Ради тебя 2

Кенгерлинский не стал подгонять свою машину. Не знаю, что остановило его, то ли наш последний опыт совместной поездки, то ли он еще не купил новую машину, то ли приехал сюда на байке. Вопросы я не задавала, а посвящать в свои планы Ян меня не собирался. Он и до этого не особо был болтливым, так теперь и вовсе угрюмо молчал, погрузившись в собственные мысли.

Даже оказавшись в такси, где обивка пахла дешевой кожей и табаком, Ян не выпустил меня из рук. Он устроился на заднем сиденье, полу уложив меня к себе на колени, одной рукой придерживая голову, а другой, поглаживая спину, и назвал таксисту адрес.

– Эй, давай потише на поворотах. – Нахмурился Ян, когда машину в очередной раз тряхнуло, а я скуксилась от боли, что прошила голову. – Не дрова везешь.

– Дорога плохая, – пожал плечами водитель.

– Тогда езжай медленней, только не тряси. Моя девушка плохо себя чувствует.

Его девушка? Я немного поерзала, пытаясь устроиться поудобнее, чтобы начать обстоятельный разговор, но Ян зарылся носом в мои волосы:

– Тс-с, детка, поговорим дома. Не при свидетелях. Постарайся максимально расслабиться в этом неудобном положении.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что не отвернулся от меня и помог. Мог бы просто проигнорировать мою истерику или уйти.

– Оставить тебя после всего, что я уже пережил?! – Ян напрягся. – Либо ты действительно слишком сильно приложилась головой, либо ты обо мне ужасного мнения.

– Ян…

– Не стоит отвечать, детка, – он поцеловал меня в макушку. – Я предпочитаю думать первое. Не убивай своим ответом всю мою оставшуюся гордость.

– Хорошо, – легко согласилась я, чувствуя, как губы растягиваются в счастливой улыбке.

Пусть все, что сейчас происходило, на поверку могло оказаться очередной галлюцинацией, но даже это не омрачало моего настроения. Впервые за долгое время я чувствовала себя по-настоящему живой. И совершенно неважным стало то, что теплые руки Яна на моем теле, его умиротворенное дыхание и легкие поглаживания могли быть просто продуктом воспаленного сознания. Пусть так. Внутреннее спокойствие, что расплылось по телу, стоило всех дальнейших страданий, которые, если придется, мне надо будет выдержать. Если я когда-нибудь пойму, что эти мгновения наедине с Яном были просто фальшивкой, фантазией, уловкой мозга – боль станет всепоглощающей. Но сейчас мне не хотелось думать о будущем, об эфемерных «если» и неприятных возможностях. Я просто упивалась тихой радостью, не собираясь омрачать ее ничем.

Близость Яна исцеляла мою душу.

По дороге в особняк несколько раз я впадала в забытье. Убаюканная нежностью Кенгерлинского, позволила усталости взять верх над моим телом и сознанием. Только пару раз удалось вынырнуть на поверхность. В такие короткие моменты я слышала обрывки фраз. Ян по телефону раздавал указания. Его голос звучал властно и серьезно, совершенно не так, как он обращался ко мне.

Думать о различиях в его поведении со мной и с другими было непосильной задачей. Полог слабости вновь прикрыл мою голову, а туман развеял мысли, заполнив сознание собой.

Следующее пробуждение случилось в тот момент, когда я вдруг поняла, что тело больше не трясет от неаккуратной езды таксиста. Приоткрыв глаза, увидела бездонную серость неба над головой.

Ян быстро преодолел расстояние от ворот до особняка и вбежал на крыльцо. Его движения были нетерпеливыми и даже поспешными, но в тоже время настолько аккуратными, что меня ни разу не тряхнуло. Боль в голове сделалась тупой и назойливой. Она зудела монотонно и глухо, словно под черепную коробку забрался рой надоедливых мух. По десятибалльной шкале я могла оценить свое теперешнее состояние на твердых семь баллов. Как бы плохо мне не было, уверенность в том, что боль может быть намного выше – не отпускала. Поэтому я умышленно придержала три балла, втайне надеясь, что никогда не испытаю их силу на себе.

Тепло, которое резко обдало тело, когда за нами глухо захлопнулась дверь, не было агрессивным или удушливым. И все же по сравнению с тем уличным холодом перемена для меня была более чем разительна.

Крупная дрожь появилась из ниоткуда. Я даже не заметила ее прихода до тех пор, пока зубы не стали клацать.

