План первого лица и второго

- Все равно я на тебе не женюсь, - сказал он.

- Но я уже это сделала.

- Не надо было это делать.

И тут пришел Тоестьлстой.

- Что вы тут ссоритесь? - сказал он.

- Не знаю, что на меня нашло, - сказал Додостоевский, - я сдал твои книги, я их выкуплю завтра, честное слово.

- Какие книги? - опешил Тоестьлстой.

- Ну, твои, - он запнулся, потому что не знал, какие именно Ирра сдала.

И тут Ирра сказала: "Он сдал..." (и она перечислила книги).

- Ты что, - сказал Тоестьлстой, - сдурел!

- Как-то так вышло, - сказал. Додостоевский.

- Какое же ты дерьмо, - сказал Тоестьлстой.

- Ну прости, - сказал Додостоевский, - их не купят, не бойся, я завтра же их куплю.

- Я сегодня же их куплю, скажи где? - сказал Тоестьлстой.

Додостоевский посмотрел на Ирру, но она ничего не сказала.

- Сейчас уже поздно, - Додостоевский тянул время.

- Не поздно. Говори, куда отнес. Додостоевский опять посмотрел на Ирру, но она отвернулась.

- Не скажу, - сказал Додостоевский.

- Какое же ты дерьмо. - Тоестьлстой выбежал из дома, но тут вспомнил, что у него нет столько денег. Он вернулся и сказал Додостоевскому:

- Давай деньги.

- Не дам, - сказал Додостоевский.

Тогда Тоестьлстой схватил одну большую книжку, чтобы на эту большую выкупить все свои маленькие. Он побежал по магазинам, которые можно было пересчитать по пальцам. В первом же он сдал свою большую книжку и побежал по остальным. Но ничего похожего там не было. Он купил одного Бальмонта, да и то не своего. И вдруг в последнем он нашел не то, что искал, а то, о чем сто лет мечтал. Это была "Книга маркизы", правда, это был не "Двойной венок", но все равно это было то, что надо. Он пересчитал деньги, и не хватило пятидесяти рублей. Тогда он отложил книжку на час и помчался домой. Он влетел и сказал Додостоевскому: "Дай хоть пятьдесят рублей". - "У меня нет денег", - ответил Додостоевский. "Что значит нет?" - возмутился Тоестьлстой. Тут вышла Ирра и спокойно сказала: "Я тебе дам пятьдесят рублей". И он с ума сошел от радости. Тоестьлстой вернулся с книжкой домой уже без всякой обиды. Он сел на раскладушку и стал рассматривать картинки. Он показал Ирре черно-белую гравюру и сказал: "Правда, очень красивая?" - "Правда", - согласилась Ирра. Гравюра и правда была красивая. "Вот это он с косичкой, а это она, - объяснял Тоестьлстой, - а когда я раньше видел ее мельком, я думал наоборот, что это она с косичкой, а это он". И маркизки раскачали Ирру. "Грудь у женщины должна быть такой, чтобы умещаться в ладони порядочного мужчины". - "Давай проверим". Проверили. Грудь у Ирры была как раз такой, что умещалась в ладони Тоестьлстого, следовательно он был порядочным мужчиной. Они закрыли дверь в кухню, хотя дверь в комнату и так была закрыта. Сегодня она все хотела не тяп-ляп, а как следует. Маркизка показывает попку, маркизка сидит с открытыми грудками, а парикмахер ее причесывает, маркизка дрочит себя на миниатюрном диванчике. Не обошлось и без истории. "Расскажи-ка мне историю про то... " Рассказал. "Теперь вот тут". - "Хорошо тут". - "А здесь не надо". - "Разве это у тебя не эрогенная зона?" И дальше начиналась зона. "Скорее же!" - сказала она. "Почему скорей?" Ну скорей, так скорей. Маркизки были глупенькими с грязными попками и ножками. "А здесь что?" - "А сюда не надо, это опасная зона". - "А здесь?" - "А эта зона отдыха, сюда всем можно". - "А это?" "Газон". - "А это?" - "Забор". - "А это?" - "Коза". Газон, забор, коза, Сигизмунд, зоомагазин, сзади. "Ты хочешь сзади?" Он хотел, но уже не смог сдержаться. И дальше за занавеской, за забором, за газоном, за зоомагазином была зона, зона отдыха? опасная зона? эрогенная зона? где давно уже была зима. Вид на зимний пейзаж. На деревьях снег. На земле снег. На шубах моль. На земле костер. "Он не разгорится, ветра нет". - "А ты подуй". - "Я-то подую". - "Вот и разгорелся". - "А теперь и ветер". - "Ты был вместо ветра, а теперь ветер вместо тебя". Ирра прошла по коридору с засаленными стенами, с замызганным полом. Она зашла в ванную, которая была вдрызг, и потом зашла в комнату. "Он был вместо маркиза, а я вместо маркизы, - сказал Додостоевский. На полу лежала книжка. Ирра спросила:

- Ты сейчас читал?

