Ради тебя 2

Я вздрогнула, крепко зажмурилась. Тут же распахнула глаза – наваждение не пропало. Меня пробрала крупная дрожь.

До этого момента я слепо надеялась, что больше никогда не вспомню этот день.

Но разве можно забыть свой первый круг ада?

Двери резко скрипнули и в комнату вошла девочка. Она была в джинсах прямого покроя и тенниске на размер больше. Черные волосы туго заплетены в косу, янтарные глаза пылали гневом такой силы, что мурашки прошли по моему позвоночнику. Девочка с разбегу плюхнулась на кровать, зарывшись носом в подушку, и горько зарыдала.

Я должна была отпрыгнуть или упасть, откинутая реакцией матраса на ее прыжок. На узкой кровати для нас двоих было слишком мало места. Вместо этого серебряная нить заструилась из моих пальцев, касаясь кожи девочки.

Меня тянуло в нее с неимоверной силой.

– Нет! Пожалуйста! – закричала я перед тем, как блеснула молния и мое же почти семнадцатилетнее тело втянуло в себя то, чем я сейчас являлась.

***

Каждый раз, когда я начинала думать о том, что произойдет этой ночью – тошнота подступала к горлу. Горькая слюна наполняла рот, и мне приходилось часто сглатывать, чтобы побороть желание выплеснуть содержимое желудка на пол.

Я облизывала губы. Впивалась ногтями в ладони до тех пор, пока боль не притуплялась отвращением. За последний час я делала это настолько часто, что теперь мои ладони были покрыты множеством бурых бороздочек-ранок, которые не успевали затягиваться. Они не болели, нет. Они ныли.

Настоящая боль разрослась в груди. Она опаляла мое сердце, облизывала грудь и гуляла по позвоночнику. Раньше, еще в детдоме, я думала, что знаю цену боли, но ошиблась.

Сейчас в миллион раз больнее.

Отчего?

Наверное, потому что в детдоме я не позволяла себе мечтать или надеяться на лучшее, после того, как Артем ушел и больше не вернулся. Я закрылась, терпела и жила лишь мыслью поскорее убить эти треклятые четыре года. Ведь именно они и высокий забор интерната отделяли меня от свободы.

Так жить было просто. Я привыкла. Человек ведь ко всему привыкает: к кислой перловой каше, постоянному голоду, насмешкам, побоям… А особенно если ты не знаешь с чем сравнить, просто не понимаешь того, что могло быть лучше этого.

Жилось просто до того момента, пока не появился он.

Отец.

Быть забранным из интерната в приемную семью считалось огромной удачей. А получить опекуна в пятнадцать и вовсе воспринялось как восьмое чудо света. Не знаю, чем я заслужила такую милость, но отец пришел за мной.

Высокий, плечистый мужчина с редкой бородкой и светлым взглядом был мне никем. Я его не помнила и уж тем более ничего не чувствовала. Он же упрямо добивался опекунства, документы были собраны как-то слишком быстро. Через две недели после того первого дня, как он пришел за мной в интернат, я официально считалась его дочерью.

Роман Усупов оказался фермером. Жил он в доме, где-то ближе к северу страны на собственной земле, которая досталась ему в наследство. Добирались мы туда почти неделю на поезде, а потом еще сутки, трясясь в автобусе. За время путешествия я попривыкла к мужчине, что упрямо просил называть его отцом, и перестала смотреть волком. К тому же Роман обращался со мной ласково, отчего мой нос постоянно щипало, а в краешках глаз собиралось что-то мокрое. Я списывала такую реакцию на странность уставшего организма.

Я ведь не могла хотеть чьей-нибудь нежности, правда?

Места, куда Роман меня привез, оказались глухими, но жутко красивыми. Я никогда в своей жизни еще не видела такого разнообразия красок. На несколько десятков километров от нас не было ни одного человека, только живая природа. От леса угодья Усупова ограждал забор с колючей проволокой по периметру.

Первые дни у меня постоянно кружилась голова. Наверное, от переизбытка кислорода. Такого вкусного воздуха, как там, я больше не нашла нигде. Он щекотал мне грудь и, казалось, пузырился в уголках рта, когда улыбалась.

