Трава и солнце

Первым подполз к полотенцу Локтя, ухватил дольку шарана и стал зубами срывать золотистую, в чешуе кожицу. Фима еще немного крепилась, потом и она придвинулась, застенчиво протянула руку и взяла копченый хвостик.

— Лук бери и редиску! — приказала Маряна.

После еды поменяли еще два места, выбирая самую крупную и красивую ракушку. Локтя до того втянулся в дело, что даже покрикивал на Маряну, когда на ее лопате оказывался один песок, выбрасывал за борт ракушечный бой.

— А про отца Василия ничего не знаешь? — вполголоса спросила Маряна.

— Откуда?

— Так вот… Это все от Авери… — полушепотом сказала Маряна, чтоб отец не слыхал. — Утварью закрытой церкви торгует… Четыре иконы вчера Льву продал…

— Что ты говоришь?! — воскликнула Фима и вдруг вспомнила пристань, подошедшую «Ракету» и Аверю, знакомящего попа со Львом, и вежливый разговор их.

— А туристы-то переругались насмерть, разъехались.

Локтя поднял на них чуть раскосые, как и у Фимы, глаза. Маряна вдруг спохватилась:

— Работай… Нечего подслушивать старших… Мало ли о чем мы хотим поговорить.

Локтя надулся:

— Я работаю… Ты не забыла, завтра нам опять дом обмазывать? Или сбежишь?

— Ох, этот дом! — Фима насупилась. — Когда же наконец станут у нас строить не из этого чертова ила?

— Сбежишь? — опять спросил Локтя.

— Это уж мое дело: захочу — сбегу, захочу — нет.

— Не сбегай, Фима, не надо, мама жаловалась с утра на поясницу и…

— Там видно будет. Работай.

Глава 10

А УТРОМ…

Фимины ноги вязнут в иле, она топчет крутую жижу, перемешанную с соломой, тяжело перебирает ногами. Груня, получившая в бригаде отгул, мажет во второй раз просохшие стены. Мать бросает ил из лодки на греблю.

Солнце взошло не так давно, и его косые лучи пробиваются сквозь заросли акации: эти деревья любят здесь сажать, и не только потому, что тут они хорошо растут, но и потому, что ствол у них твердый, тверже дуба, и всегда идет на жерди для каркаса дома — не поломаются, не подгниют.

Ил шуршит, чавкает, чмокает под Фимиными пятками, а сзади — шлеп-шлеп-шлеп — с материной лопаты слетают, сползают огромные темные лепешки…

Локтя снует по дому — готовит завтрак. Когда нужно будет, Фима позовет его, и они потащат груженые носилки к дому, и она тоже начнет мазать.

По телу бежит пот, щиплет глаза. Тупо ноют коленки.

Могла б отказаться: «Не хочу, и все». — «Уходи из дому вон!» — «Пожалуйста!» И она уйдет, обязательно уйдет! Это никогда не поздно. Но бежать она не хочет. Это самое простое. Странно, но именно сейчас, после всего, что случилось, какая-то сила удерживает ее здесь, дома.

Вдруг где-то совсем рядом Фима услышала ребячьи голоса. Все знакомые. Вот чуть сиплый голос Власа. Вот резкий — Акима. А вот тоненький — Ванюшки… Даже Аверя тут! И куда это они собрались всей гурьбой? Верно, куда-нибудь на экскурсию. А ее-то и не позвали. Думают, если у нее мать такая строгая, то она уж и уйти никуда не может…

Стукнула калитка, показался Влас:

— Приветик!

На нем донельзя изношенные штаны и видавшие виды брезентовые туфли; большой палец выглядывает из дыры. За ним — Ванюшка, Аким, Селька, Сергей, Лука, Нинка, Василь… А вот и Аверькина голова маячит, и все в каком-то грязном тряпье. Кое у кого на плече лопата.

Мать так и застыла в лодке с лопатой на весу, — ил капает на ноги. Фима замерла в месиве, точно ноги вырвать не может. Груня с лесов обернулась — никак не поймет, что такое. Локтя испуганно вытаращился из дверей дома…

— Батальон, смирно! — проревел Аверя.

Ребята с хохотом опустили лопаты.

Тогда Аверя, чеканя шаг, подошел к ерику, где в лодке стояла Фимина мать, поднес ладонь к виску и громогласно заревел:

— Товарищ начальник, строительный батальон номер один по приказу дружины средней школы города Шаранова в ваше распоряжение прибыл! — и так закатил, так чудовищно выпучил глаза, что оба дома, новый и старый, задрожали от хохота.

Мать опустила лопату, вздохнула, посмотрела на двор через ограду и крикнула:

— На клубнику там не посматривайте! Не для вас сажена.

