День Космонавтики

Жгло глаза.

Мне казалось, что сквозь меня идут бесконечные колонны по пыльным летним дорогам, я лечу на бреющем, я грудью ловлю цепочку трассирующих пуль, меня засыпает землей, снегом и давит гусеницами танка, я горю и умираю, и снова встаю, и хриплю, и давлюсь кровью, меня несут, я тону, какая-то девчонка бинтует мне голову, в моем животе - дыра, отдача противотанкового ружья с размаху бьет в плечо.

Одесса, Тернополь, Киров, Харьков, Москва...

Голос Петра Игнатьевича звучал во мне: "Были захвачены Литва, Латвия, Эстония, Белоруссия, Молдавия, большая часть Украины. Это которые сейчас независимые. А тогда наши, наши! Сотни тысяч людей были угнаны в Германию. Миллионы оказались на оккупированных территориях. Очень тяжело было, ребята. Очень. Но выстояли. В сорок первом выстояли, когда, казалось, нет уже ни сил, ни возможностей выстоять. Зубами цеплялись за свою землю. Жили ненавистью и будущей победой. Намертво встали под Москвой! Намертво встали за Ленинград! Девятьсот дней держались люди в блокаде, в голоде, в холоде, под постоянными бомбежками.

И твари дрогнули!

Зимой сорок второго-сорок третьего для них случился Сталинград. А потом были Курск и битва за Днепр, и мы медленно, но неумолимо погнали фашистов назад, дом за домом, километр за километром, город за городом освобождая свою страну, чтобы в сорок пятом прихлопнуть гадину в самом ее логове.

Девятого мая..."

За моей спиной кто-то выбросил пластиковый мешок в контейнер, и я взял себя в руки и выбрался из арки. Выпрямился, вытер глаза.

Все, хватит ныть.

Костяшки были в крови. По темному небу плыли темные облака. Горели редкие фонари. В окнах домов изменчивым светом мерцали телеприемники.

Посасывая разбитые пальцы, я подумал, что надо что-то придумать на девятое мая, чтобы показать людям, какой это на самом деле день.

А то - восьмое...

День памяти вместо Дня Победы.

"Проснитесь! - чуть не крикнул я окнам. - Мы еще не проиграли! Пока помним, мы... Я еще не сдался и не дам сдаться вам всем! Мы брали Берлин! Мы, а не американцы. Нарисовали флажок, перерисовали... А победители - мы! Слышите?"

- Костик! - встретила меня мать в прихожей. - Что ты так поздно?

Под ее чуть рассеянным взглядом я скинул ботинки, снял куртку и, пряча разбитые костяшки в кармане, завернул в ванную.

- Разбирали полеты у Петра Игнатьевича, - сказал я оттуда.

- Ей-богу, зачем вам это? - возникнув в дверном проеме, покачала головой мать.

Она подала мне полотенце.

- Потому что День Космонавтики, - сказал я.

- Будто других дней нет!

- Это же наш праздник, мам!

- Это понятно, - мать, послюнявив пальцы, вытерла мне грязь на скуле под глазом. - Весь измазался со своими полетами.

- Люди должны помнить.

- Заботливый какой! Иди ешь.

- Я не голоден.

- Поговори мне! - мать стукнула меня пониже спины. - Вымахал, а ума нет. Живо! Третий раз уже разогреваю.

- Сейчас.

Я сунул голову под струю холодной воды.

На кухне за столом в своем любимом углу сидел отец, водя пальцем по планшету. Небритое лицо его кривила усмешка.

- Привет, - сказал я ему.

- Здорово! - отец бросил на меня взгляд. - Свежую серию "Сомбалины" пропустил. Слушай, хорошая серия.

- По тридцатому разу одно и тоже.

Я сел напротив, повернувшись спиной к работающему телевизору, взял из корзинки кусок пшеничного. Мать налила мне миску супа и поставила в микроволновку.

- А вот не скажи! - возразил отец, выключая планшет и наклоняясь ко мне. - Там Ле Патр, француз, толстый такой, задумал комбинацию, как развести семейство на "бабки". Он нанимает одного мужика, бывшего военного, чтобы тот проник в дом и выкрал договор, который Кирилл заключил с Пауэром...

- Па-ап, - протянул я.

- Что?

- Он посмотрит, если ему надо будет, Витя, - сказала мать, потрепав меня за плечо. - Пусть поест.

- Пусть, - согласился отец. - Но эти фейерверки его до добра не доведут.

