Ради тебя 2

Боль охватила все тело, но мне было все равно. Она скрутила суставы, раскрошила кости и собралась тугим пучком агонии в горле. Вместо разрывного крика с пересохших губ срывался лишь слабый стон. Похожий на мяуканье брошенного котенка.

Только так могло звучать отчаянье.

На грани тишины.

Хрипло.

По-звериному.

Я хотела пробить криком небо, чтобы оно осыпалось крупными звездами прямо на мою макушку и размозжило череп. Многие смерть воспринимают, как жестокую кару, для меня же она казалась благоговейным спасением. Но и этот дар я не заслужила.

Вдох за вдохом смерть ускользала от меня. Сердце билось ровно. Никак не желало останавливаться.

Гарик постоянно что-то шептал. Но не то, что глупая Даша Алексеева готова была слушать. Он не просил прощения, не спрашивал, как я чувствую себя после всего, не интересовался где и насколько сильно у меня болит. Гарик ничего такого не говорил. Не подбадривал, не просил держаться, не уверял, что все будет хорошо и что папа Рома не выкинет меня на помойку, как испортившуюся вещь. Что же еще делать с куклой, в которой оказался зашит сломанный механизм? Чинить? Легче выбросить и купить новую. Зачем же зря возиться с ремонтом?

Гарик не спрашивал, как я и очень ли мне страшно.

Может, он все знал без слов, а может, ему было плевать. В Гарике никогда не было таких глупых качеств, как сочувствие, доброта или сопереживание. Откуда тогда я взяла, что эти аккуратные прикосновения, невыносимо близко граничащие с нежностью, должны говорить о жалости?

Ему не нужно было всего этого произносить. Я больше не смогу никому поверить, а глупой Даши Алексеевой здесь не осталось, вышла вся. Вон в ту черную дыру стока, куда стекала розовая вода.

Гарик поднял мое тело, поставил на трясущиеся ноги. Одной рукой он продолжал удерживать этот мешок с костями за талию, а второй обтирал махровым полотенцем.

Вскоре все капельки, что стекали вниз по мне на старый акрил ванной, были собраны пушистым ворсом полотенца.

Мне больше совершенно не хотелось прислушиваться к бредням Гарика. После десятого повтора нежных глупостей, я отпустила разум в пляс по волнам агонии, переключилась на физическую боль, чтобы не сойти с ума от душевной.

История имеет ужасную привычку – повторяться. Меняются лица, персоналии, декорации, а суть остается прежней.

Боль остается прежней.

Стоило только приоткрыть кому-то душу, как предательство вновь ворвалось, кромсая все внутри меня в жалкие клочья.

Сейчас я была уверена, что судьба сыграла со мной злую шутку в последний раз. Глупо обещать, пусть даже себе, что былое никогда не повторится, я стану умнее, разборчивее в людях и смогу защитить сердце от боли.

Нет.

Не смогу.

Не стану.

Просто больше нечего защищать.

После сегодняшней ночи во мне ничего не осталось.

И если тело еще продолжало бороться за каждый вдох, то внутри него осталась лишь зудящая пустота.

Даша Алексеева – мертва.

Когда именно это случилось? Определенно не в тот момент, когда жалящая палка вторгалась внутрь, проталкиваясь грубо и сильно. Нет.

Я сглотнула ком в горле.

Решающий выстрел сделал не Гарик, чужой мне мальчишка с моральными отклонениями. Пулю в лоб пустил человек, кому я добровольно отдала ключи от сердца. Роман Усупов.

Мама, почему ты не предупредила, что любить кого-то так больно?

Гарик не оставил меня в ванной. После того, как просушил полотенцами тело и волосы, он отнес меня в спальню, усадил на пол, подстелив свою футболку, и прислонил к стеночке, как гребаный манекен.

Я следила за передвижениями парня чисто механически, как следят за мухой, что продолжает назойливо ползти по стеклу, пока ее не пристукнули.

Гарик снял окровавленное постельное белье, скомкал его и сбросил на пол, валяться у двери бесформенной кучей. Он умело застелил кровать новым комплектом и по комнате распространился запах свежести. Папа Рома любил кондиционер для белья с запахом хвои.

Когда с постелью было покончено, Гарик вернулся ко мне.

