Ромул

Марк схватил починенный серп и сердито вышел из кузницы.

Да, все так и считали, даже воины совсем без воображения. Боги заняты только судьбами Рима, а значит, и римляне должны думать только об одном божественном. Здравомыслящий грек, который приносит время от времени жертвы, чтобы высшие силы его не трогали, не мог разделять эти заблуждения.

Перпена вёл себя немного иначе. Он пытался узнать будущее, особенно волю богов, более истово, чем подобает разумному человеку, но судьба города его не слишком занимала. Казалось, он старается откупиться, чтобы несчастье, которое, как он ожидал, скоро обрушится на Рим, не задело его. В задних комнатах своего большого дома он в одиночестве совершал этрусские обряды.

В вопросах веры все искали его совета, даже царь попросил разрешить затруднения с очагом. Царский очаг был посвящён Весте, богине, которая следит, чтобы солнце восходило и заходило, и среди суеверных людей прошёл слух, что если ночью огонь погаснет, утра не будет. За огнём требовалось постоянно следить, и у бедной госпожи Примы, единственной царской дочери, уходило на это всё время.

Макро говорил себе, что эти варвары выдумывают трудности от безделья и сытой жизни. Он подозревал, что и царь того же мнения, а половина пышных обрядов устраивается, только чтобы успокоить толпу. Насколько в весь этот вздор верил Перпена, Макро не мог понять.

В любом случае, римляне так ждали божественного вмешательства, что чудес было не избежать: если небеса останутся безучастны, сработают напряжение и беспокойство. По-старому больше идти не могло, после казни пятидесяти молодых сабинян стало слишком много недовольных. Макро попробовал осторожно разузнать, как живётся в этрусских городах за рекой и не лучше ли отправиться дальше. Но то, что он выяснил, не обнадёживало. Похоже, лучше Рима жилища не найти. Этрусская знать не даст греку полного гражданства, а искусных ремесленников там столько, что его любительской чеканкой не прокормиться.

Потом, оставалась его вина — вдруг погоня ещё рыщет по следу? В Риме бояться было нечего, но только под защитой Ромула. Дружба царя с богом Марсом держала преследователей на расстоянии, однако братоубийца не может очистить от такого же преступления. Поэтому вставал неприятный вопрос: что будет, когда Ромул умрёт?

У Макро не было дома, не было надежд на богатство. Не было жены, и едва ли будет, настолько здесь мало женщин. Никакой надежды выдвинуться; похоже, всю жизнь придётся служить жалким наёмником у загадочного чужеземца. Оставалось поменьше думать о будущем, а искать утешения в маленьких радостях сегодняшнего дня.

Царя беспокоили настроения в городе, и он начал устраивать заседания Сената в особо священных местах. Перпена с усмешкой рассказывал клиентам, что на этих заседаниях сенаторы-латиняне спорят между собой, какими бы новыми обрядами отвести немилость богов; сабиняне молчат, они теперь ненавидят царя; молчат и луцеры, понимая, что латинян без толку учить настоящим священнодействиям.

   — Не знаю, может, Ромул и правда сын Марса, — говорил Перпена, — Марс на всё способен. Дал же он этим нелепым римлянам победу. Но даже если царь — сын бога, сам он не бог, до такого ещё не додумался ни один болван, так что на заседаниях только зря тратят время. Он смертен и в один прекрасный день умрёт. Я думаю, что этот день уже близок.

Макро удивлялся, почему все так боятся за жизнь царя? Ромул был, конечно, немолод, но отличался отменным здоровьем, и он не мог понять, зачем гадатели и мудрецы придумывают обряды для продления его дней.

Один из этих обрядов устроили за городом, на берегу небольшой речушки, в месте, известном как Козье болото. Выбрали благоприятный день, девятый после полнолуния, в самый разгар жары. Всем гражданам велено было непременно явиться, тем более, что день и так праздничный. Ромул должен был принести в жертву быка, а Сенат, стоя вокруг в полном составе, просить у богов процветания для царя. После знати свою долю благих пожеланий полагалось внести простому народу, а целерам — проследить, чтобы присутствовали все свободные воины. Так нелюбимый царь получал молитвы всех подданных, разве что кто-нибудь открыто воспротивится его приказу.

