Страница 14 из 18
— Гордец! Все вы Грифичи гордецы. Ладно, в человеческой жизни всякое случается, и я не буду спрашивать тебя, почему ты скрываешь свое имя. Чем мне тебя наградить за твою услугу?
— Я честно служу вашей милости, и вы платите мне за то положенное жалование. Рейтару этого довольно. А тому человеку за коего вы меня принимаете, было бы совестно просить награду за спасение женщины из рук негодяя, ибо это долг всякого благородного человека. Впрочем, есть одна вещь, о которой я мог бы вас попросить.
— Говори, и если это в человеческих силах я сделаю это.
— Если бы у вашей милости возникла нужда послать какое ни будь послание в Щецин или Дарлов, так поручите это мне.
— Вот как. Тебе, верно, нужно попасть на свадьбу князя Георга? Скажи мне, юный Грифич, а ты вернешься?
— На все воля божья, ваша милость!
— Аминь! Пусть будет так, но скажи мне еще одно, ты лютеранин?
— Я, верую в сына божия умершего за нас и воскресшего. Верю в его отца и святой дух. Что вам еще? Никто не спрашивал у меня в детстве, хочу ли я быть сторонником папы или Лютера. А сейчас, когда я вырос и начал что-то понимать, у меня нет времени разбираться в теологических спорах. Знаю только, если господь сохранил мне до сих пор жизнь, то я ему для чего-то нужен.
Через неделю мой капитан снова велел мне явиться во дворец. На этот раз мы встретились с воеводой в канцелярии. Сам Остророг молчал, его секретарь монах бенедиктинец дал мне в руки небольшую сумку, прошитую и запечатанную и подробно проинструктировал, кому я должен ее отдать в Дарлове. Еще я получил в руки кошелек на дорогу и благословение. Воевода коротко кивнул мне на прощание и сказал лишь:
— Ты знаешь что делать!
Когда я уже выходил, мое внимание привлекла молоденькая служанка, призывно махавшая мне рукой. Когда я подошел к ней, она, сделав книксен, тихонько сказала, что меня хочет видеть молодая госпожа. Я пошел за ней и скоро оказался в небольшой комнате перегороженной ширмой. За ней смутно виднелся женский силуэт. Я очень удивился этой таинственности, но молчал. Молчала и пани Марыся, пока, наконец, не решилась и произнесла:
— Вы верно удивлены тем, что я вас пригласила. Это хорошо, что вы ничего не говорите, иначе я не смогу вам ничего сказать.
— Вы ничего не должны мне говорить прекрасная пани.
— Но я хочу вам объяснить…
— Кто я такой, чтобы слушать ваши объяснения. Я простой рейтар и недостоин вашего внимания.
— Ах, не говорите так. Вы, по всему видно, человек благородный и мне ужасно неловко, что я оказалась в такой двусмысленной ситуации на ваших глазах.
— Вам неловко от того что вы могли быть скомпрометированы или оттого что это увидел я?
— Боже мой, выслушайте меня, прежде чем судить.
— Ну, что же, мне непривычна роль исповедника, но коли такова ваша воля, то я готов. Обещаю вам, что все, что вы скажите мне сейчас, умрет вместе со мной.
— Мои родители рано умерли, и я воспитывалась в доме своего дяди и тети. Мои родные, души во мне не чаяли, и я не знала ни в чем отказа. Потому, наверное, я и выросла такой избалованной и своенравной. Я привыкла, что все, что я ни захочу, попадает ко мне по первому требованию. Что все выполняют мои капризы, как не исполняют в Речи Посполитой волю короля. Недавно мой дядя объявил мне, что нашел мне мужа. Он мой воспитатель и имеет право распоряжаться моей рукой, к тому же он любит меня и наверняка нашел мне прекрасную партию, но я глубоко оскорбилась. Я молода и красива, так ведь? Но я до сих пор не знала любви, многие достойные шляхтичи добивались моей благосклонности, но сердце мое было холодно. И вот меня собрались выдать замуж, не спросив моего мнения. Скажите, я кажусь вам смешной и глупой?
— Нет, сударыня, что вы продолжайте.