Фима отвернулась и вытянула ноги из месива.

Ладонь опять взлетела к Авериному виску.

— Пришли не клубнику кушать — строить пришли!

— Ладно вам, дурошлепы. — Мать нагнулась и всадила лопату в ил.

Аверя подмигнул ребятам, выскочил из туфель, засучил повыше драные брюки из «чертовой кожи» и принялся с таким остервенением месить ил, что Фиме там делать было нечего. Она отошла в сторонку.

По ерику подъехал на лодке Федька Лозин. Аверя повернулся к нему и дал команду:

— Федор, хватай Сельку — и за илом!

Мальчишки уехали к Дунайцу. Девчонки стали подносить к дому ил и подавать Груне. Одна девчонка взобралась на леса и тоже стала вмазывать ил в камышовую стену.

— А умеешь? — недобро спросила бабка.

— Не так что — прогоните, батя оставался доволен.

Это говорила дочка заведующего подсобным хозяйством колхоза, куда входила и Грунина бригада мазальщиц.

Все нашли себе работу. Кое-кто подправлял шатающийся плетень и укреплял столбики, на которые опирались доски кладей. Девочки возились на цветочной клумбе, выпалывали сорную траву.

Фима была ошеломлена. Она вспомнила, что не с такой уж охотой ходила мыть полы к бабке Матрене, а тут столько народу привалило — чуть не весь отряд! Не верилось просто. И, улучив момент, она тихонько спросила у Авери:

— Маряна все подстроила?

— Какая Маряна? Да где ты видишь Маряну?

— Не придуривайся. Она. Кто же еще?

Фима не сомневалась. Кто, кроме нее, догадался бы! Одна она у них такая, Маряна, и это ее работа!

— Думай как хочешь. — Аверя вздохнул, шмыгнул носом и как-то сразу превратился из горластого и неунывающего парня в обычного и понятного. — Фим, — сказал он негромко, — ты на меня не особенно… Плохо я это… Глупо все как-то, по-дурацки получилось…

— Да что ты, чудак! — заспешила Фима, боясь того, что он мог сказать дальше. — Пустяки какие! Иди лучше носилки тащить помоги…

И Аверя, приободренный, что она не заставила его говорить то, что так трудно было сказать, поспешно отошел от нее. И тут Фима услыхала, как мать позвала Локтю.

Босой, в одних трусиках подбежал Локтя к матери; она уже выбросила из лодки весь ил и стояла на гребле, опершись о лопату.

— Где твой крестик? — в упор спросила она.

И тут Фима увидела, что Локтя и вправду без креста.

— Нету! — Локтя отскочил от матери, точно ждал удара. — Выбросил, в море выбросил! — и еще дальше отскочил.

Мать побледнела. Пальцы, сжимавшие ручку лопаты, побелели.

— Как ты смел?

Локтя ничего не ответил. Склонил лобастую голову, и одно ухо его слабо пошевелилось.

Потом тяжело и медленно сказал:

— Не хочу.

Мать влезла в лодку, оттолкнулась ногой и опять поехала за илом.

Ребята продолжали работать. Скоро мать приехала. Ребята не дали ей разгружать ил, потому что многим нечего было делать, — с лопатами наперевес бросились трое к лодке. Мать побрела к лесам, на которых сидела Груня. Бабки рядом не было. Где ж она?

Фима нашла ее в доме: бабка торопливо пересыпала из мешочка в корзину жареные семечки, и Фиму вдруг бросило в краску.

— Хоть этот вечер потерпела бы!

— Не указывай! — буркнула бабка. — И кто тебя просил нагонять столько? Попробуй накорми теперь всех… Сами бы справились…

— А я и не звала их! — Красная от стыда, Фима выскочила наружу.

Мать больше ни на кого не кричала. Она вместе с Груней молча вмазывала в стенку плотный и клейкий, как бетон, ил. Фима подавала и, подавая, краем уха услышала:

— Одна ты у меня осталась, Грунюшка. — Мать всхлипнула. — И зачем растила детей, ночи не спала, дня не видела?.. Локтю и того увели… Нет нынче у детей послушания и веры. И не надо их таких, не огорчайся, что своих не имеешь… Есть у меня старик да ты… И больше никого.

Фима не могла слышать ее голоса. Она отошла от дома и стала помогать разгружать лодку. Скоро приехали на другой лодке Федька с Ванюшкой, и работы прибавилось. Фима бросала тяжелое, убегающее с лопаты месиво, и вдруг ей стало пронзительно жаль мать: она все-таки много сделала для нее, для своих дочерей и сыновей и только не смогла понять одного: время их другое, и они не могут жить по законам времени, которое кончилось…