Страница 2 из 18
Странности любви!
Уж сколько переговорено на этот счет, а на вопрос, что годами удерживает вместе мужчину и женщину, еще не дано никакого определенного ответа.
А как же любовь, спросите вы? Социологи свидетельствуют: любовь как интенсивное чувство в среднем длится всего несколько лет, а далее ее сменяет привычка, привязанность – какое-то несравненно более спокойное чувство, нежели постоянная жажда быть вместе, любоваться друг другом…
Неужели же именно на таком «топливе» и держится семья?
Сами знаете – острое плотское вожделение способно продлиться день, неделю, месяц и даже год, но не четверть века.
Общее хозяйство, общее дело? Не смешите. Нет такого хозяйства и дела в мире, которое нельзя было бы разделить надвое.
А вот общность интересов… Допустим, и она, и он художники-реставраторы или мастера-ювелиры: казалось бы, ну куда им друг от друга, но ведь расстаются, уходят – если есть куда.
Короче, ни единого вразумительного ответа.
Кроме одного.
Брак.
Брак удерживает людей вместе.
Вы не согласны?
Ваш брак развалился?
Не всякому браку суждена долгая жизнь, но позвольте хотя бы надеяться на то, что неисчерпаемое и непредсказуемое будущее уже скоро подарит вам куда более счастливый и прочный шанс… на будущее или его иллюзию.
Ведь это так естественно – встретиться в юности, вместе состариться и даже, как в сказках, умереть «в один день», чтобы остающийся жить не мучился тоской по ушедшему.
Может, вам станет легче, если вы узнаете о том, что браки по любви для нашего постоянно преобразующегося общества – относительно недавняя роскошь?
Еще сто лет назад молодых никто не спрашивал, любят ли они друг друга: о браке договаривались родители. То есть старшее, вырастившее детей поколение самостоятельно присматривало им пару («хорошую партию», говорили в привилегированных сословиях), засылало сватов, сговаривалось об объединении капиталов (в брачном процессе их интересовало в основном именно взаимное приращение накопленного богатства, а процедура так и называлась – «сговор») и вершило брак. То есть было главным инициативным лицом брака. Не людей женили, а капиталы объединяли – словом, кукловодствовали вволю. А молодые просто смирялись.
Они и видели-то друг друга до брака лишь мельком – представляете, каково им было в первую брачную ночь, практически незнакомым?
Порой они и не догадывались, что в брачную ночь друг с другом нужно делать. Василий Белов, изумительной точности и правды писатель, свидетельствует: если у молодых не клеилось – а это было видно по их лицам в первое же утро – вещая (понятливая) бабка затапливала им баню и чуть не за руку вела их туда. Там, среди мокрых досок и пара, парень и девушка видели наготу друг друга, отдраивались мочалками и постепенно привыкали к обнаженному виду друг друга, осваивались с ним. Тут пробуждались природные инстинкты.
Иной раз первая близость случалась прямо там, среди ароматов размоченной древесины, рядом с клокочущим котлом (бани тогда топили «по-черному»), и уж после такого «испытание постелью» было вполне мыслимым.
Преодоление той, первой стыдливости, заложенной в нас природой и обществом, являлось для каждой судьбы шагом революционным – «как с обрыва в воду».
В краеведческой книге «Лад» Белов максимально отчетливо пишет: в народе уважали золотую середину во всем, и в стыдливости тоже: над теми мужиками, что волочились за каждой юбкой, посмеивались порой весьма едко, а над «холодными», будто одеревенелыми, тоже могли подшутить и будто бы ненавязчиво подтолкнуть к норме.
Как далеко от нас сегодня эта всеобщая (общинная), надзирающая за каждой из своих частиц, опирающаяся на вековую память жизнь! Ее часто зовут «патриархальной» – то есть не подвергшейся новейшим изменениям (искажениям изначального облика), забывая о том, что патриархальность обозначает не только главенство мужчины, но и женщины в тех обществах, где матриархат еще себя не изжил.
