Его большой день

С той поры филин из головы у меня не выходил. Вот как-то раз перед заходом солнца я и пошел к этим скалам. Из-за скал падали последние лучи солнца, когда послышалось однообразное «уг-у-у-у, угу-уууу, угу-у-у-у-у». Я стал следить, откуда вылетит филин. Ждать долго не пришлось. Вылетел он неожиданно, совсем бесшумно, из-за утеса, описал широкий круг в воздухе — и прямо в лес на охоту. «Птенцы есть, значит», — подумал я. И решил во что бы то ни стало добраться до гнезда с молодыми филинами.

Легко сказать, сделать труднее. Скалищи крутые, почти недоступные. Но упорства во мне не меньше, чем крутизны в этих скалах.

Неделю этак спустя спозаранку выбрался, я снова в те места.

Немало пришлось мне попотеть, карабкаясь до утесам, обрывам и крутым каменистым тропинкам. Под конец я уже был как мышь мокрый. В конце концов влез все-таки на каменистую площадку, откуда открывался чудесный вид. Посмотрел по сторонам и вижу: несколько корон с громким карканьем на одном месте кружат и то одна, то другая стремглав на скалы падает. Иду туда. Вороны меня заметили и, сердито каркая, отлетели к лесу.

Подобрался я поближе к тому месту, на которое вороны так злобно нападали, и вижу на старом, полусгнившем, вывороченном бурей дереве молодого филина. Сидит он неподвижно, только глазищами поводит. Весь еще белым пухом покрыт.

Пригнулся я, потихоньку ружье и сумку отложил, куртку с себя снял и шаг за шагом к филину подкрался. Он сразу же меня заметил, весь взъерошился и стал похож на шар. С лапы на лапу переступает, кривым клювом громко щелкает и моргает беспрестанно, а сам ни с места… А я уже в нескольких шагах от него. Растянул куртку, прыгнул — и филин мой! Напрасно он под курткой бился, не помогло ему это.

Потом ноги в руки — и домой с редкостной добычей.

Выпустил я его на чердак над курятником. Забился филин в самый темный угол и там, взъерошив перья, долго шипел и щелкал клювом. А у меня новая забота — добывать пропитание для своего драгоценного пленника. То дикого голубя подстрелю, то сойку, то ворону, а то и лисенка, лишь бы этого обжору накормить.

Принес я ему в первый раз корм. Он к мясу не подошел, а опять в угол забился, лег на спину и даже попробовал в меня когтями вцепиться.

«Ты вылитый Кубо![20]» — рассердился я.

Так эта кличка за ним и осталась.

Бросил я на чердаке убитую сойку, дверцу захлопнул и жду. Когда Кубо решил, что он один, он эту сойку когтями разодрал, а потом сожрал вместе с перьями.

Постепенно филин привык к новой жизни. Отворяю я дверцу, а он уже тут как тут и прямо из рук мясо рвет. Постепенно он сменил белый пух на серо-коричневые перья, выросли у Кубко крылья и хвост, на голове появились остроконечные ушки.

Старался я приручить Кубо: покуда он жрал, пытался погладить его. Сперва он топорщился, шипел и клевал меня. В конце концов позволил себя погладить. А вскоре мы с ним и подружились. Из Кубо он превратился в Кубко. Принесу я ему корм и только покликаю: «Кубо, Кубичек!», а он тотчас же отзывается: «Угу-у-у-у, угу-у-у-у, угу-у-у-у».

Стал я его на руки брать и с ним по двору ходить. Кубко расправлял крылья, хлопал ими, радуясь воле, но улетать не думал. Сразу видно, что хорошо ему без клетки. Тогда я решился во двор его выпустить и стал приучать к будущей охоте. Поставил я посреди двора шест с поперечиной, что-то вроде насеста, как буква «Т». На ногу Кубко надел кольцо с легкой цепочкой, а другой ее конец прикрепил к насесту. Цепочка была такая длинная, что не мешала филину передвигаться по всему двору. Ему еще привольнее стало. Сначала кольцо на ноге ему не нравилось, однако со временем он к нему привык. А на насесте филин чувствовал себя совсем как дома, озирался по сторонам, на птиц смотрел, что над ним летали.

Через несколько дней познакомил я Кубко еще с одним новшеством: выпалил близ него из ружья. Видали бы вы, как он в первый раз заметался, едва цепочку не оборвал! Но когда понял, что выстрелы ему ничем не грозят, быстро перестал обращать на них внимание.

