Страница 14 из 18
Вместо таинственных, уносящихся вверх соборов молодоженам распахнули двери сначала городские ратуши, а затем «дворцы бракосочетаний», от мещанского убранства которых порой морщатся даже самые толстокожие посетители.
Судите сами – все эти диванчики, скамеечки, вазы с цветами в самых неподходящих местах, гипсовые барельефы с купидонами – да знают ли дизайнеры подобных помещений, что они практически в точности повторяют декор европейских «домов терпимости», дешевых борделей?
Поистине, возьмись за дело организации гражданского брака человек знающий, думающий и чувствующий, мы бы не смогли войти в такой дворец без трепета и даже страха: в оформлении такого дворца воедино были бы символически слиты и прошлое, и настоящее, и будущее, какими они представляются сегодня. Анфилада комнат выглядела бы не вульгарным проходом в центральную залу, где совершается таинство (да-да, именно таинство рождения новой семьи!), а путешествием по подсознанию, силящемуся проникнуть в грядущее с единственным вопросом – верно ли я поступаю, связывая жизнь с этим человеком, будет ли мой брак удачным, принесет ли он мне счастье?
Если человек, вступающий в какой угодно брак, искренен, если он не заключает брак фиктивный (фальшивый, не продиктованный чувством) с целью объединить, например, капиталы, он будет мучиться именно такими вопросами.
Пока же мы, брачующиеся редко, но метко, видим в гражданских дворцах некое облегченное содержание и поневоле тоскуем по высоченным стенам соборов, фрескам и алтарям. Людям с воображением кажется, что пресловутая тетка-распорядительница с указкой, профессионально заправляющая недолгим торжеством, уделяет нам, переживающим великие, этапные минуты своей жизни, слишком мало времени и стремится отделаться от нас поскорее.
В то же время многим из нас это кажется и несомненным преимуществом современности, поскольку пятиминутная процедура вполне укладывается в наши рамки компактности и портативности. «Зачем размазывать», – резонно думаем мы и подчиняемся ускоренному распорядку событий, не ведая о том, как губителен он даже в скоротечности наших судеб.
В урбанистической культуре многие ритуалы сокращены до минимума и изрядно обеднены.
Рождение человека… Та же тетка из роддома открывает дверь бокса, бледная супруга выходит, чуть спотыкаясь, держа родимый сверток с ленточкой – и все? А где же торжество? Идите-идите, нам некогда. А наши крематории? Пара слов над гробом – и почти сразу, тут же – опускание его в подземную огненную пучину, а затем выдача протокольной урны, запечатывание ее в стену колумбария? Помилуйте, но это суррогат. Можно ли так провожать человека туда, откуда нет возврата?
Церковные обряды, обкатанные столетиями, способны совершенно иначе перенастроить душу, придать поворотному событию частной судьбы подлинно великий, запоминающийся смысл. Урбанизм, пробующий облегчить и механизировать, в том числе брак, потерпел здесь, кажется, совершенный крах.
Сегодня словосочетание «гражданский брак» употребляется в адрес тех, кто действует в интимной сфере по упрощенной схеме: сто лет назад обходились без церкви, в наши дни – без государства. Можно лишь гадать, отчего это выражение подразумевает, по крайней мере, в России, некую редукцию (уменьшение, сокращение) заведенного порядка. Дело, думается, в самом понятии «гражданин», не получившем должного развития в России.
О том, почему это произошло, можно распространяться часами, но главной причиной окажется слабость светского пути развития в глазах народа и, следовательно, его языка. Ведь «гражданин», «гражданство» – понятия светские, и, видимо, они в глазах русских людей редуцируют понятие человека, которое гораздо шире, объемнее и значительнее, чем отдельно взятый государственный поданный.
Оттого и гражданский брак как понятие – брак неполный, недостаточный, и спустя долгие десятилетия сохраняет свою изначальную семантику (значение), даже изменив свое значение.
ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛА СВАДЬБА
Время, пока я был женихом, продолжалось недолго. Без стыда теперь не могу вспомнить это время жениховства! Какая гадость! Ведь подразумевается любовь духовная, а не чувственная. Ну, если любовь духовная, духовное общение, то словами, разговорами, беседами должно бы выразиться это духовное общение. Ничего же этого не было. Говорить бывало, когда мы останемся одни, ужасно трудно. Какая-то это была сизифова работа. Только выдумаешь, что сказать, скажешь, опять надо молчать, придумывать. Говорить не о чем было. Все, что можно было сказать о жизни, ожидавшей нас, устройстве, планах, было сказано, а дальше что? Ведь если бы мы были животные, то так бы и знали, что говорить нам не полагается; а тут, напротив, говорить надо и нечего, потому что занимает не то, что разрешается разговорами. А при этом еще этот безобразный обычай конфет, грубого обжорства сладким и все эти мерзкие приготовления к свадьбе: толки о квартире, спальне, постелях, капотах, халатах, белье, туалетах. Ведь вы поймите, что если женятся по Домострою, как говорил этот старик, то пуховики, приданое, постель – все это только подробности, сопутствующие таинству. Но у нас, когда из десяти брачующихся едва ли есть один, который не только не верит в таинство, но не верит даже в то, что то, что он делает, есть некоторое обязательство, когда из ста мужчин едва ли один есть уже неженатый прежде и из пятидесяти один, который вперед не готовился бы изменять своей жене при всяком удобном случае, когда большинство смотрит на поездку в церковь только как на особенное условие обладания известной женщиной, – подумайте, какое ужасное значение получают при этом все эти подробности. Выходит, что дело-то все только в этом. Выходит что-то вроде продажи. Развратнику продают невинную девушку и обставляют эту продажу известными формальностями.
Лев Толстой. Крейцерова соната.
Вам никогда не казалось, что наши свадьбы представляют собой некий вызов?
Странная мысль.
Если вызов, то кому и зачем?
Действительно, казалось бы, некому и незачем.
Но тогда объясните хотя бы самим себе – отчего к процессу образования союза двух людей, до которого никому не должно быть никакого дела, примешан огромный, если не главенствующий, «элемент публичности»?
Вы когда-нибудь задумывались о том, что в принципе означают эти непременные костюм жениха, платье и фата невесты, наемные лимузины, «роскошный» в соответствии с возможностями и представлениями пир в каком-нибудь ресторане или прямо на дому?
Свадебный пир во всех культурах символизирует, конечно же, Рай. Или Парадиз. Или Элизиум.
То есть – только не пугайтесь – нечто уже не совсем земное, оно же – небесное, если, конечно, верить, что после земной жизни мы взойдем скорее вверх, на небо, нежели опустимся вниз, под землю.
Итак, свадьба с ее торжественностью – пир нездешний.
Что же празднуют люди, собирающиеся на свадьбу? Рождение новой семьи, которая должна породить новую жизнь – мальчика или девочку. Или (вот счастье-то!) близнецов.
Понятно, что отсюда-то, из ранних представлений о сути каждого брака и пошла поговорка о том, что свадьбы «свершаются на небесах»: люди изо всех сил стараются, чтобы так и выглядело.
После свадьбы жизнь спускается назад, на грешную землю.
«…И приходит время мыть посуду».
Никто не помнит, где, когда и кто сыграл первую свадьбу. Кстати, почему «сыграл»? Потому что свадьба – это даже не просто какое-то театральное действо, но обряд, возраст которого оценивается археологами по крайней мере в несколько тысяч лет. Именно поэтому та самая «первая свадьба» и осталась за пределами письменных источников.
Первое документальное свидетельство проведения брачных церемоний, соединявших одного мужчину и одну женщину, было зафиксировано в Месопотамии примерно в 2450 году до нашей эры.
Обычай праздновать брак зафиксирован в одной из первых письменных культур – египетской. Уже тогда – и это видно по египетским фрескам – невеста надевала на голову подобие фаты. Зачем? Можно лишь предполагать: во-первых, чтобы во время свадьбы нескромные взоры пирующих не смущали ее, во-вторых, чтобы до времени быть в тени, оставаться тайной, а в решающий момент буквально сразить предназначенного мужчину (египтяне – одни из первых мировых виртуозов косметического преображения лица – это именно они придумали тени, помаду и тушь).