Макро и так пришёл бы, ему было любопытно посмотреть на типично латинский обряд. Перпена тоже поддержал царскую волю и велел всем клиентам присутствовать. Накануне он угощал их в зале, но сам остался в маленьком святилище во дворе, постился, окуривался благовонным дымом и просил о помощи всех божеств, каких только может призвать учёный и набожный этруск. Это было ещё более странно: знамения предвещали опасность царю, но не было никакого намёка на угрозу сенаторам из трибы луцеров.

В назначенное время римляне торжественно прошествовали к пересохшему болоту. Шествие получилось длинным, за тридцать семь лет город изрядно разросся. Все шли без оружия, в длинных белых плащах, которые теперь утвердили как парадную одежду римского гражданина. Но нельзя было обойтись и без знаков различия — у сенаторов особые башмаки и пурпурная кайма на плащах, у знатных молодых всадников, которые идут следом, перстни. В толпе простолюдинов отцы семейств и ветераны великих сражений шагали перед теми, кто получил гражданство недавно. Толпа была построена так чётко по сословиям, что Перпена оказался далеко впереди своих людей, где едва ли мог рассчитывать на их помощь. Он так настаивал, чтобы клиенты были готовы ко всему, что явно ждал беспорядков — но не во время шествия.

На болоте царские пастухи держали белого быка. Однако рабы к священнодействию не допускались; они отступили, и на их место встали три видных сенатора, по одному от трибы. Публий Таций представлял сабинян, Перпена — луцеров. От латинян был Юлий Прокул, плохой воин, зато потомок легендарного Энея, а значит, родня Ромулу; он видел основание Рима, но за последние тридцать семь лет ничем не отличился. Лишний знак, что латиняне ценят происхождение выше заслуг.

Граждан выстроили вокруг алтаря по разрядам: в середине сенаторы, дальше всадники и все остальные. Макро мало что мог разглядеть поверх голов, но с первых рядов передавали, что обряд задерживается из-за быка. Тот вёл себя отвратительно и портил всё дело, никак не хотел вытянуть шею и опустить голову на алтарь, даже когда перед ним разложили вкусные лепёшки.

Было томительно жарко, но солнце всё-таки не било в глаза, с утра небо заволокло, и сейчас, к полудню, нависли тучи. Собиралась гроза. Если молния сверкает раньше, чем убьют быка, это к несчастью и обряд придётся отложить, а если наоборот — знак, что боги благодарят за жертву. Тем более важно было успокоить глупую скотину.

Макро тянулся на цыпочках. Наконец блеснул бронзовый топор, послышались удар и рёв быка. Все вздохнули с облегчением: жертвоприношение прошло раньше грозы, с молитвами можно было не торопиться.

И тут случилось нечто неожиданное. Пока в гуще толпы правители вскрывали быка, чтобы взглянуть на его печень, с берега потянулся туман. Туманы в Риме были редки, да ещё в полдень, но Макро не увидел в плотной белой пелене ничего сверхъестественного. Он знал, что это вода, которую поднимает солнечный жар; обмелевшая речка была рядом, а солнце, хотя и за тучами, светило вовсю.

Соседям дело представилось иначе. Туман поднялся как раз тогда, когда царь собирался читать знамения — страшный знак гнева богов. «Бежим, пока не ударила молния! — в ужасе завопил кто-то. — Нас защитит Юпитер Статор, спасайтесь в его святилище!»

Святилище с кирпичным домом для бога посередине было всего в полумиле от Козьего болота. Один римлянин помчался в долину, следом другой, и вот уже все заторопились вдоль реки. Макро поспешил с толпой, хотя и не боялся. Кто ушёл от Старух, того нелегко напугать дурными знамениями; обернувшись, он заметил, что сенаторы стоят тесным кольцом вокруг алтаря. Раз эти северные люди не бегут от самого опасного места, угроза не слишком велика. Однако новому гражданину не стоит идти вразрез с большинством; Макро совсем не хотел на всю жизнь прослыть неверующим чудаком.