Том 2. Повести

— Ведь я хожу в «Розы» единственно из-за Пишты. И будет гораздо лучше, если он в этот день станет приходить к нам. Дома куда уютней. И тебе не так скучно, душенька. Пишта у нас мастер болтать вздор. Иной раз такое нагородит…

Одним словом, Пишта Тоот стал непременным и желанным гостем, являвшимся всегда к ужину. Он приобщился даже к хозяйственным заботам гостеприимного семейства, отсылая к ним все свои охотничьи трофеи: кабанов, косуль и зайцев. А в конце февраля, приобретя два бочонка старого, выдержанного бака-тора, он отправил его к Морони — это был, разумеется, вполне корректный поступок, ибо нельзя же постоянно пить вино приятеля.

Пишта Тоот был веселый, забавный и непринужденный собеседник. Он умел уморительно рассказывать о своих приключениях и был мастер отпускать пикантные и едкие замечания о ближних обоего пола. Эржике по вечерам хохотала до слез, а Морони, проводив друга, не уставал повторять:

— Ах, какой сорванец этот Пишта, душенька! Не правда ли, он очень мил?

Эржике в ответ лишь кивала головкой: дескать, действительно, мил.

Веки у Морони иной раз тяжелели, и тогда Пишта Тоот несколько часов кряду один развлекал разговорами его жену, и беседы их длились далеко за полночь; иногда он держал ей нитки, а Морони, вдруг встряхнувшись от сна, говорил, улыбаясь:

— Ну что за прелесть этот Пишта!

Они и в самом деле сильно привязались друг к другу. Господин вице-нотариус Тоот даже утром выскакивал иной раз из комитатской управы и забегал на минутку к Пиште. Дома он его, конечно, не заставал, но что за беда! Поболтать минуту-другую с Эржике тоже удовольствие немалое. Спору нет, хороша и мила была госпожа Морони.

Так и текла их жизнь, безмятежная, тихая, без каких-либо происшествий. Да и что, собственно, может произойти в маленьком провинциальном городишке? Балы прекратились.

Впрочем, Эржике не очень-то к ним благоволила. И вот тут-то злая молва, — которую следовало бы изображать по меньшей мере со сто одним глазом (если у Аргуса было сто), с языком, острым, как дамасский кинжал, с ногами, резвыми, как ноги серны, и ушами, длинными, как уши осла, — вот тут-то злая молва насторожилась. «Отчего ее не видно на балах? Так молода, а засела дома. Тут должна быть какая-то причина». Впрочем, если б Эржике увлекалась балами, злая молва и тут нашла бы, за что ухватиться. «Отчего она не пропустит ни единого бала? Только-только успели пожениться, а у нее одни балы на уме. Тут должна быть какая-то причина».

Но вот кончился пост. Злая молва отыскала причину, отчего Пишта Морони перестал бывать в кабаке. Очень просто — там не бывает Пишта Тоот. А почему не бывает Пишта Тоот?

Ничего нет тайного, что не стало бы явным. Но говорить об этом следует шепотком, а не вслух.

Злая молва уверенно шла по следу, как хорошо отдохнувший легавый пес.

…Сначала был найден первый след (это был след большого охотничьего сапога), затем второй (то был след маленького, изящного башмачка); ну, а пустоту между ними легко заполнила злая молва — ведь голова, вооруженная сто одним глазом, весьма и весьма изобретательна.

Боже мой, чего-чего не плели о них досужие языки! И притом повсеместно — от провинциальных гостиных с мебелью, обитой репсом, где оттоманки и кресла убраны вязаными дорожками и салфетками, а воздух насыщен запахом айвы, уложенной на старинном шкафу, вплоть до общих залов в трактирах, включая и кондитерскую Нишкальского возле «Трех роз», куда (вообразив, будто это гора Геллерт *) собираются к полднику дамы преклонного возраста.

Из этой-то болтовни, подстегнувшей сплетню, и родилось событие, поистине скандальное: распечатав пригласительный билет на пикник, который дворянская молодежь комитата устраивала в конце мая в Сабадкайском лесу, Морони прочел следующее: «…устроители просят почтить своим присутствием господина Иштвана Морони». И ничего больше!

Слова «и его семью» были вычеркнуты из текста жирным росчерком пера.

Весь мир закружился у Морони перед глазами.

— Кто, кто мог это сделать? — бледнея, прохрипел он. — Что это значит?