- Все-таки, - сказал Додостоевский, - Ветхий Завет больше про человека, то есть там говорится про то, как у нас; а Новый - больше про бога, там говорится про то, как у них, у подобных нашему богу.

Додостоевский сказал, что наш бог не единственный в своем роде, просто он один из тех, кому до нас есть дело. "И в Ветхом Завете, - сказал он, - нам дали понять, что мы не должны делать, а в Новом нам дали понять, чего они (такие же, как наш бог) не должны делать. Подумай сама, - сказал он, - ведь эта заповедь из Нового Завета совершенно из другой системы. Те старые заповеди, если человек постарается, то может соблюсти. Все-таки, если постараться, то можно и неукрасть, и не убить, и любить родителей, и не трахаться с кем попало. Но даже если очень постараться, то все равно невозможно любить ближнего, как самого себя. Это недоступно. Это им, таким, как наш бог, не языческим, а именно таким, как наш, это им просто, а нам это невозможно. И через эту заповедь приоткрывается нам то, как все у них устроено". Ирра улыбнулась и сказала, что у Тоестьлстого вообще единственная заповедь: "Грудь женщины должна умещаться в ладони порядочного мужчины". И дальше уже за горизонтом была эрогенная зона, где все любили друг друга, как самого себя, и трахались через святой дух, не з н а я друг друга. Где росло дерево, с которого не есть и под которым, как кот ученый, сидел ящер, который подзуживал: "Съешь, съешь"; у которого были большие глаза. "А зачем тебе такие большие глаза?" - "Чтобы лучше видеть". - "А зачем тебе такие большие уши?" "Чтобы лучше слышать". - "А зачем тебе такие большие зубы?" - "Чтобы съесть". И в этой зоне не ходили трамваи, автобусы и троллейбусы, там не было длины и ширины, там не было веса и объема, там не было времени. "Ну давай сегодня будем вместе". - "У меня времени нет". - "У тебя времени нет, потому что время в принципе есть, а у меня время есть, потому что времени в принципе нет". Там был порядок и беспорядок, и это было число, там была трусость и храбрость, и это была мощь, там была сила и слабость, и это была форма. Там был месяц со своей звездой, там был Хронос со своей Лизой, и я там был, мед-пиво пил...

VII.

Все зверюшки собрались в парке и попросили есть. Белочки любят орехи, синички любят сало, собачки любят кости. А может, они любят мясо, а людям проще думать, что они любят кости. Парк переходил в "Лесок" Кузмина. "А где, кстати, "Лесок", что-то я его давно не видела?" "Лесок" был большой редкостью, там в обнимочку ходили отроки и целовались в губы, там все время был апрель, и можно было ходить без шапки и без пальто, и можно было целоваться не только дома или в гостях, но даже на улице, даже в троллейбусе, можно было говорить без конца "я тебя люблю", и это принималось на веру. В том леске белочки прыгали на пальто, сверкали лужи, пересыхали губы. "Зачем ты кусаешь губы, у тебя же теперь кровь". - "Потому что я тебя люблю. Я никогда не целовался с тем, кто мне не нравится". - "А зачем? Ведь так много тех, которые нравятся". - "Почему ты так сказала?" - "Потому что я тебя люблю". В том леске было сколько хочешь солнца и сколько хочешь луны. Там все до одного были гуляки и подготовишки. Речки были разные, и одна из них была Черная речка. В катере, который не плыл, потому что стоял на берегу, было три человека. Они сидели под дождем и пили пиво. "Может, я люблю тебя, а тебе проще думать, что я люблю его". - "А может, я тоже тебя люблю, но мне проще думать, что я тебя не люблю". - "А я-то вообще знаю, что ты любишь его, но мне проще думать, что ты любишь меня". Речка двигалась на полной скорости, а катер стоял. Но проще было думать, что катер движется на полной скорости, а речка стоит.

- Лучше бы мы сели в поезд, который стоит, по крайней мере, там бы не было дождя.