– Душенька моя! Миленькая! Ой, радость-то какая! – взвизгнуло почти над ухом.

От резкого звука в голове помутилось, и я неосознанно прижалась крепче к Яну, почти вдавливаясь в его тело. Боль в ребрах меня волновала сейчас наименьшим образом, чем шум, который грозил превратиться в мигрень.

– Эмма Эдуардовна, отойдите, – почти прорычал Кенгерлинский. – Вы что не видите, что ей плохо?

– Но я же… Господи, я просто так рада, что Дашенька вернулась к нам! – всплеснула руками она, тем самым посылая в мою голову мириады новых залпов от шума.

– Эмма Эдуардовна! – Ян не говорил, он просто выталкивал из себя слова сквозь зубы, не повышая голоса и даже не прекращая движений. – Я вас по-хорошему прошу, помолчите. Сейчас Даше нужен покой и сон, а радость будете выражать, когда она придет в норму.

– Да что вы себе позволяете, Кенгерлинский?! Как вы смеете меня затыкать?!

Я захныкала и заткнула уши руками. Только это не спасло от боли, что жутким гулом почти оглушала меня.

Мысль о том, что сбегать из больницы было, по меньшей мере, глупо, а по большей небезопасно для жизни – пришла слишком поздно.

– Заткнитесь!

– Ян!

– Эмма, вы делаете ей больно!

Я завыла в голос.

Голоса сразу же стихли. Рыдания сопровождались глухими булькающими звуками, Ян уткнулся губами в мою макушку и стал что-то нашептывать. От его дыхания и прикосновений боль пряталась все глубже и глубже, пока не утихла до такого состояния, что я могла спокойно ее выносить, не боясь за свой рассудок.

– Как ты? – хрипло спросил Ян, как только я перестала плакать.

– Почти не больно.

Открыв глаза, я обвела взглядом побледневшее лицо Яна, а потом натолкнулась на Эмму Эдуардовну, что стояла неподалеку. Весь ее облик источал искреннее сочувствие.

– Прости меня, душенька, – прошептала она, отводя волосы с моих глаз нежным касанием. – Я не хотела сделать тебе больно. Больше этого не повторится.

– Все в порядке.

И хоть это не было стопроцентной правдой, но мне самой хотелось в это верить так сильно, как никому другому.

– Вы все приготовили? – прервал наши гляделки Ян. Если бы голосом можно было замораживать, то Эмма Эдуардовна наверняка тут же превратилась бы в ледяную глыбу.

В обращении Яна сквозил просто арктический холод, даже я поежилась в его руках.

– Да, – ответила она и стыдливо отвела взгляд.

– Бульон принесете через пять минут, – приказал он и, больше не сказав и слова, устремился по коридору.

Я думала, что Кенгерлинский принесет меня в мою комнату… Даже, если не по праву называть ее своей, мысли, что в этом доме есть что-то мое, вызывали радость.

Но я ошиблась.

Ян аккуратно уложил меня в кровать, укутав пушистым одеялом так, что наружу торчал только кончик носа. Когда же смогла осмотреться поняла: он разместил меня в своей спальне.

От неожиданно нахлынувших воспоминаний того, чем именно мы занимались с ним здесь не так давно, меня кинуло в жар.

– Как ты себя чувствуешь? – обеспокоенно спросил Ян, склонившись надо мной. – Что-то болит?

– Нет, не болит.

– Врунишка, – он ущипнул меня за кончик носа.

– Здесь я чувствую себя намного лучше, чем в больнице.

– Это хорошо, – улыбнулся Ян и тут же помрачнел, глядя на меня. – Если тебе станет хуже и вдали от больницы что-то случится…

– Ничего не случится.

Ян грустно улыбнулся, а я поймала себя на мысли, что безумно хочу увидеть искры веселья, что плясали в его глазах раньше. Теперь вместо них пролегла глубокая печаль. Мне казалось, что если я потянусь ближе, то даже смогу ощутить ее слои на коже Яна.

Дверь почти бесшумно отворилась. Домоуправительница зашла в спальню, аккуратно поставила поднос с едой на прикроватную тумбочку. Аромат куриного бульона мигом распространился по комнате. Я прикрыла глаза, удовлетворенно втягивая воздух, что стал таким вкусным. Желудок громко забурчал в предвкушении, заставив меня устыдиться вновь проснувшегося голода.