Он самостоятельно выбрал из шкафа одежду, нижнее белье, не забыв даже о средстве женской гигиены, чтобы кровь не просочилась сквозь ткань. Вскоре мешок с костями был в черных джинсах и зеленой футболке.

Гарик переместился на кровать, усадив меня между своих ног, и принялся за расчесывание моих волос. С его губ то и дело срывались звуки, напоминающие горловое мурлыканье огромной кошки.

– Как же я по тебе соскучился, – выдохнул мне в темечко Гарик. – Никогда тебя не отпущу. Ты моя, Даша, запомни.

– Не наигрался? – С трудом произнесла я.

В общем-то, мне было совершенно плевать на то, что могла услышать в ответ, я просто не успела крепко сжать губы, чтобы слова не сорвались самостоятельно.

– Я не стану извиняться за то, что принесло нам обоим удовольствие. Не спорь. Я знаю, что тебе понравилось то, что произошло ночью. – Гарик нетерпеливо заерзал, и я почувствовала, как твердый стержень упирается в мою поясницу. – Мы обязательно повторим. Я не насытился тобой.

– Ты сделал мне больно.

– Ты просто еще не разобралась, что такое удовольствие. Иногда оно граничит с болью. Я покажу тебе, насколько тонка эта граница, обещаю. – Решительным движением Гарик скользнул по моей груди и собственнически сжал сосок между пальцами.

Меня прошибло новой волной отвращения, от которой тело дернулось.

– Я знал, что тебе понравится, Даша, – горячо зашептал он мне на ухо.

– Нет. Это не так.

Я не успела опомниться, как Гарик перевернул меня на живот, словно безвольную куклу и откинулся на подушки. Я оказалась в крайне неудобном положении: в тисках рук брата, распростертая о его тело. Одного движения хватило, чтобы подтянуть меня к себе настолько близко, что наши глаза оказались на одном уровне. Теперь я смогла хорошенько рассмотреть черноту, что полностью заполнила его глазницы.

В первую же секунду от этого зрелища воздух встал комом посреди горла, заставив меня надрывно прокашляться.

Гарик сморгнул и галлюцинация исчезла. Его глаза приобрели привычный цвет.

Захотелось завизжать так, чтобы стекла лопнули во всем доме. Вместо этого непонятное ледяное спокойствие разлилось внутри груди.

Наверное, именно так бывает, когда человек понимает, что сошел с ума.

Рука Гарика потянулась к моему лицу, губы приблизились к моим. Брат прижался еще ближе, заставил раздвинуть бедра и усадил меня на себя так, чтобы я обхватывала его талию. Ощутив медленные круговые движения бедер Гарика подо мной, с губ сорвался вскрик боли.

Голова горела настолько сильно от нереальности происходящего, что казалось вот-вот и взорвется, подняв в воздух десятки алых брызг.

– Я хочу, чтобы ты выбрала меня сама, – с придыханием шептал Гарик. – Хочу, чтобы ты выбрала жизнь со мной добровольно. Хочу, чтобы ты кричала от удовольствия подо мной, чтобы стонала мое имя в то время, как я буду глубоко в тебе. Там, где я первый и единственный. Хочу, чтобы ты захотела…

– Ты сумасшедший.

– Признай, Даша, – его слова лились мягко, вкрадчиво, будто изощренная мелодия, – ты ведь тоже чувствуешь это? После того, как побывал в тебе, я не могу думать ни о чем другом, кроме как повторить все заново. Не могу заставить себя не смотреть на тебя, не прикасаться… Мы просто созданы друг для друга, признай. Тебя тоже тянет ко мне!

Я подскочила в его объятьях, как ужаленная, пытаясь размахнуться и впечатать кулак в лицо брата. Гарик перехватил мое запястье в воздухе, больно сжал и завел за спину. Он оказался гораздо сильнее, чем я думала.

– Перестань, Даша. Ты делаешь только хуже. Ты вынуждаешь меня применять силу, пробуждаешь внутри какой-то дикий инстинкт охотника…

– Отпусти, урод!

– Только за поцелуй.

– Иди к черту!

– Перестань сопротивляться, Даша. Ты покоришься и будешь моей независимо от желания. Я чувствую, что ты моя. Ты тоже скоро узнаешь, каково это хотеть меня так сильно, что дыхание спирает от ожидания.