Впервые за прошедший год я позволила себе смех после месяца пребывания в доме Романа. После того, как смирилась с этой странной прихотью и назвала его отцом. Усупов от радости сгреб меня в охапку, звучно чмокнул в макушку и понесся в пляс, размахивая руками.

Он был смешным этот Роман Усупов. Смешным и добрым. До того момента, как в нашу жизнь ворвалась чума.

Мачеха.

Не скажу, что я ее сразу невзлюбила. Ее или двух безобразных отпрысков этой женщины. Нет. Скорее всего, это она питала ко мне столь сильную ненависть, которая просто сбивала с ног. Тогда-то я и поняла, что значит настоящая боль.

Человек, которого я приняла за отца, день за днем неминуемо отдалялся от меня. Вскоре мне стало казаться, что между нами разлеглась пропасть длиною в бесконечность.

Анжела, моя красивая, но холодная, как лед, мачеха сеяла между нами с отцом непонимание. С недавних пор любое мое слово считалось клеветой или вымогательством. Меня не отпускало чувство, что Анжела и Роман знали мою настоящую мать, воспоминания о которой начинали блекнуть день ото дня. Это была запретная тема. И каждый раз, когда я пыталась что-то узнать – получала наказание.

Впервые я почувствовала себя преданной, когда Артем ушел из моей жизни. Второй раз, когда Роман отказался от меня, выпихнув из своей любви, где мне больше не было места.

Боль разрывала меня на части. Ведь решив дать второй шанс людям, принять и поверить в их искренность и заботу, на самом деле я дала этот шанс себе и… вновь проиграла.

Эта ночь должна была стать для меня особенной во всех смыслах. Сегодня Гарик, мой противный сводный брат, обещал прийти в мою спальню и оттрахать как заправскую шлюху. Я же мысленно поклялась себе, что отомщу за все унижение, которые мне пришлось испытать в этом доме. Отомщу и сбегу. До моего семнадцатилетия оставалось две недели. Я решила, что смогу год продержаться в бегах, чтобы обрести свою желанную свободу и не вернуться в детдом.

Покрутив в руках серебряную зажигалку, я пригладила волосы и только сейчас заметила, что пока пребывала в своих мыслях, на землю опустилась ночь. Долго ждать Гарика не пришлось. Как только старинные часы в гостиной на первом этаже пробили два ночи – Гарик зашел в мою спальню и закрыл за собой дверь на замок.

– Ждала меня? – расплылся в улыбке он, посверкивая глазами. – Вижу, что ждала. Даже двери не закрыла, Дашенька. Умная девочка. Если ты будешь послушной, обещаю не делать тебе больно, и мы оба получим удовольствие. Ты ведь будешь послушной девочкой?

Гарик медленно приближался к кровати. Он на ходу расстегнул и скинул рубаху. Не смотря на то, что Гарик был всего на два года старше меня, выглядел он не в меру крупным и высоким. Его обрюзгший живот и грудь покрывали темные волоски. Тошнота вновь подкатила к горлу, и мне пришлось зажать рот рукой.

Заметив мой взгляд, брат небрежно бросил:

– К чему все эти ненужные прелюдии, правда? Мы оба знаем, зачем я сегодня здесь.

Вся решимость, что я накопила долгими днями, куда-то улетучилась в тот момент, когда под весом Гарика пружины жалобно застонали и прогнулись.

Его ладони ухватились за мою грудь и стали грубо мять, вызывая тупую боль вперемешку со жгучей ненавистью. Даже сквозь ткань футболки я чувствовала, какими потными были его руки.

Меня передернуло.

Гарик видимо воспринял мою дрожь, как признак нечто иного. Он довольно хмыкнул и тут же нащупал своим мокрым ртом мои губы. Я крепко сжала их, стиснув зубы так, что у меня свело челюсти.

Гарик облизывал мои губы, посасывал их, настойчиво и требовательно, толкался внутрь рта языком. И каждый раз, когда натыкался на плотно стиснутые зубы, издавал нечто похожее на глухой рык.

– Открой их для меня, Даша, – шептал он в перерывах между поцелуями.

Я зажмурилась и сглотнула. Единственное, что сдерживало меня от потери сознания – мысль о предстоящей мести.

– Ну и черт с тобой! – вдруг взревел Гарик, прерывая поцелуй.

Его черные глаза были полны вожделения и злобы. Он одним резким движением дернул мою футболку, разрывая ее пополам.