Аквинат

А вот естественная: теология описательного характера не вызвала бы возражений. Цель такого начинания заключалась бы не в выстраивании теологии с нуля, а в том, чтобы показать, в духе Рим 1:20, широту того, что было сверхъестественно сообщено в Откровении, но теоретически могло быть открыто естественным путем. Такое начинание, видимо, и представляет собой SCG I–III.

Свидетельство одной хроники, написанной примерно через семьдесят лет после того, как Фома начал работу над «Суммой против язычников», навело исследователей на мысль, что этот труд призван был служить учебником для доминиканцев — миссионеров к мусульманам и евреям. Если бы это было так, представление в первых трех книгах «Суммы» не откровенной, а естественной теологии диктовалось бы практической целью — рационально вывести истину о Боге и божественном отношении ко всему сущему для людей, не признающих те богооткровенные тексты, на которые в противном случае Аквинат ссылался бы как на источник этой истины. Но никто, в том числе, разумеется, сам Фома, не подумал бы, что мусульман или евреев нужно убеждать в том совершенном монотеизме, который представлен в этих первых трех книгах: в них нет ничего, что можно было бы счесть противоречащим иудаизму или исламу. Если бы Фома задумывал «Сумму против язычников» как учебник для миссионеров к образованным мусульманам, евреям или христианским еретикам, он напрасно потратил бы огромные усилия, вложенные в триста шестьдесят шесть развернутых глав книг I–III (см. Gauthier 1961; 1993, где убедительно отвергается эта гипотеза).

Высказывания самого Фомы о том, ради чего он написал «Сумму против язычников», наводят на мысль, что, по крайней мере, формальной причиной этого текста послужила не попытка посодействовать миссионерской деятельности, а рассмотрение взаимоотношений философии и христианства. Фома начинает с размышления о мудром человеке, одном из тех, «кто придает вещам должный порядок и направление и хорошо управляет ими»64. Очевидно, такого человека должны заботить цели и начала, и, следовательно, мудрейшим человеком будет «тот, чье внимание обращено ко всеобщей цели, которая есть также всеобщее начало» и которую Фома отождествляет с Богом65. Ввиду того, что эта естественная теология ориентирована именно таким образом, «ее следует назвать наивысшей мудростью, которая исследует наивысшую причину всего»66. Следовательно, наивысшая, наиболее универсальная объяснительная истина должна быть делом мудрости.

Любой, кто стремится к мудрости, должен заняться метафизикой, ибо, по мнению Фомы, Аристотель правильно отождествляет метафизику со «знанием истины — не любой истины, но той, которая есть источник всякой истины, то есть принадлежит к первоначалу бытия всех вещей»67. И, как замечает Фома в связи со своим собственным начинанием, «иногда божественная мудрость исходит из начал человеческой философии»68. Но если дело одной и той же науки —

стремиться к одной из противоположностей и отвергать другую… то задача мудреца — не только размышлять об истине, прежде всего о первоначале, и сообщать о ней другим, но и сражаться с ложью, ей противоположной69.

Истина о первоначале — это истина о Боге, если исходить из допущения, что естественная теология может доказать существование Бога. Таким образом, объяснительная истина, которая ассоциируется здесь с метафизикой, есть истина, связанная также с теологией.

Неизвестно, какое название сам Аквинат дал своем труду и дал ли вообще. В некоторых средневековых рукописях он именуется Liber de veritate catholicae fidei contra errores («Книгой об истине католической веры, против заблуждений»). Это название точнее предает цель и содержание книги, чем более задиристое традиционное Summa contra gentiles. В течение XIX в., когда Summa theologiae, как правило, именовалась Summa theologica («Теологическим синопсисом»), Summa contra gentiles иногда публиковалась под нарочито контрастирующим заглавием Summa philosophica («Философский синопсис»). Этот контраст, даже будучи способным ввести в заблуждение, заключает в себе и долю истины, как можно увидеть из плана Фомы для SCG I–III:

Итак, поскольку мы намереваемся двигаться путем разума к тому, что может исследовать человеческий разум о Боге, нам предстоит рассмотреть, во-первых, то, что присуще Богу самому по себе (книга I); во-вторых, происхождение от Него тварей (книга II); в-третьих, иерархический порядок тварей, восходящий к Нему как к цели (книга III)70.

В этом исследовании путем разума Аквинат вынужден остерегаться любых «аргументов от авторитета»; однако он выказывает достаточно здравого смысла, не ограничиваясь «доказательными аргументами» в развертывании естественной теологии. Конечно, он использует доказательные аргументы, когда считает, что они у него имеются; но, подобно абсолютному большинству философов любой эпохи, он признает также нужду философии в «вероятностных аргументах». Доказательные аргументы получают в качестве посылок пропозиции, которые объясняют выраженный в выводе факт через высвечивание его причин (или, иногда, его следствий), и производят таким образом научное понимание. Вероятностный аргумент из числа тех, что всегда преобладали в философии, базируется на посылках, которые принимаются широкой публикой или экспертами в релевантной области; таким образом, одна группа может быть убеждена в вероятности аргумента, который отвергается другой группой. Разумеется, Фоме приходится пользоваться аргументами от авторитета в четвертой (и последней) книге, где от естественной теологии он обращается к теологии откровения, и его терпимость к этим аргументам — одна из отличительных черт аргументации в книге IV в сравнении с той аргументацией, которая характерна для книг I–III.

В SCG Аквинат занят тем, что позднее назовут философской теологией: приложением разума к откровению. Философская теология разделяет с естественной теологией, взятой в широком смысле, общий метод — анализ и аргументацию любого рода, принятого в философии; но она устраняет ограниченность естественной теологии со стороны ее предпосылок и принимает в качестве допущений: высказывания, сообщенные в откровении. Они включают в себя и те, которые поначалу были недоступны разуму самому по себе, например, «тайны» христианского учения. Во множестве трудов по философской теологии: Аквинат подвергает проверке последовательность доктринальных пропозиций (включая тайны), пытается объяснить их, раскрывает их логические связи с другими доктринальными пропозициями и т. д. И все это для того, чтобы убедить нас: сами по себе доктрины вполне понятны и приемлемы, а видимая непоследовательность некоторых из них лишь отражает наш изначальный, поверхностный взгляд на них.

Образцовым примером философской теологии служит «Сумма теологии». С самого первого параграфа самого первого «Вопроса» становится ясным, что этот труд представляет собой отнюдь не сумму естественной теологии. В самом деле, он начинается с вопроса о том, нуждаемся ли мы в каком-либо «ином учении, помимо изучения философии», что на средневековом языке Фомы означает изучение философии, уже завершенное на факультете искусств теми, кто приступает к занятиям теологией. Вопрос возникает потому, что в изучении философии мы имеем дело не только с «вещами, подвластными разуму», но и «со всеми сущими, включая Бога», в силу чего имеется такая часть философии, как теология.

Хотя Фома принимает универсальность этой характеристики предмета философии и признает, что часть, именуемая теологией, в собственном смысле является частью философии, он выдвигает несколько аргументов в поддержку той позиции, что теологию откровения тем не менее нельзя считать излишней. В одном из этих аргументов он утверждает, что способность вещей «познаваться разными путями порождает различие между науками». Фома имеет в виду, что различные науки могут приходить к одним и тем же выводам, исходя из разных посылок или свидетельств. Приводя собственный пример, Фома обращает внимание на то, что для доказательства утверждения о шарообразности Земли натуралист использует эмпирическое наблюдение, тогда как космолог может отстаивать то же самое утверждение на чисто формальном основании. Вывод Фомы гласит: