Страница 38 из 139
Низкий сиплый голос выводил ее на ощупь, будто жаворонок-птенец вылупливался из яйца.
Тут он сбился, несколько раз прохрипел: «Эх-хха!» — затем хлопнул по плечу виолончелиста и, пошатнувшись, привалился к стене.
— Честью клянусь, не сыщется… Честью своей дворянской клянусь…
Потом он стал сползать на пол, чудом каким-то удержался и снова шагнул к цыгану, продолжая петь:
— О-ля-ля! Пишта Морони явился!
Все собутыльники повскакали с мест. Пали Лендел на радостях запустил солонкой в контрабас:
— Музыка, стоп?
Пишта Тоот бросился на шею Морони и, целуя его, приговаривал:
— Ты молодчина, Пишта. Наконец ты с нами. Пишта!
— Вот это дело! — заорал Кожибровский диким голосом, напоминавшим рев бегемота. — Десять дюжин шампанского!
Официанты, однако, не шелохнулись. Им был уже известен широкий размах и тощий бумажник почтенного гуляки.
Невнимание официантов нисколько не смутило графа, он потряс руку Морони, затем с какой-то животною силой схватил зубами огромное кресло за отпоровшуюся кожаную ленту и, лихо приплясывая, с шутливым почтением поставил его к столу для Пишты Морони.
— Садись, дружище! Э-э, что за бес в тебя вселился? Что ты корчишь постную мину?
Морони сдвинул брови и отстранил протянутый стакан.
— Я не пью!
— Ты и со мной не хочешь чокнуться? — дружески-ласково спросил его Пишта Тоот.
— Не хочу, — угрюмо буркнул Морони. (Он чуть не сказал: «Именно с тобой не хочу!» — но вовремя проглотил эти слова.)
— Да ну, не дури, — приставал Пали Лендел, — не притворяйся овечкой, старый волчище!
Все братство напустилось на Морони, осыпая его упреками в измене, даже Лаци Коротноки был тут как тут, а пузатый коротышка Четнеки вытащил из кармана кастет и пригрозил пустить его в ход, если Морони сейчас же не выпьет. Только Дюри Фекете был занят иными делами: поймав ангорскую кошку Зизи, любимицу дочери трактирщика (Неллике Сабо), он насильно открыл ей рот, а теперь накачивал шампанским. Бедная кошка царапалась и чихала, но мяукать не могла.
Морони упрямо отказывался, твердя, что у него слишком серьезное дело и пить он не станет, тем более что сегодня еще не ел.
— Все вздор! Нет на свете серьезных дел! На свете одно лишь серьезное дело — смерть.
— Это дело — вопрос чести! — выпалил Морони, не устояв под градом вопросов. — Я затем и пришел, чтоб получить у вас совет. Прошу тебя, Кожибровский и… тебя… — добавил он, слегка запнувшись и окидывая взглядом сидевших за столом, — Четнеки. Отойдем на минуту в сторонку.
Названные господа, сразу посерьезнев, поднялись со своих мест. Вопрос чести! Это уже не шутка. В одну минуту оба советчика протрезвились. Зато Пишта Тоот, глубоко уязвленный, строптиво подвинул стул к стене. Чем объяснить, что Морони позвал не его?
Йошка Пондро меж тем не зевал и, лишь только заметил, что двоих господ куда-то уводит третий, тотчас отбросил смычок. Э-гей, песню побоку, скорей за тарелку — она стояла перед альтистом, потому что альтист обычно обходил с нею круг; во сейчас альтист по неизвестной причине не заметил движения среди господ. «Раззява несчастный!» — Пондро пронзил его уничтожающим взглядом.
Четнеки бросил в тарелку пять форинтов, Пишта Тоот — десять, а хитрец Кожибровский внезапно вспылил:
— Да ну тебя к черту! Я ведь только что дал сотню! — И, как бы жалуясь собутыльникам, добавил: — В жизни не видывал такого бесстыжего попрошайки, как этот Пондро!