— И тут появился Печарковский, он был галантен и обходителен, осыпал меня комплиментами и всячески демонстрировал свое обожание. Я была так обижена на дядю, что не отвергала эти знаки внимания, но напротив давала ему повод для надежды. Наконец когда он предложил мне бежать, я согласилась. Не знаю, что на меня нашло, но я думала что, поступив так, я буду хозяйкой своей судьбы. Неподалеку от того места где вы нас нашли, нас должны были ждать сани и еще не много и все было бы кончено. Увы, едва я пробыла с этим господином полчаса, пелена спала с моих глаз. Как мне могло вскружить голову хоть на минуту, такое ничтожество? Как я могла принимать ухаживания столь пустого человека? Едва поняв это, я стала молить Пресвятую деву о спасении, и она послала мне на помощь вас. Стоило вам сказать пару слов этому спесивому индюку и он сдулся точно проколотый пузырь. Как мне благодарить вас за спасение?
— Вы, сказали, что просили о заступничестве святую деву? Вот ее и благодарите, а мне довольно лишь видеть, что вы счастливы, ибо я не сделал ничего сверх того что сделал бы каждый порядочный человек. Ответил я как можно более учтиво. Сказать по правде, я был в изрядном шоке от ее велеречивой исповеди и если поначалу у меня были какие-то романтичные мысли, то их как ветром сдуло.
— Простите меня мой храбрый рыцарь, за доставленные хлопоты и примите на память обо мне это. С этими словами она протянула мне из-за ширмы руку, в которой был шелковый платок, украшенный затейливой вышивкой.
Я был слегка разочарован ибо, грешным делом, ожидал если не брильянтовых подвесок, то чего-то вроде перстня в подарок. Однако положение обязывает, и я рьяно облобызав прелестную ручку, схватил презент и, прижав его к груди, проговорил нечто куртуазное и соответствующее моменту.
Покинув дворец воеводы, я отправился к капитану просить отпустить со мной Фридриха и Мартина. Я крепко надеялся, что возвращаться мне не придется и не хотел бросать своих единственных друзей в этом мире. Да, друзей, возможно для прежнего принца Иогана Альбрехта Фридрих был бы только слугой, а Мартин секретарем, а для нынешнего они друзья и самые близкие люди. Идя к дому, который занял капитан, я встретил его подругу маркитантку Анну. Она шла с огромной корзиной продуктов, очевидно. возвращаясь с рынка. Я недолго думая подбежал к ней и перехватил корзину.
— Здравствуй Анна, давай помогу, а то не годится такой милой женщине надрываться под весом такой тяжести!
— О, красавчик Ганс! Ну, помоги, помоги, если не боишься капитана.
— Господь с тобой Анна, разве я предложил тебе, что то предосудительное? Вот ей богу у меня сердце кровью обливается, когда я вижу как ты, сгибая свое хрупкое тело, несешь эдакую тяжесть. Услышав это, Анна ухмыльнулась, ее ладное и, пожалуй, даже стройное тело было довольно трудно назвать хрупким.
— Ты, похоже, Ганс перепутал меня со своим приятелем Мартином. Я больше никого не знаю в эскадроне, кого можно было назвать хрупким.
— Ну что ты Анна, да Мартин по сравнению с тобой просто боров. Хотя конечно если ты будешь таскать такие корзины, ты можешь потерять свою легкость. Вот ей богу, замолвила бы словечко капитану и я бы вместо того чтобы таскаться по никому не нужным патрулям носил бы для тебя провизию с рынка и вообще все что захочешь. Да хоть тебя, а то, что ты бьешь об такую мерзлую землю такие ладные ножки.
— Хватит тебе балагурить Ганс, выкладывай чего тебе нужно. Ты ведь ничего просто так не делаешь, хоть и прикидываешься простачком. Да и по патрулям ты ходишь не без дохода, сказывают, воевода отсыпал вам немало талеров за последнее ваше дельце. Я этого старого пройдоху Шмульке давно не видела таким довольным.
— Ах, милая Анна, если бы мне и впрямь отсыпали талеров, так я непременно купил бы какое ни, будь колечко чтобы украсить твои красивые пальчики, но, увы, я беден как церковная мышь и могу лишь издали любоваться твоей красотой!
— Ладно, ладно. Перешёл я, к делу увидев, что Анна нахмурилась. Меня посылают в Померанию с одним делом от воеводы. А у нас там с Мартином родня, я ведь говорил тебе, что мы братья, не так ли?
— Ой, ли! В прошлый раз вы были кузенами.
— Анхен, голубка моя! Да какая разница родные мы братья с Мартином или двоюродные. Главное что у нас есть родня, которую мы хотели бы проведать. И если бы ты замолвила за нас словечко, чтобы капитан отпустил нас, так я бы отблагодарил тебя.