Звякнула микроволновка.

- Это был запуск, - сказал я, убирая руки, чтобы мать поставила на стол пышущую паром миску. - На День Космонавтики.

- Видел. Показывали по городскому каналу.

- Ну и? Круто же! - сказал я, кусая хлеб.

Отец посмотрел скептически.

- Девку бы нашел!

- Он найдет, найдет, - сказала мать, оглаживая мне челку.

Я мотнул головой и уткнулся в миску.

Несколько секунд я усиленно работал ложкой, выхлебывая суп, вылавливая куски жирного мяса и заедая их хлебом.

Телевизор за спиной напористо предлагал то прокладки, то шоколадные батончики, то средства от простуды.

- А пальцы где оббил? - спросил отец.

- На празднике, - соврал я.

- Я вот понять не могу, на хрена это вам сдалось?

- Это же ради памяти.

- И чего эта память? К чему она? Она что, делает нашу жизнь лучше? От десятка петард, взорванных над парком, что-то изменилось в стране? Нет, сын. Человеку нужны две вещи: работа и семья. Все! А там уже появляются и комфорт, и всякие прибамбасы, облегчающие существование, всякие посудомойки, хлебопечки, компьютеры.

Я поднял на отца глаза. Располневший, лысеющий в свои сорок два, он уже снова что-то смотрел с планшета.

- Этим нас и купили, - сказал я.

Отец причмокнул, словно ожидал этой моей реплики.

- В тебе сейчас говорит обыкновенный юношеский максимализм. Болезнь личностного роста. Ты превращаешься из ребенка во взрослого, происходит ломка поведенческих стереотипов и мироощущения, которая характеризуется отторжением родительского авторитета. Так ты ищешь самостоятельности и своего места в жизни. Это нормально, Костя. Здесь все написано.

Он развернул ко мне планшет.

- Пап, - я закрыл статью, рыжие буковки ладонью, - я говорю о другом! Я о том, что мы променяли свое прошлое на это...

Я замялся, не зная, как сказать, чтобы прозвучало не слишком грубо. Не дерьмо же!

- Болото, - подсказал отец.

- Да!

- Костик, ты не прав, - сказала мать. - Я пошла в гостиную, скоро "Все начистоту" начинается. Не хочу пропустить.

Она вышла из кухни, шлепая тапочками по ламинату.

- Дурак ты, Костя, - сказал отец.

Я отставил тарелку.

- Пап, ты не понимаешь...

- Вкусно? - перебил меня отец.

- Да, но это...

- А мог перебиваться с хлеба на воду. В нашей жизни нет ничего плохого. Обычная жизнь. Все люди так живут.

- А космос? - спросил я.

Несколько секунд отец, подняв голову, смотрел в телевизор, на котором, судя по звукам, что-то чавкало, фыркало и смешно пищало. Не обернуться и не посмотреть, что там такое, было невозможно.

Оказалось, какая-то многоножка жрала чипсы.

- Знаешь, что? - сказал отец, когда многоножку сменила реклама подгузников. - Космос надо оставить специалистам. Это их работа.

- А мы? Кто тогда мы?

- Люди. Я - оператор насосной станции. Ты - будущий менеджер. Мама у нас - замечательная домохозяйка и волонтер.

- Но для чего мы тогда живем, если никуда не стремимся? - крикнул я.

- Костик, тише! - потребовала из гостиной мать.

Мне пришлось понизить голос.

- У нас же все отобрали. Всю нашу историю. Все наши победы. Все то, что завоевывали или совершали наши предки.

- А, может, это и к лучшему?

Зеленые глаза отца смотрели бесхитростно и тепло.

- Прикинь, что мы получили взамен, Костя. Мир, - он принялся загибать пальцы, - спокойствие, достаток, продуктов - ешь не хочу, развлекайся до упаду, клубы, "темпоры", виртуалка, интерактив. Постиндустриальная эпоха, Костя, повальная автоматизация производственных процессов. Рай на земле.

- Пап, ты уверен? - спросил я.

Отец кивнул.

- Костя, это везде и всюду. Я же все-таки читаю новости.

- И в космос не надо?

- Живи в свое удовольствие.

- Но про восьмое мая ты знаешь?

- Американцы взяли Берлин, - улыбнулся отец. - Конец Второй Мировой. День памяти. Вот уж что надо помнить. Мы, извини, с боку припека, пока Сталину кланялись, Соединенные Штаты с фашизмом воевали.