Затем, пошарив в кармане брюк, он выудил оттуда шестифиллеровую монетку, зубами перекусил ее надвое, словно миндаль, и одну половину швырнул в тарелку.
— Получай!
Жест был истинно барский. Такой жест импонировал даже первой скрипке. Приятели улыбались, но примаш * вдруг залился краской, и страшные мысли закипели у него в голове.
— Шотню? Шотню? — взорвался он наконец. — Видел я эту шотню? Ах, гошподи, накажи проклятого альтишта. Единственный раж не шунул ему в пальцы мухи, и вот…
— Какой мухи? — полюбопытствовал Кожибровский.
Ему растолковали: в дрянном оркестришке Пондро должность казначея выполняет альтист, а контролером при нем — простая домашняя муха. В правой руке у альтиста тарелка, в трех пальцах левой — живая муха; возвращаясь с тарелкой, альтист обязан у всех на глазах выпустить ее целой и невредимой. Живая муха — красноречивое свидетельство, что казначей на руку чист, ибо, коснись он пальцами денег, муха была б такова.
— Пойдемте же наконец.
Трое господ уединились в противоположном углу просторного зала, и Морони принялся излагать свою обиду; посовещаться всерьез, однако, не удавалось из-за проделки Кожибровского: цыгане, узнав о пропавшей сотне, начали такую баталию, устроили такой кавардак, что игнорировать их было невозможно.
Альтист Тони Мурка божился, что не крал, что господин граф не давал ему сотни, господин граф дал всего только форинт, но старый Пондро не склонен был верить в честность Тони Мурки.
— Я тебя раздену! — визжал взбеленившийся Йошка Пондро.
И раздел бы, учинил бы форменный обыск, не вмешайся официанты, которые разъяснили бесновавшемуся Пондро, что благородный граф Кожибровский мастер выделывать шутки, что шуток у графа густо, а денег в карманах пусто. И вообще досточтимый граф способен скорее выкинуть шутку, чем сотню.
Наконец Кожибровский и Нетнеки могли посвятить все внимание фактическим обстоятельства дела. Граф с исключительной педантичностью исследовал corpus delicti[22] — иными словами, приглашение на пикник — как врач исследует открытую рану.
— Выеденного яйца не стоит! — С души Морони, казалось, свалился тяжелый камень.
— Вы полагаете? — негромко спросил он.
— Пустяки! — подтвердил Кожибровский. — В нынешней стадии — сущие пустяки. Следует, однако, учесть, что этот вопрос, ввиду его исключительно деликатного свойства, может получить дальнейшее развитие, так что тут возможны кое-какие последствия. Однако в настоящий момент речь идет о невозможности обойти простейшее требование объяснений.
Граф выражался педантично и точно, словно профессор, сообщающий с университетской кафедры об инциденте, который имеет непосредственное касательство к его научным интересам.
Четнеки лишь утвердительно кивал головой.
— Вот именно, именно. Уж если кто-нибудь разбирается, так это граф.
— Кто у них главный распорядитель? К нему-то и следует обратиться прежде всего.
— Молодой барон Миклош Узанци.
— Где он живет?
— Неподалеку.
— Тогда в путь. А ты, Пишта, не двигайся с места. Жди нас здесь.
Они застегнулись на все пуговицы, официант смахнул с них пылинки и пепел сигар. Перед зеркалом, обрамленным тюлем, они привели в порядок волосы и галстуки, сползшие набок, натянули перчатки, как и подобает джентльменам, выполняющим столь серьезное поручение, и удалились, крикнув с порога:
— Мы скоро вернемся!
Даже дурак, и тот догадался бы, глядя на их молодцеватый вид, на исполненные достоинства манеры и сделавшиеся серьезными лица, что эти двое отправляются в качестве секундантов по делу, касающемуся чести.
Морони остался один и, расположившись за столиком в левом углу зала, заказал себе обед. Ему подали остатки холодного поросенка и телячьи почки. Голодный как волк, он с жадностью набросился на еду, хотя неугомонная застольная компания то и дело отвлекала его громкими воплями:
22
Вещественное доказательство (лат.).