Патриархальностью сегодня довольно поверхностно помечают любую традицию, не разбираясь, откуда она пришла. А ведь именно в браке матриархальные и патриархальные традиции переплелись до такого монолитного состояния, что теперь не отличить, кто что придумал и воплотил. Мы же если и следуем традициям, то бездумно и безотчетно, слушаясь расширенных глаз и тревожного шепота распорядителей.
– А зачем это делать?
– Да ты что, без этого нельзя!
– Почему?
– Все так делают.
– Но мы-то не все?
– И вы все. А не сделаете, счастья вам не видать.
– Ну да! А те сделали, видали?
– Надо, надо. Хоть народ позабавите, что вам, жалко?
Семья столетней давности имела, по сути, одну функцию – накопление добра. Но богатство семьи измерялось не только в деньгах или в лошадях-коровах – богатством русской семьи всегда считались дети. Именно ради детей семья создавалась, их она лелеяла, растила, воспитывала, учила работать.
Несчастной считалась семья, которой Господь не даровал детей.
Бездетным старику со старухой за честное ожидание, кажущееся вековым, даруются в русских волшебных сказках потешные крошки, быстро вырастающие в настоящих богатырей.
Отчего же у нас так много сказок именно с зачином про старика и старуху? Думается, что национальное сознание часто обращалось к этому образу из сочувствия ему. Бездетные пары всегда были на виду… Можно только догадываться, каких страшных усилий стоило им делать вид, что жизнь себе идет и ничего особенного не происходит…
Брак как обычай накапливать, «брак-накопитель», сурово отсекал от себя тех, кто копил не для детей: им было некому передать накопленное. Их союз ни на чем, кроме данного слова, не держался.
Именно с такими национальными стереотипами Россия попадает на самый крайний полюс «гомофобии» – довольно искусственного термина, придуманного самими гомосексуалистами, обозначающего непризнание гомосексуальных ценностей, активное или даже пассивное нежелание способствовать их распространению.
В подавляющем большинстве население России не способно принять брак не ради детей, а ради веселого времяпрепровождения. Если не ради деток, то незачем, думают даже в российских мегаполисах, где космополитическая культура распространилась куда как сильно.
Тем более не способно российское сознание принять институт усыновления гомосексуалистами детей. Если Господь не дал, то зачем вам? Если вы Господу противитесь, то к чему?
Верите ли вы, что важны государству?
Я, например, нисколько.
Государство не видит меня – точнее, того образа, который возникает во мне по отношению к себе самому! В духовном смысле государство слепо.
Помните фильм «Хищник» с Арнольдом Шварценеггером (или «Терминатор» с ним же)? Интерфейс зрительного восприятия реальности и у Хищника, и у Терминатора довольно избирательный – тепловой и цифровой. Вместо реальной фигуры противника (добычи) эти дьявольские создания наблюдают цветные или зеленоватые пятна.
Так и государство: ему видны не движения наших душ, но то, как мы действуем в правовом поле, а это поле чрезвычайно дискретно: справки, выписки, заявления. Пятна какие-то: вот кто-то родился, получил единовременное пособие, выписался из роддома номер такого-то, получил гражданство страны проживания, оформлен в детсад, прошел медосмотр. Где же сам человек?
В глазах государственных органов мы отражаемся чрезвычайно урезанными. Представление о нашей честности-нечестности, работоспособности-неработоспособности возникает на основании заявлений, прошений, ходатайств, резолюций и других бумажек с печатями. Но разве это мы?
Номинально эти самые «мы» рождаемся в лоне государства и в нем же отдаем концы в воду (точнее, в землю). Так же номинально государство только что нас не рожает: воспитывает, просвещает, нанимает на работу, заботится о нашем здоровье, разрешая нам иногда отдыхать… А по факту стоимость услуг государства, учитывая их качество, изрядно завышена, и завышена по понятным причинам: чиновничья орава формирует законы и хочет, простите за грубость, есть и пить слаще нашего, вот и набивает себе цену.