Страница 12 из 13
Ведь завораживающе, да?! Машина выжигает что-то чем-то из того, что выжигает! Это же Голливуд! Это Филипп Дик! Это Буковски! Рок Западного побережья! А вас послушаешь – мы сырые поленья в печь корявую суём. И все ваши предложения, что бы нам при этом напевать? Ай-люли? Мне спецэффекты нужны! Взрыв! Слева! Дым! Жар! Перекошенное лицо в кадре кричит «Мама, прости!», гусеницы крошат бетон, цистерны с воем несутся по небу! Раз! Ещё раз!..
А у вас… «В маленькой избушке брат сестру качает…» И это вы выдаёте за прорыв? Больно видеть!..
Ассистент
Иногда приступ противоестественных причин заставляет меня вызывать к себе в кабинет своего, господи прости, ассистента.
Раньше этот ассистент был секретаршей, всеми так воспринимался и, в принципе, был счастлив, как может быть счастлива девочка-гуманоид 152 см роста с четвёртым размером бюста. Мне кажется, что девочка радовалась самой возможности держать равновесие при ходьбе, не балансируя руками.
Когда девочку-гуманоида наша кадровая служба вытрясла из дерюжного мешка на мраморный пол моего кабинета, я не поверил своему счастью. Даже подбежал к мешку и пошарил внутри его сначала левой рукой, а потом, нахмурясь, и правой. Не верилось, что это, в принципе, всё, и больше из мешка ничего не выпадет.
Я чувствовал себя немного обманутым. И потряс мешок, держа за углы, для верности ещё раз. Из мешка посыпалась какая-то ерунда и древесный сор. Больше, стало быть, для девочки в комплекте ничегошеньки не было.
– Это всё?! – с надрывом начал я.
– Всё! – ответила кадровая служба. – Берите это, другого не будет… Ваш коллега Вашенкин хотел и это у нас отобрать, но мы ему не дали, потому как его жена об этом просила.
– Надо мной все будут смеяться! Скажут, вон, посмотрите, идёт такой, а у самого секретарши по полтора аршина!
– Над вами и так все смеются, вы меняете секретарш каждые полгода. Мы надрываемся, потакая вашим необоснованным капризам.
– Разве секретарша-медсестра – это каприз?! – заплакал я, катаясь по ковру у панорамного окна. – Я подорвал здоровье на нашей живодёрне, а в качестве бонуса получаю какого-то зловещего гнома! Я ведь очень долгое время был очень хорошим, мне полагается поощрение… Я перестал пропускать заседания правления, нашёл у себя тот самый договор, из-за которого всю бухгалтерию полгода назад уволили, я снова отнёс домой бильярд!..
Кадровая служба смотрела на меня безучастно. Она ведь тоже была когда-то моей секретаршей.
– Брать будете?!
– А давайте, – начал я сквозь рыдания, – а давайте мы ещё поищем…
– С вами никто не хочет работать, вы плюётесь!
– Я просто так разговариваю. Это темперамент!
– Это не темперамент! Вы плюетесь в сотрудников из трубочки! Вы кидаетесь в них бумажками!
– Я больше не буду! Никогда!.. – Я задумался, а потом махнул рукой: – Никогда!
– Девушка поработает у вас месяц, а потом мы её заберём, если раньше ее не сведут в могилу ваши методы, если она не повесится в психушке или не подожжёт наше офисное здание. Мы пока не можем представить последовательность её действий, но догадываемся о векторе.
Я зашмыгал и посмотрел на гнома. Гном шуршал в углу моей подшивкой «Хастлера».
– Сволочи вы все! – крикнул я. – Гадюки! Дайте хотя бы новый монитор и массажное кресло! Давайте торговаться! Давайте возродим традиции волжского купечества!
– Вы их уже возродили. Посмотрите вокруг себя! Ваше барство ставит нас на грань выживания. Мы вынуждены набирать персонал, останавливая в морозной степи под Сызранью поезда скорого сообщения и выволакивать на арканах обезумевших пассажиров, направляющихся в Москву из Владивостока. Мы разлучаем семьи! Программисты работают в цепях, отдел стратегического планирования сидит на опиатах, рекламщики вспоминают по полчаса, кого как зовут, служба безопасности не успевает предотвращать побеги и перехватывать малявы на волю…
– Я так понимаю, что не будет нового монитора? – поник я у камина, опустив голову на поджатые колени. – Не будет мне нового монитора, не будет!
