Том 2. Повести

Обвиняемого ввели двое стражников.

— Ты убил человека, — сказал судья. — Скажи, почему ты это сделал, в чем твои оправдания? Господь бог прислушается к твоим словам. Я, возможно, тоже. (Вот как спесивы были тогда судьи.)

— Я никого не убивал, синьор. Я не виновен.

— Лжешь. Вот свидетели. Пустите их.

Трое sbire[3] показали, что вчера ночью около кладбища заметили двоих людей, вступивших между собою, в драку. Было темно, и лиц боровшихся они не могли разглядеть издали. Они тотчас бросились к месту поединка, но, когда подбежали, один уже лежал, весь в крови от многочисленных кинжальных ран, он хрипел и был при смерти, — другой же, перепрыгнув через кладбищенскую ограду, побежал быстро, точно кошка, в сторону часовни и, вскочив в окно, скрылся из глаз. Подоспевшие полицейские хорошо разглядели преступника при свете выглянувшей из облаков луны. Они окружили часовню и благополучно схватили его.

— Итак? — обратился к обвиняемому судья. — Что ты на это скажешь?

— Вижу, что я погиб, — ответил Марозини, — хотя, как и говорил, совершенно не виновен. Меня зовут Альберто Марозини, несколько лет назад я был богатым человеком в Неаполе, но, разорившись, решил разыскать в Вероне своего друга. Так оказался я вчера на окраине города, усталый и голодный. Я постеснялся явиться к моему другу в оборванной одежде, да еще днем, поэтому зашел в часовню, чтобы дождаться там сумерек. И это было моим несчастьем. Сон сломил меня. Я проснулся только от падения чего-то тяжелого. Какой-то человек прыгнул в часовню через окно. Я закричал: «Что это, кто там?» Неизвестный же, испугавшись, думая, вероятно, что слышит голос мертвеца, поспешно, не помня себя, выпрыгнул в другое окно.

— Славная сказка! — произнес судья с ехидством, обернувшись к городским сенаторам, сидевшим полукругом. — Сам Боккаччо не придумал бы интересней. Разумеется, тот неизвестный и был убийцей?

— Наверное, — подтвердил Марозини.

— Ах, вот как? — снова сказал судья. — Послушай же, мой дружок, хотя ум у тебя довольно изобретателен, чтобы рассказывать сказки, все же кое в чем ты опростоволосился. Если твое имя действительно Альберто Марозини и ты не имеешь никакого отношения к свершившемуся преступлению, тогда каким же образом на голубом шелковом кисете, который нашли рядом с трупом, вышито именно твое имя?

И он показал голубой, вязанный шелковыми нитями кисет, на котором было вышито: «Альберто Марозини». Обвиняемый живо воскликнул:

— Клянусь богом, это мой кошелек! Его похитил у меня один разбойник близ Генуи.

— Снова сказки! Хватит! — сурово оборвал его судья.

Альберто тяжело вздохнул, подумав про себя: «Этот кошелек вышивала бедная Эзра! Тогда я был еще счастлив. О, как жестока судьба, бросившая меня в эти тенета! И вот теперь я должен буду умереть, как злодей. Ну и пускай! По крайней мере, будет покончено с моей бесцельной, ненавистной жизнью!»

И он отдался на волю рока. Ведь это наилучший выход для него — наконец-то он перестанет обременять землю своим существованием, не будет в тягость людям. Странно, все обстоятельства удивительным образом складывались против него. Но чем порождаются обстоятельства? Произволением Божиим! Если того хочет господь, что ж, да будет так.

Спокойно принял он приговор, хотя этим приговором его присуждали к смерти. Палач отсечет ему голову острой секирой.

В Вероне очень любили казни. Особенно восторгались ими женщины. Катящаяся по подмосткам голова — истинное наслаждение для нервов. Весь город вышел на лобное место. Ожидалось особо интересное зрелище, ибо, кроме обычной казни — обезглавливания, предстояло колесование. К колесованию был приговорен великан Орици. Это был известный морской пират и поджигатель — «maestro della luce»[4].

Его казнят вместе с Альберто. Точнее, как гласила программа, сначала колесуют Орици, чтобы Альберто, если это будет ему интересно, мог посмотреть тоже: все-таки он не умрет, не увидев колесования, а это нынче редкое зрелище.

В тюрьме перед казнью они сидели в одной камере. Альберто молился. Орици изрыгал проклятия. «Мастер огня» (как именуют поджигателей на цветистом воровском жаргоне) не имел ни малейшего желания умирать.

Когда сенатор Баккарини, которому главный судья поручил проведение церемонии казни, вошел в камеру смертников, с тем чтобы задать традиционный вопрос о последнем желании приговоренных (по закону эти желания должны осуществляться в течение трех суток), Альберто попросил, чтобы ему подавали самые вкусные блюда и самые лучшие вина. Что касается Орици, то он с твердой решимостью заявил: — Желаю выучить французский язык!

Синьор Баккарини был не на шутку озадачен таким хитроумным желанием Орици и попытался отговорить его:

— Придумай что-нибудь поумнее, попроси того, что доставит тебе удовольствие и принесет пользу.

— Это мое единственное желание. Знание французского языка доставит мне величайшее наслаждение.

— Ступай к дьяволу, болван, за три дня невозможно научиться французскому.

Орици пожал плечами.

— Это уже не моя забота.

Великан настаивал на своем желании, что привело синьора Баккарини в полнейшее замешательство, и опытный правовед, не зная, как поступить в подобном случае, отправился за советом к главному судье. Могущественный старец тоже был смущен выдумкой убийцы.

— Porco di Mado

— Как же нам поступить?

— Надо найти ему учителя языка, — пусть пойдет в камеру да скажет этому негодяю, что столько французских слов, сколько ему понадобится, и за три дня выучить можно.

Слух о необычном предсмертном желании морского пирата быстро распространился по городу и вызвал немалые опасения, что, пожалуй, колесование преступника может и не состояться. Но интерес к личности Орици еще больше повысился, и потому в назначенный день на месте казни собралась огромная толпа.

Впереди величественно выступал палач, с достоинством неся поднятую над головой секиру в чехле. Это был Пицо — «брат всех болезней». Так его называли по всей Италии. Он исполнял приговоры с такой грацией, что казнимый не ощущал ни малейшей боли — ему, возможно, было даже приятно. Но Пицо мастерски владел лишь топором — это была его специальность; для колесования же вызвали из Болоньи известного Бубуло Трукса.

За палачами — облаченными в красную, цвета скарлатинозной сыпи, одежду — следовали два их помощника, которые несли перед осужденными два черных знамени. На черных полотнищах знамен реяло по семи красных воронов. Это эмблемы казнимых. Семь воронов! Семь добрых товарищей, которые еще не сразу их покинут. За черными знаменами, сопровождаемыми каждое шестью стражниками, выступали преступники. Альберто шел подавленно, молча, свесив голову; в противоположность ему Орици угрожающе потрясал огромными кулачищами и изрыгал во все стороны страшные проклятия и ругательства, которые, разумеется, трудно было разобрать из-за маски, — ибо скорбные путешественники должны были в масках отправляться в свой последний путь. Маски снимали с преступников лишь перед тем, как зачитывали приговор. За стражниками гарцевал на вороном жеребце капитан sbiri; он размахивал сверкающей саблей и громко кричал: «Дорогу отцам города! Дорогу! Дорогу!» Процессию замыкали горделиво выступавшие следом за главным судьей сенаторы, для которых на месте казни была специально возведена трибуна, покрытая бледно-зеленым полотнищем.

Отцы города расселись по своим местам, за исключением Баккарини, который, стоя рядом с помостом для казни, отдавал приказания.

С Орици сняли маску. Гул и волнение прокатились в толпе.

Баккарини зачитал перечень его преступлений (скромные размеры моей книги не позволяют перечислить их, ибо это заняло бы не менее пяти страниц) и наконец — решение суда: «Во имя отца и сына и святого духа приговаривается к смертной казни через колесование».

3

Стражники (итал.).

4

Мастер огня (итал.).

5

Клянусь мадонной! (итал.).