В жилах Морони струилась медлительная, истинно азиатская кровь. Но зачеркнутые слова взвинтили его мгновенно и необычайно. Как посмели вычеркнуть его Эржике?!

Первым побуждением Морони было бежать к Пиште Тооту и просить у него совета. Он немедленно бросился за шляпой, которую оставил на рояле в гостиной; сейчас там стучала швейная машина — именно сегодня госпожа Добош, славившаяся далеко окрест как непревзойденная модистка, шила Эржике туалет для пресловутого пикника. Там валялись раскроенные, сметанные куски тонкой атласной ткани; совершенно бесформенные порознь, но соединенные на обворожительном стане очаровательной женщины, они являли собой воплощение изящества. Ах, с какой злорадной усмешкой глядели сейчас на него брошенные в кучу кружева, воланы, буфы и ленты! А швейная машина, мрачно и таинственно гудя, как будто жужжала: «Спокойно, Понятовский! * Спокойно, спокойно!»

Где-то когда-то в присутствии Пишты рассказывали, что всякий раз, когда Понятовский входил в раж, его верный оруженосец дергал его за ментик и предупреждал; «Спокойно, Понятовский!»

От Эржике не укрылось волнение мужа.

— Куда ты, Пишта?

— У меня дела в городе.

— Когда ты вернешься? — с беспокойством спросила она.

— Одному богу известно, — лаконично ответил он.

— Но ведь скоро обед.

— Что ж, обедайте!

— Может быть, ты что-нибудь потерял?

— Может быть.

Морони хлопнул дверью и, яростно жестикулируя, широким шагом направился прямо к Дёрдю Тооту; он застал старика и всю компанию школяров за обеденным столом, но Пишты Тоота там не было.

— Пишты здесь нет?

Старый Дёрдь, известный прямотою речи и даже резкостью, ответил сердито:

— Нет его, нет. Сидит в «Трех розах», обедает с гостем. Приехал к нему из Будапешта еще один приятель.

— Кто такой?

— Да тот завзятый кутила, придурковатый, — граф Кожибровский.

— Депутат?

— Он самый.

— Его послал мне сам бог. Как раз депутат мне и нужен.

Старый господин из-под зеленого козырька глянул на Морони с удивлением; только сейчас он заметил, что лицо Пишты свирепо и глаза налиты кровью. Старик смекнул: случилось недоброе.

— Что с тобою стряслось, малыш?

Пишта отвел старика в сторонку и показал ему приглашение на пикник.

— Вы видите: слова «и вашу семью» зачеркнуты, — прохрипел он с угрозой. — Честь моя запятнана.

— Вот как? — насмешливо процедил Обжора Тоот. — Теперь мне понятно, зачем тебе депутат. Когда разбито окно, ищут стекольщика, когда прореха на сапогах, ищут холодного сапожника, а когда пятно на чести — нужен депутат. Ступай, сынок, ищи, кого тебе нужно. Они в «Трех розах».

— А вы, сударь, не могли бы дать мне совет?

Дёрдь Тоот скроил преглупейшую рожу, его кустистые брови взлетели вверх, чуть не перемахнув через лысую макушку.

— Я? Где мне теперь разбираться в ваших делишках. В них замешаны бабы. А мои золотые деньки давно прошли. Вот уже полтора десятка лет, как не волнует меня таинственное шуршание юбок. Все это вздор. Ты мне вот что скажи: хорош ли у тебя аппетит? Хорош, говоришь? Тогда все в порядке. Ступай домой и спокойно поешь. Когда проголодаешься, поешь еще. Нагляделся я в жизни за семьдесят лет всякой всячины, и знаешь, к чему я пришел? В этом мире есть одна только ценная вещь — исправный аппетит. Все прочие ваши дела, сынок, мне уже непонятны. Так ты говоришь, что в приглашении вычеркнуто несколько слов? Какая-то жалкая чернильная клякса. Стоит ли портить кровь из-за этакой малости? Ты утверждаешь, будто в зачеркнутых словах твоя жена… Да ведь это ж листок бумаги! А жена твоя со всеми ее потрохами не в листке, а в собственных юбках и корсете, и ты ее всегда там найдешь. Чего же ты ищешь, поборник добродетели? Мне вот понятно отчаянье моего повара, который прежде служил у графов Андраши, потому что нынче утром в кухню пробралась кошка и дочиста съела сметану для блинчиков. Сметаны у нас теперь нет. А чего, скажи на милость, нет у тебя? Что ты ищешь и чего хочешь?