина.
Лакей ответил с горькой улыбкой, что вина нет, производство прекратилось.
2
В этот же день Монти поехал в старый город. Новый выстроился в полуверсте от него.
В кармане Монти судорожно сжимал последнее письмо отца с его адресом. На все расспросы в новом городе ему отвечали одно, что погибло девяносто тысяч жителей. Фамилии Монти никто из оставшихся в живых не помнил.
Когда Монти показал кучеру адрес, он болезненно улыбнулся и ответил кратко, что теперь там ничего нет.
— Как и здесь! — добавил он, показывая кнутом вокруг себя.
Монти не заметил, что они уже ехали улицей, главной улицей, от которой в этом месте осталась одна мостовая.
Невозможно было представить, что здесь стояли дома, что они могли исчезнуть бесследно, разбитые в прах и унесенные морем, которое так спокойно синело в нескольких саженях отсюда.
— После землетрясения с моря пришла волна и все смыла, — рассказывал кучер. — Все продолжалось только тридцать две секунды…
Одна за другой кругом вырастали развалины зданий. У иных уцелели фасады, и в пустые окна видны были груды мусора; с иных фасады были сорваны, и внутренность обнажена. Тут остатки стен пестрели различной раскраской комнат, на месте потолков и полов висели балки. Всюду, где можно, росла трава, кустарники и молодые деревья.
Кучер остановился у театра. Удар пришелся в партер. Крыша провалилась, здание расселось, но устояло. В нижнем этаже па окнах толстые железные прутья согнулись с легкостью самой тонкой проволоки..
У входа Монти встретил старичок. Тут же, в проходе, он устроил музей Мессины и торговал реликвиями катастрофы.
Монти заметил шелковую женскую туфлю, бутылку, смятую, как будто она была мягкой, кое-какую утварь, кое-что из бутафории.
На стене висела огромная афиша с именами актеров. В тот вечер, 28 декабря, шла «Аида». Представление уже кончилось, но актеры погибли в гостинице.
Монти провели в уборные. Полотенце с инициалами тенора, остатки его грима, зеркало его — все эти простые вещи — были страшны и священны. Они были свидетелями, они на своем малом, неподвижном теле испытали ту же силу, что сокрушила лучезарный город и тысячи живых.
Выйдя из театра и вдохнув запах моря, обманно-светлого, лживо-нежного, Монти ехал дальше среди развалин, под синим, просторным небом.
— А у вас родных пе погибло? — спросил он кучера.
Тот обернулся к нему, поглядел кругом и сказал, щелкнув бичом:
— Вся семья погибла, семь человек. Я один остался.
Людей почти не было видно здесь.
Изредка сидели старухи в тени, низко наклонив головы и шепча что-то. Одна шла навстречу, трогая костылем каждый камень и стуча о степы.
— С ума сошла, — коротко сказал кучер, показывая па нее, — видите, все ищет.
Монти смотрел на все, притихнув, притаившись. Все человеческое в нем замолчало. Он представлял себе звериный страх, который должен был овладеть всеми, когда земля загудела и зашаталась. Он даже теперь находил в себе отблески этого страха.
— Только осенью пахнуть перестало, — сказал кучер, показывая на груды мусора, лежавшие везде. И видя, что синьор не понимает, добавил:
— Трупами.
Монти вспомнил, что вынута из-под развалин и погребена была только очень незначительная часть погибших.
— По неделе жили, — продолжал кучер, — русские моряки раскапывали.
И вдруг Монти показалось, что из развалины и теперь еще идет едва заметный, но все-таки уловимый смрад. Он с ужасом потянул воздух. Со стороны моря пахло солью. Но с другой стороны, где горы… Не может быть, он галлюцинирует…