«Ну, теперь из Кубко хороший охотник получится», — сказал я себе и принялся для охоты с филином строить землянки в разных местах леса.

Выкопал я яму и над ней устроил крышу с небольшим окошечком, потом все еловыми ветками замаскировал. Шагах в двадцати поставил я насест, такой же, как во дворе. И всегда следил, чтобы неподалеку от замаскированного укрытия на расстоянии примерно ружейного выстрела сухое дерево стояло, на какие ястребы-перепелятники и тетеревятники любят садиться.

Несколько таких мест для охоты с филином были наконец готовы. Тогда сплел я для Кубко корзинку с крышкой. Пришло время в первый раз взять его на охоту…

Дядя Богдан откашлялся: от длинного рассказа пересохло у него в горле. Потом набил трубочку и принялся усиленно попыхивать — прикидывался, что дальше рассказывать ему не хочется.

Я испугался:

— Дядя Богдан, и это все?

— А что еще?.. — И он прищурил глаз, лукаво усмехаясь.

— А как же вы охотились с Кубко?

— И без того я тут гораздо больше наболтал, чем вы просили, — ответил на это дядя Богдан. — Вы любопытствовали, как я поймал филина, верно ведь?

— Это я просто для начала спросил, — попробовал я вывернуться. — Да я всю ночь не усну…

— Ну, если так, — засмеялся лесничий, — тогда доскажу… А то вы и вправду всю ночь в доме у меня колобродить станете.

И он повел свой рассказ дальше. По глазам дяди Богдана было видно, какое это для него удовольствие — меня поддразнить.

— Гм… Так на чем же мы остановились? Ага, на первой охоте с Кубко… Вышли мы затемно еще. Кубко в корзинке за спиной у меня сидел. Добрались до одного из укрытий, прикрепил я цепочку Кубко к насесту и выпустил филина из корзины. А Кубко прямо на насест взлетел, отряхиваться да прихорашиваться начал. Чистит перья, а сам время от времени клювом щелкает.

А я забрался в свою землянку и через окошечко вокруг посматриваю.

Побледнели на небе звезды, одна за другой гаснуть стали. На востоке заря занялась. Вдруг сразу все ожило. Птицы пением приветствовали утро. Голод выгнал все живое из убежищ.

Кубко забеспокоился. Взъерошил перья и стал вдвое больше, чем обычно, все быстрее лапами перебирал, то и дело крыльями хлопал и щелкал клювом.

Значит, врагов своих заметил.

И вправду, слышу хриплое карканье: «Крра, крра». Ворона покружилась над филином и улетела. Ружье держал я уже наготове, но пока не стрелял. Карканье еще нескольких ворон приманило. Я и оглянуться не успел, а вокруг Кубко уже целая стая этого черного сброда кружит. Испуганный Кубко слетел на землю, но вороны и тут ему досаждали. Бедняга размахивал крыльями, клювом сердито пощелкивал, но это еще больше ворон раздразнило. Как бешеные на него кидались.

Трах! Трах!

Перевернулись два черных разбойника в воздухе и упади на землю. Остальные вороны с криком отлетели. Вскоре они вернулись и снова напали на филина. Тот в ярости клювом и когтями обороняться стал… Тут я дуплетом выстрелил. Еще две вороны упали. Теперь у остальных пропала охота нападать на Кубко. Галдя, словно торговки на рынке, вороны улетели.

Кубко успокоился, на насест взлетел и, склонив ушастую голову, уставился на убитых ворон, но все же нет-нет да по сторонам поглядывает — не грозит ли откуда новая опасность.

Солнце уже осветило всю вырубку.

Вдруг филин голову задрал, глаз с неба не спускает, опять взъерошился и стал круглым, как шар.

Кто же это там? Мне в маленькое отверстие еще ничего не видно.

«А-а, вот это кто!»

В вышине над филином плавает черная точка. Она быстро снижается. Филин уже на земле. Там он чувствует себя более уверенно. Но бедняга готов совсем в землю зарыться.

Темная точка превращается в ястреба.

Вот и первая атака. Ястреб на мгновение замирает в воздухе, потом падает камнем, и только ветер свистит в его крыльях. Чуть в филина не угодил! На волосок ошибся! И опять круто поднимается, готовясь к новой атаке.

20

Уменьшительное от имени Якуб. Так в Чехословакии называют глупого человека. (Прим, переводчика.)