Прошло с той поры уже два с лишним года.
Секретарша стала ассистентом. А на душе у меня прежняя обида.
Лена, выздоравливай!
Секретарь Лена
Некоторое время буду, вероятно, записывать свои уже подзабытые ощущения от работы.
Конечно, если бы я катал по шатким мокрым доскам тачки с отвальным грунтом весь световой день в ожидании вечерней баланды, то записывать свои впечатления мне было бы затруднительно. В минуты неожиданного отдыха (нормировщика станиной пришибло насмерть или порезали кого из капризного блатного озорства) я бы не кидался к огрызку карандаша и селёдочной бумаге для фиксации пережитого. У меня было бы множество неотложных дел. Я бы мог искать грунь-траву, помогающую при фурункулёзе, или собирал бы в негнущиеся от стылой ломоты ладони водянистую шикшу, обгладывал лишайник на валуне, длинными ногтями прочёсывал швы на робе…
А так как я надрываюсь до кровавого пота по кабинетам со столами из стекла и хрома, с картинами в чёрных рамах на прозрачных думчатых стенах, то краткая минута для рефлексии у меня найдётся.
Вот, например, моя секретарь Лена.
Она очень восторженная девушка. И считает, что в жизни всегда есть место позитиву.
Родом она из посёлка Шлюзовой, а там вполноги жить не умеют! Если веселье, то такое, что шлюзы открывают на всю ночь, и по фарватеру, на пороги, несутся обезумевшие баржи, врезаясь в пассажирские теплоходы. Маленький лобастый буксир ещё пытается отвернуть от неизбежного, команда ещё надеется, вцепившись друг в друга, но зрителям уже всё понятно. Горит разлитая из танкера нефть. Горит и сам танкер, заваливаясь левым бортом.
В Шлюзовом иначе отдыхать не умеют. Звучат песни, визжит гармонь, возносится к небу в чёрных клубах окисляющихся углеводородов колокольный звон. Качаются в верёвочных петлях отец Евдоким и отец Евстихей. Перепуганные цыгане мечутся по переулкам, путаясь в колючей проволоке и разыскивая своих украденных детей. Если в Шлюзовом свадьба, то в небо дополнительно пускают голубей.
Конечно, такое житьё на людях сказывается всё сильнее от поколения к поколению. Нынешние и клей нюхать перестали. Незачем уже.
Вот и Лена у меня постоянно чему-то радуется.
– Джо-о-он Алекса-а-а-андрович! Здесь та-а-акое случила-а-ась!
Радость! Счастье! И глаза – в полнеба! И носик чуть вздёргивается и морщится, как от весёлой газировки в парке, когда тебе только семь и впереди ещё очень много чего.
Человек неопытный, человек, который плохо знает Лену, увидев такую звенящую красоту, немедленно жаждет прижать её к груди, закружить по осеннему лесу, хохоча от счастья. Бежать, ловко вороша ковёр опавших листьев, к ЗАГСу! Любить и быть любимым!
Но я – человек опытный, поэтому, заслыша Ленин бубенец, я немедленно молча падаю на бок вместе с креслом и ловко перекатываюсь за тяжёлый книжный шкаф.
– Что случилась, милая?! – притворно равнодушно спрашиваешь, трясущимися руками запихивая в подствольный магазин патроны с картечью. – Кому-то понадобилась наша помощь? Давай же, ангелёнок мой, немедленно поспешим её оказывать!
Сам в это время тряско достаешь фальшивые паспорта из панически распахнувшегося сейфа и запихиваешь по карманам, много просыпая на пол, радужные, остро пахнущие бегством пачки.
– Джо-о-он Алекса-а-а-андрович! Звонили с объекта, там…
А уже можно не слушать. И так понятно, что там, на объекте. Там уже, наверное, в бочке варится прораб, строители объявили джихад и режут разбежавшихся по стройке кяфиров и шайтанов из УФМС, в гудрон заживо закатывают верещащего представителя архитектурного управления, всё это дело снимает телевидение. К телекамере подскакивает лидер таджикского сопротивления и предъявляет в камеру мой портрет, на котором меня зовут Зульфикар и я в зелёной чалме явственно сомневаюсь в эффективности властной вертикали. «Он! Он поведёт нас!..»